Александра Маринина - Обратная сила. Том 3. 1983–1997
Это было правдой. Неработающая Татьяна много занималась с дочкой, и программа начальных классов ни малейших трудностей не вызывала. Вопрос с семейной формой обучения решить было бы хоть и непросто, но возможно, закон позволял. Однако Борис, вначале вроде бы не возражавший против такого варианта, теперь занял резко противоположную позицию.
– Мы обязательно вылечим Лисика, и не нужно приучать ее к тому, что она особенная. Ребенок должен вливаться в социум, учиться жить в коллективе, иметь друзей. Ей впоследствии все это очень пригодится.
На самом деле он просто не хотел, чтобы девочка целыми сутками находилась в обществе расстроенной и подавленной Татьяны. Финансовая пирамида рухнула в августе, до 1 сентября – рукой подать, а Таня ходит как в воду опущенная, взгляд устремлен куда-то внутрь, она даже порой не слышит, когда к ней обращаются. Ночами не спит, лежит неподвижно с открытыми глазами.
Да и самой Татьяне пойдет на пользу, если Алису нужно будет водить в школу, ходить на собрания, общаться с учителями и другими родителями. Если позволить жене продолжать сидеть дома, это может закончиться очень плохо. Борис слишком хорошо помнил потухшие глаза и монотонный голос потерпевших, потерявших своих близких: некоторые из них не находили в себе сил и интереса жить дальше, и заканчивалось все глубокой депрессией. Такой жизни для любимой своей Танюшки он не хотел. И мать, и отец с самого детства учили его: бороться нужно до конца, нельзя опускать руки, нельзя сидеть на стуле ровно и оплакивать свои неудачи, нужно двигаться вперед, а неудачи оставлять в прошлом и не оглядываться на них.
Борису очень не хотелось ставить родителей в известность о том, как сложилась ситуация, но он понимал, что промолчать и скрыть нельзя. Лучше всего было бы, конечно, поговорить с отцом, но испорченные когда-то отношения лучше за эти годы не стали. Наоборот, отчуждение нарастало. Борис общался только с матерью. И теперь ему приходилось делать далеко не самый простой выбор: обратиться к отцу, наступив себе на горло, или рассказать все Людмиле Анатольевне, но с риском, что у нее опять подскочит давление. Отец-то покрепче, после того инфаркта больше десяти лет прошло, а мама болеет все чаще и чаще. И так нехорошо, и эдак неладно… После возвращения в Москву он приезжал к родителям пару раз, но один, без жены и дочери, и пока ничего о денежной катастрофе им не говорил.
Вопрос решился сам собой: 1 сентября бабушка и дедушка приехали, чтобы вместе с мамой и папой отвести Алису в школу. Борис несколько раз перехватывал встревоженные взгляды Людмилы Анатольевны, которые та бросала на Татьяну, и понимал, что мать о чем-то догадывается.
После торжественной линейки школьники разошлись по классам, и возникла неловкая пауза. Накануне они договорились провести весь день вместе, дождаться окончания первого учебного дня Алисы и устроить торжественный обед с праздничным тортом, который собиралась испечь Татьяна.
– Как там мой любимый тортик? – весело спросил Александр Иванович. – Ждет нас?
Таня выдавила из себя виноватую улыбку.
– Не получилось… Вы уж извините, дядя Саша. Надо в магазине купить, наверное…
Людмила Анатольевна решительно тряхнула головой.
– Саша, ты же видишь, Танечке нездоровится, какой уж тут торт! Ребятки, давайте-ка мы вас отпустим, пусть Танюша отдохнет, а мы поедем домой. Да и Лисику не нужна толпа в квартире, она все-таки слабенькая, а день для нее сложный, столько волнений, столько новых впечатлений… Идея с торжественным обедом была не очень удачной. Договорились?
Борис, внимательно наблюдавший за матерью и женой, не мог не заметить очевидного облегчения на лице Татьяны. И понял, что в самое ближайшее время ему предстоит нелегкий разговор с Людмилой Анатольевной. Но уклоняться и тянуть больше нельзя.
Людмила Анатольевна действительно позвонила вечером.
– Сынок, ты ничего не хочешь нам рассказать?
– О чем?
– О Танюшке. О том, что с ней происходит. Я не видела ее всего три недели, а сегодня передо мной был совсем другой человек. Что могло случиться за это время такого?
Борис оглянулся на жену: та сидела на диване рядом с Алисой, уставившись неподвижным взглядом в экран телевизора, на котором мелькало что-то мультяшное.
– Мамуль, я заеду завтра утром, ладно? Ты будешь дома?
«Ты», а не «вы». Его интересовала только мать. Видеться лишний раз с отцом он не хотел.
– Куда ж я денусь, – усмехнулась Людмила Анатольевна. – У папы дела, а я буду дома. Приезжай.
Борис повесил трубку и с деланым огорчением обратился к жене:
– У них с краном какая-то проблема, вода подтекает. Завтра утром съезжу, починю.
Татьяна молча кивнула, не произнеся в ответ ни слова.
Глава 4. 1995–1997 годы
Два года и три месяца. Это тянулось два года и три месяца. И вот теперь Орловы провожали Людмилу Анатольевну в последний путь. Организацию похорон взял на себя институт, в котором доцент Орлова проработала много лет, оставив по себе добрую улыбчивую память: все ценили ее доброту, оптимизм и умение не унывать ни при каких обстоятельствах. И все равно Александр Иванович не ожидал, что провожающих окажется так много: уверен был, что стоит человеку выйти на пенсию – и о нем тут же забывают.
Инсульт случился в тот день, когда Борис приехал и рассказал матери про потерю денег в финансовой пирамиде. Людмилу Анатольевну увезли в больницу, продержали пару недель, ставили уколы и капельницы, потом отправили домой. Лишенная возможности двигаться и говорить, она сохранила только разум, зрение и слух. Врачи ничего определенного не обещали, о перспективах хотя бы частичного восстановления говорили уклончиво и советовали не терять надежды.
Александр Иванович полностью отказался от работы и превратился в сиделку. Приехала Вера, оставив мужа в далеком сибирском городе: нужно было помогать Танюшке и Орлову, потому что Борис так и продолжал мотаться по всей стране в попытках заработать денег на лечение Алисы. Ходить в школу девочка не любила, хотя сама учеба не доставляла ей ни малейших трудностей:
– Меня дразнят, потому что у меня большой животик, – то и дело жаловалась она родителям. – Я не хочу туда ходить.
Слышать это было невыносимо. Но Вера, посовещавшись с Борисом, согласилась с его доводами о том, что нельзя забирать Алису из школы. Татьяна все больше погружалась в мутную беспросветную глубину, и если дать ей возможность не водить ребенка в школу и не забирать оттуда, она вообще перестанет выходить из дома. Она уже сейчас при каждой возможности ложится на кровать и отворачивается к стене, не вступая в разговоры и не отвечая на вопросы. Всем было понятно, что это депрессия и что Татьяне требуется лечение у специалиста, но Татьяна от любого лечения отказывалась категорически.
– Все деньги должны тратиться только на Алису, – говорила она. – Мне ничего не нужно, со мной все в порядке, я сама справлюсь.
Переубедить ее было невозможно. Она чувствовала себя виноватой не только в том, что так бездарно потеряла с трудом заработанные деньги, но и в том, что из-за этого у Людмилы Анатольевны случился инсульт. Вера моталась каждое утро из своей квартиры сначала к дочери, потом к Орлову, потом снова к дочери, и в конце концов переселилась к Татьяне окончательно. И ездить меньше придется, и дочь оставлять одну надолго страшно. Когда возвращался Борис, Вера Леонидовна уезжала к себе ночевать, но целые дни все равно проводила у дочери.
Жизнь семьи превратилась в ежедневный круглосуточный труд, и физический, и душевный. И было совершенно непонятно, закончится ли он когда-нибудь.
Александр Иванович ухаживал за обездвиженной женой старательно и со знанием дела. Кормил, мыл, перестилал постель, менял пеленки, делал массаж, боролся с пролежнями, давал лекарства строго по предписанной схеме. Часами сидел возле Люсеньки, читая вслух или что-то рассказывая.
– Милая, ты не поверишь, но сейчас я чувствую себя намного более на своем месте, чем все прошедшие годы, – говорил он. – Я ведь хотел стать врачом, облегчать страдания, помогать тем, кто болен, а вынужден был стать юристом. Наверное, я был неплохим юристом, я очень старался быть профессиональным, чтобы нормально зарабатывать и обеспечивать вас с Борькой, я не халтурил, работал честно и добросовестно. Даже репутацию какую-то заслужил… Но я не вкладывал душу в свою работу, понимаешь? Я всегда знал, что это не мое, это чужое. Чужая жизнь и чужая профессия. А вот теперь, когда я ухаживаю за тобой, я как будто снова вернулся к себе – настоящему.
Глаза Людмилы Анатольевны наливались слезами, и Александр Иванович заботливо и осторожно промокал их платком или тонкой бумажной салфеткой.
Он рассказывал ей о своем детстве, о родителях, о братьях и сестрах, о школьных товарищах и соседских мальчишках, с которыми дружил. Читал ей детективы, которые в изобилии продавались на книжных лотках возле метро. Обсуждал новости, старательно избегая всего, что могло бы разволновать больную. Никаких разговоров о захвате заложников в Буденновске, об убийстве Влада Листьева или о землетрясении в Нефтегорске. Зато подробный, сдобренный шутками, рассказ о новой моде на татуировки, которые в прежние времена были распространены в основном среди уголовников и моряков. О реконструкции Кремля. О широкомасштабной операции по борьбе с братками. О российско-американском экипаже «Шаттла».
