Даниэль Клугер - Смерть в Кесарии
— То есть, особого желания покидать Союз у него не было?
— В том-то и дело.
— А как складывались его отношения с отцом? Вы сказали, что отец был верующим человеком.
— Отец умер в семьдесят восьмом? А мы уехали в восемьдесят первом. Уже в Вене жена настояла, чтобы мы ехали не в Израиль, а в Штаты. Я был против, но, — Наум виновато развел руками, — вы же знаете еврейских жен. Если уж она взяла себе что-то в голову, то…
— В общем, вы оказались в Штатах вместо того, чтобы репатриироваться в Израиль.
— Да. Получили статус беженцев, потом грин-карту. Вот, живем.
— Отношений с братом вы не поддерживали?
— Нет. Изредка доходили слухи, что у него было не все в порядке.
— Что именно?
— Ну… Лечился от алкоголизма, арестовывался… Словом, тот еще… — Наум замолчал. — При всем том, он был не дурак, далеко нет. Аидише копф, это я вам точно говорю.
— А когда вы узнали, что он собирается в Израиль? Он известил вас об этом решении?
— Конечно, нет. Он написал мне письмо уже отсюда. Сообщил, что репатриировался, «сделал алию», как он выразился. Ну, первое письмо восторженное: ахи, охи, все красиво, все чудесно…
— Вы ответили?
— Да, написал, что очень рад, что он прекрасно выглядит — в письме была фотография, вот эта самая.
— Были еще письма?
— Да, — Бройдер помрачнел. — Было еще одно письмо, примерно, через полгода. Совсем другое письмо, с другим настроением. Все плохо, страна дрянь, люди — жулики, все сволочи, его обманули. Да, а в конце сообщил, что женится. И все. Я ответил, попытался успокоить, написал, что эмиграция — это всегда тяжело, описал ему наши трудности по началу. На второе письмо он уже не ответил.
— А когда вы получили от него письмо с сообщением о женитьбе? — спросил Розовски.
Наум Бройдер задумался.
— Дайте вспомнить… Около двух лет назад, по-моему.
Тут Баренбойм, которому явно не терпелось сказать свое слово, наконец, не выдержал и заговорил, не дожидаясь, пока Натаниэль к нему обратиться.
— Должен заметить, — сказал он, — что лично мне эта пара вовсе не показалась счастливыми молодоженами.
— Вот как? — рассеянно спросил Натаниэль. Он повертел в руках портрет. — А почему?
— Ну, есть же всякие мелочи, — пояснил Баренбойм. — Они походили, скорее, на людей, проживших вместе не менее десяти лет и порядком осточертевших друг другу.
— Самое интересное, — сказал Натаниэль, — что, возможно, ты прав… Как вы думаете, Наум, ваш брат не собирался вернуться в Союз?
— Не могу сказать. Я же больше не получал от него писем.
— Можно узнать в консульстве, — снова встрял Баренбойм. — Обращался Шмулик за визой или нет.
— Спасибо за подсказку, — сказал Розовски. — Так что ты там начал рассказывать о счастливой супружеской чете?
— То и начал, что производили они впечатление весьма надоевших друг другу людей. Хотя, конечно, такое случается и через день после свадьбы.
— А что ты можешь сказать о самом Шмуэле… или о человеке, называвшем себя Шмуэлем? — спросил Розовски.
— Я уже как-то говорил тебе, — ответил Зеев. — Малоприятная личность. С полицией у него были неприятности. Друзья его мне не нравились.
— Что за друзья?
— Приезжали к нему пару раз. Из «новых русских». Бандитские морды.
— Все?
— Все.
— Исчерпывающее объяснение, — заметил Розовски. — Спасибо, — он повернулся к Науму, безучастно смотревшему в пространство в течение всего этого разговора. — Скажите, а какой помощи вы ждете от меня?
Наум Бройдер растерянно пожал плечами.
— Не знаю, — ответил он. — Собственно, я хотел бы знать, как, все-таки, погиб мой брат. И почему его похоронили не на еврейском кладбище.
Натаниэль невесело улыбнулся.
— Полчаса назад я еще думал, что смогу ответить на ваши вопросы. По крайней мере, на первый из них — как именно погиб ваш брат. Но теперь… Поверьте, Наум, теперь я и сам не знаю — как именно погиб Шмуэль Бройдер. Я имею в виду настоящего Шмуэля Бройдера, а не того, кто выдавал себя за него. Единственное, что я — увы! — могу вам сказать, — с лица Розовски сошла улыбка, — так это то, что, скорее всего, вашего брата, действительно, больше нет в живых. И, как мне кажется, уже довольно давно. По меньшей мере, около двух лет.
7
После того, как наручный будильник издал длинный гудок, Натаниэль, наконец, открыл глаза. Каждое утро он просыпался с мыслью о том, что звуковые сигналы часов придумывают люди с мстительным и неприятным характером. Разработчики японской фирмы «Касио», в данном случае, не оставляли исключения, хотя Розовски и допускал, что с их, японской точки зрения, сигнал мелодичен и нежен.
Впрочем, сегодняшнее утро отличалось еще и тем, что почти синхронно с сигналом будильника зазвенел домашний телефон и пронзительно заверещал сотовый. Остановившись посреди комнаты, Розовски переводил чуть очумелый со сна взгляд с аппарата на аппарат. Будильник заливался соловьем. Натаниэль, чертыхнувшись, нажал кнопку выключателя. Часы замолчали. Одновременно, словно по команде, замолчали телефон и пелефон, и сразу же после этого Натаниэль проснулся окончательно.
Преодолев первое, вполне естественное желание уничтожить всю технику, находившуюся в доме, он поплелся душ. После душной ночи (с вечера обещали хамсин, и не обманули), прохладные струйки воды немного подняли настроение.
Сварив себе чашку крепкого кофе, Розовски перекочевал в салон, включил радио.
По «Галей ЦАХАЛ» передавали утренние новости.
«… министр полиции Моше Шахаль вернулся из Москвы, где он встречался с руководством Российского Министерства внутренних дел. По возвращении в Израиль Моше Шахаль заявил, что достигнута договоренность о сотрудничестве с российскими коллегами в борьбе с организованной преступностью, в особенности — с так называемой „русской мафией“. Вместе с тем министр подчеркнул, что, говоря о „русской мафии“ он ни коим образом не имеет в виду новых репатриантов из России и стран СНГ…»
Натаниэль отодвинул пустую чашку, закурил.
«… советник премьер-министра. На это лидер оппозиции Биби Нетаниягу заявил корреспонденту, что…»
— А вот это не надо… — пробормотал Розовски и выключил радио. Однажды он сказал Алексу:
— Для того, чтобы знать содержание очередной речи лидеров оппозиции, совсем не обязательно их слушать. Достаточно прослушать представителей правительства, а потом все слова заменить на слова, имеющие противоположное значение, — и добавил, немного подумав: — Впрочем, сказанное справедливо и для другой стороны. Хорошо, что наши политики не выбирают в качестве текстов выступлений таблицу умножения. Представляешь, что бы могло начаться?
Натаниэль докурил сигарету и пододвинул к себе два лежащих на столе портрета: карандашный набросок гениального художника улицы Рамбам Яакова Левина и фотографию, по его просьбе, оставленную накануне Наумом Бройдером.
Вчерашняя информация требовала нового поворота в расследовании. Вот только какого?
— Бросить бы все, — Розовски вздохнул. — И уехать на альтернативное кладбище под Беер-Шеву. Хоронить там евреев и неевреев. И вырабатывать философский взгляд на мир… Какого черта я вообще влез в это дело? «Байт ле-Ам» предложил завязать — им, в конце концов, виднее…
Он поднялся из кресла, подошел к тумбочке с телефоном.
Собственно, звонить было некуда. Хотя бы потому, что он еще не решил: что следует делать — в первую очередь и вообще.
Розовски положил портреты на тумбочку, рядом с телефоном, и глубоко задумался.
Из сказанного вчера двумя неожиданными гостями, следовало, что все, приписываемое Шмуэлю Бройдеру, в действительности, совершено другим человеком. Кем? Натаниэль взял в руки карандашный набросок.
Вот этим.
— И как же вас зовут? — пробормотал он. — Вы не хотели бы представиться? Представить жену? Вообще, объяснить, какого черта все сие означает? И откуда вы взялись?
Розовски усмехнулся. Этот-то вопрос как раз ответа не требует. Из России. Единственное, о чем можно сказать с точностью. Из той самой, которую только что посетил наш доблестный министр полиции…
Стоп!
Розовски торопливо вытащил из пачки последнюю сигарету, закурил. Дурацкая привычка, но — сигареты помогали ему сосредоточиться.
— Это мысль, — сказал он в пространство. — И, поскольку мы одни, я должен сам себе признаться в том, что мысль, по-моему, удачная.
Он снял трубку.
— Не рано ли? — Натаниэль взглянул на часы и присвистнул: — Ого! Как это мои орлы до сих пор не оборвали телефон…
Вот уже полчаса, как ему следовало быть на работе. Розовски набрал номер полицейского управления.
— Алло? О, Рами, привет, как дела? Это Натаниэль Розовски, еще помнишь такого? Соедини меня с инспектором Роненом Алоном. Что? Старшим инспектором? Давно? Вот и замечательно, я, как раз, его поздравлю… Нет?
