Лариса Соболева - Коварство без любви
Одно событие немного привнесло в душу удовлетворение. Это Юлик. Приполз на коленях. Да, именно так и было. Упал на колени, целовал руки, просил прощения, называл себя дураком, говорил, что Эра должна его понять... Опять! Она должна понять, она! А он? Но простила. За кабинетом Эры Лукьяновны есть маленькая комнатка, полное примирение состоялось там, страстное примирение. Потом они пили кофе, ели пирожные и, конечно же, обсуждали положение дел в театре. А дела скверные... Потом Эра Лукьяновна почувствовала себя плохо... очевидно, пирожные несвежие. Она отправила Юлика домой, нечего наблюдать за ней, когда ей муторно. Он вымыл посуду и ушел, она осталась подумать. Ценные мысли приходят в этом кабинете, Эра его обставила в соответствии с предназначением – это не только место директора, но еще и уютный уголок, где приятно находиться. Здесь и пришла неновая идея о реорганизации театра. Это не расформирование, кое-что другое. Труппу она распустит в бессрочный отпуск ввиду финансового кризиса, а там пусть гуляют господа артисты до пенсии. За это время подготовят выгодный для города план гастрольного театра и перейдут на самоокупаемость. Городу не надо будет тратить бешеные деньги на содержание труппы и постановки. План предложил Юлик, она одобрила...
Боли не уменьшались, становились сильней. На несмелый стук в дверь Эра Лукьяновна крикнула:
– Кто там?
– Это я, Клавдия Овчаренко. Можно?
Эра Лукьяновна не ответила, так как новый приступ боли мучительно сжал внутренности, остановилось дыхание. Овчаренко вошла без разрешения, полная решимости, но, увидев бледную директрису на диване, сначала спросила:
– Вам плохо?
– Немного нехорошо, – едва отошла от боли Эра Лукьяновна. – Тебе чего?
– Я хотела сказать...
И вдруг решимость покинула Клаву! Дальше она несла такое... сама себя презирала, мечтала остановиться, а рот открывался сам собой:
– Я хотела сказать, Эра Лукьяновна, вы... вы можете на меня положиться. Да, можете! Я не разделяю точку зрения Кандыкова и никогда не разделю. Мне было стыдно слушать... я просто в шоке была... Люська Сюкина совсем обнаглела. Цветочки что! Она на известную улицу ходит. Зачем? («Господи, вырви мне язык», – подумала Клава.) А все за тем же, за деньгами. И знаете, находятся желающие, пользуются ее услугами на кровати! Или прямо в автомобилях. Вот лицемерка! И Башмакова, негодяйка... Ну кому она нужна с лошадиной рожей? Ха-ха-ха... Что с вами, Эра Лукьяновна?
– Подай воды... – с хрипом выдавила директриса, указав пальцем на стол.
Там стояла бутылка минеральной. Клава налила в стакан воды, протянула. Ого, Эпоха не в состоянии приподняться! Клава одной рукой подняла ее голову, поднесла стакан ко рту. Эра с жадностью сделала несколько глотков, упала в изнеможении на диван. Матово-бледное лицо показалось таким старым, уставшим, что Клава пожалела ее:
– Вы заболели. Позвонить родным?
Эра Лукьяновна внезапно вскочила и, шатаясь, побрела куда-то. Клава за ней. Директриса влетела в туалет, не соизволив закрыться в кабинке. Характерные звуки рассказали, что директора прихватила заурядная болезнь – диарея.
– Это ничего, Эра Лукьяновна, со всеми случается, – успокаивала ее Клава. Послышались рвотные звуки. – И такое бывает. Пройдет.
И вдруг Эпоха вывалилась из кабинки, грохнулась на кафельный пол. Ряды кабинок с одной и с другой стороны находятся на небольшом возвышении, чтобы войти в кабинку, нужно преодолеть три ступеньки. Эра Лукьяновна распласталась на этих трех ступеньках, а точнее, ноги ее лежали по краям унитаза, бедра на ступеньках, а голова – прямо на полу. Эра была в сознании, потому что стонала, стонала жутко, а бесцветные глаза потемнели и смотрели в никуда.
– Ой, да что же это... как же... – раскудахталась Клава, взмахивая руками на манер курицы с подрезанными крыльями. Хотела было помочь подняться Эпохе, да как-то неприятно топтаться в чужой блевотине. Тогда заверила директрису: – Я пойду вызову «Скорую». А вы лежите здесь, Эра Лукьяновна, никуда не ходите... Я из вашего кабинета позвоню, можно?
Та невнятно промычала, наверное, разрешила, Клава и побрела в кабинет, бурча:
– Стало б мне плохо, ты бы хрен вызвала «Скорую». Орала бы: «Напилась! Алкота!» А я тебе помогаю... Последнее время я помогаю одним негодяям...
В кабинете Клава уселась в заветное кресло. Кресло как кресло, ничего в нем особенного. А говорят, оно намагниченное, только опустишь в него зад – вставать не захочешь. Набрав номер «Скорой помощи», Клава неторопливо рассказала:
– Директору театра плохо, выезжайте... Сколько лет? Ну, она говорит, шестьдесят восемь... Что с ней? Да как сказать... понос и рвота... Откуда же мне знать причины? Съела, наверное, несвежую красную икру, она ее каждый день... (чуть не сказала «жрет») ест банками. Сейчас Эра Лукьяновна в туалете лежит... Упала потому что... Нет, пока в сознании, но в этих... экскрементах вся... Слушайте, приедете, сами разберетесь, что да как. Вот пристали!
Бросив трубку, Клава покрутилась в кресле, которое так манит многих, но не ее. Затем подумала, что надо бы и на Эпоху взглянуть. Что бы ей принести? Вытереться бабке следует, а то приедут врачи, увидят Эпоху в блевотине и в дерьме – фу! Оглядевшись, Клава приступила изучать полки шкафчиков. И обнаружила бар!
– Ух!!! – издала Клава восторженный возглас. Глаза ее загорелись, во рту выделилась слюна. – Целый арсенал!
Да, настоящий склад выпивки, и не какое-нибудь пойло, а высококачественная продукция виноделов. О, коньяк нескольких сортов! Вино дорогое. Ну, виски – тьфу, на виски Клаву не тянет, а вот водочку уважает крепко. Шампанское! Импортное! Клава забыла, когда такое пила, а любит шампанское – страсть! Что там любит, обожает привкус лопающихся пузырьков на языке. Да не откроешь, все бутылки запечатаны.
– Вот живет, гадина, – позавидовала она. – Все за наш счет, а еще ненавидит артистов. И что, мне нельзя сделать глоточек? Сейчас пойду, нюхать буду всякое дерьмо... Нет, мне надо принять грамм сто в качестве ароматизатора. А то саму вывернет.
Клава поискала открытые бутылки, к своей великой радости, нашла аж три штуки. Две с коньяком, одну с водкой. Откушала из всех бутылок примерно по три «буль», чтоб незаметно было. Поставив бутылки на место, заметно повеселев, нашла в шкафу полотенце и, пританцовывая, вернулась в туалет.
А директриса доползла до выхода и потеряла сознание. Клава подложила ей под голову полотенце, ведь негигиенично лицом на кафеле лежать, куда ступали ноги, и двинула к вахтеру предупредить о скором визите врачей. После рванула в кабинет и еще отхлебнула, но по одному «буль». Удостоверившись, что кражу не обнаружат, ринулась к Эпохе на кафеле.
Врачи, прибывшие на помощь Эпохе, потребовали вызвать милицию. Клава разволновалась:
– Зачем милицию? Это ваше дело – спасать, а милиция зачем?
– Да, похоже, директора вашего отравили, – помогая уложить на носилки Эру Лукьяновну, сказал молодой врач. – И симптомы отравления есть, но от пищевого отравления так быстро не теряют сознание.
У Клавы началась трясучка. Кто находился с Эпохой? Она. Значит, кто ее?.. Она. До приезда милиции Клава места себе не находила, курила под сценой и придумывала причину, почему осталась в театре допоздна. Правду сказать – не поверят.
– Да что ж мне так везет! – хныкала она в одиночестве. – То один, то второй... теперь Эпоха дуба дает, а я получаюсь виновата! Ай, мамочка, что же мне делать?!
Приехала милиция – трясучка усилилась. А тут расспросы, допросы... и мерещилось, все-все подозревают ее, Клаву. От этого с ума можно сойти. Один милиционер ползал под столом в кабинете Эпохи, чего ему там надо?
Клава была уже никакая, когда в кабинет вошли Волгина и Заречный, реагировала вяло, не соображала, о чем ее спрашивают, лишь глупо хлопала глазами. Заречный сел на диван, где недавно лежала Эра Лукьяновна, а теперь в уголок забилась Клава. Он что-то спросил. Клава подняла на него обезумевшие глаза и прошептала, обдавая Степу спиртовыми парами:
– Это не я.
– Что – не вы?
– Это не я ее... не я... клянусь...
Тем временем милиционер, ползающий под столом, поднялся, держа в руке заколку для волос. У директрисы стрижка, химическая завивка, заколок она сроду не носила, тем более таких молодежных. Эта заколка приковала внимание Клавы. Овчаренко, не мигая, уставилась на нее. Волгина тряхнула артистку за плечи:
– Вы слышите?
– Что? – очнулась Клава.
– Вам знакома заколка? Чья она?
– Анны... – почти беззвучно пролепетала Клава. – Анны Лозовской.
VII. ТЕАТР ПОЛН...
1
Степе казалось, что котелок сейчас лопнет, Оксана чувствовала себя не лучше. Возвращаясь домой, Степа, полулежа в милицейской машине, думал, что не хватает какой-то маленькой детали, которая расставит все по местам. Слишком много покушений, подозреваемых, улик, наглого безрассудства. Почему отравитель не боится засыпаться? Ни один преступник не хочет быть пойманным, поэтому действует осторожно, рассчитывает каждый шаг, при необходимости выжидает, а жертву подкарауливает в месте, где его не засекут. Этот же отравитель – полная противоположность стандартному преступнику: идет напролом, косит всех подряд, не заботясь о безопасности, а создавая хаос. Что-то здесь не то, чего-то не хватает. Но, черт возьми, чего не хватает?!
