Ирина Мельникова - Агент сыскной полиции
— Ну а как быть с деньгами? Грека ведь кондрашка хватит, когда узнает, что Калош сбежал от полиции!
Тартищев и Вавилов посмотрели друг на друга и расхохотались.
— Кто ж такими деньгами будет рисковать, Алешка? — покачал головой Тартишев. — Мы этому венгерскому князю хороший сюрприз приготовили. Настоящие кредитки там только сверху и снизу пачек, а внутри — самая обыкновенная бумага. Представляешь, сколько Ваньке пришлось ножниц затупить, пока точь-в-точь все не подогнал, лентой не заклеил. Мы даже на вес их проверили. Бывалый «иван» сразу догадается, что дело нечисто, окажись хоть одна из пачек тоньше или легче обычной. Они в этом деле поднаторели, но и мы ведь тоже не лыком шиты, правда, Ванька? — подмигнул он Вавилову.
— Зачем же лишние сложности? — пробурчал Алексей. — Не проще ль было схватить их в то время, когда они ворвались в магазин?
— Проще не проще, это уж как посмотреть, — прокряхтел досадливо Тартищев. — Я, конечно, понимаю, голова у тебя единственная, случись что, новую не пришьешь, но мне в первую очередь нужен убийца Дильмаца и старух. А Завадскую с ее компанией мы и так бы взяли. Чуть раньше, чуть позже, значения не имеет.
— Но почему тогда вы крикнули, чтобы Мамонт бросал оружие? Вы ж прекрасно знали, что, кроме меня и Лойса, в магазине никого нет?
Тартищев и Вавилов снова быстро переглянулись, и рука Тартищева опять потянулась к затылку.
— Тут дело такое, Алеша, — пояснил он не совсем охотно, — мы ведь с самого начала подозревали, что Лойс и есть тот самый Леонид Мамонтов, по которому петля уже сколько годков плачет, да ввели нас в заблуждение некоторые обстоятельства. Помнится, я тебе рассказывал, что у него на лице шрам через всю щеку и по этой причине нос несколько скособочен. А тут агенты докладывают, нет, по приметам не сходится. Нет тебе шрамов — и все, словно теленок хвостом смахнул.
— И я его за ужином у Завадской очень внимательно рассмотрел, — удивился Алексей, — действительно, никаких шрамов. И нос у него длинный, с горбинкой…
— В том-то и дело! И как удалось выяснить, операцию ему сделал в Иркутске китайский хирург. Кожу с ягодицы пересадил, нос удлинил… И только если совсем уж приглядишься, возле уха да под глазом два небольших шрама заметишь. Я ведь, Алеша, и сам на первый взгляд его за другого человека принял. Только вот походку его ни с чьею не спутаешь. Моряк, он и на суше моряк, да и посадка головы у него особая. Видел когда-нибудь волка настороже? Лапы расставлены, голова слегка опущена и вперед вытянута, взгляд исподлобья.
Вылитый Мамонт, только в холке пониже…
Меня словно по голове стукнуло, когда я вас у дверей магазина увидел, чуть из засады не выскочил. Надо ж было так обмишуриться! Я его днем наблюдал, сам понимаешь, не совсем рядом, и мне лицо помешало, изменился он крепко, а вот ночью тут же узнал, по фигуре…
— Выходит, Мамонта вы схватили и теперь осталось доказать, что он убийца старух и Дильмаца?
— Доказать, может, и несложно, но чует мое сердце, что есть еще кто-то, о ком мы пока не знаем. Сам посуди, Мамонту с его габаритами в окно туалетной комнаты не пролезть ни по какому случаю. Даже при всей его ловкости. А по крышам бегать? Да под его весом черепица проломится и железо прогнется… Нет, что-то здесь не так, братцы!
— А что с Завадской? Ее взяли?
— Завадскую мы взяли сразу, как вы на извозчике уехали, — пояснил Вавилов. — Шустрая дамочка оказалась. За револьвер схватилась и, не смотри, что тощая, отбивалась отчаянно. Одному из городовых рожу ногтями располосовала, второму чуть палец не откусила. Пришлось связать!
— Ее допросили?
— Нет пока, — откликнулся Вавилов и усмехнулся. — Тут и без допроса ясно, кому Дильмац браслет собирался подарить. Я это еще в магазине уразумел, когда Синицына свой браслет принесла. Между прочим, Федор Михайлович, очень занятная дамочка эта Анастасия Васильевна. Сыграла как по маслу. Все, чему ее учили, слово в слово изложила. Принесли, мол, ей браслетик по ошибке, а ее совесть замучила, решила вернуть истинному владельцу… На меня ноль внимания, а когда мы с Машей подкатились к браслетику прицениться, с таким презрением на нас глянула, ну чисто королева английская. Но моя Мария тоже не лыком шита, чуть ли не истерику закатила, дескать, хочу этот браслетик, и точка! А грек даже виду не подал, а ведь я по его глазкам подлючьим понял: заметил, стервец, что стекляшку на настоящий изумруд заменили.
И потому сразу его в сейф — ширк! А еврейчик глазами — зырк! Ну, думаю, Ваня, не думали, не гадали мы с Федором Михайловичем, а попали в самое яблочко!
Правда, пришлось в пролетке часа два дожидаться, пока еврейчик в магазинчик заявится. Как после показал Басмадиодис, Фейгин принес ему задаток за паспорта. Из тех самых финажек, награбленных… — Иван глянул виновато на Тартищева. — Теперь вот Машу чаем с малиной да медом отпаиваю, намерзлась она под дождем.
— Какую Машу? — удивился Алексей. — Ты что, привлекаешь женщин для сыска? А как же твои принципы?
— Это не просто женщина, Алеша, — неожиданно ласково улыбнулся Тартищев, — а законная жена нашего Ивана, и к тому же добровольная его помощница.
Она только что в личном составе у нас не числится, а так кого угодно изобразит, если понадобится.
— Ну ты даешь, Иван! — Алексей удивленно покачал головой. — Столько вместе работаем, хоть бы словечком обмолвился, что женат.
— Как видишь, принципы принципами, а жизнь жизнью! — развел руками Вавилов. — Вот и детишек спроворили кучу, четверо уже. Да и пятый на подходе.
Маша моя на сносях. Толстая, что купчиха. Вот и пришлось под купца на этот раз рядиться. Но, скажу вам, весьма убедительно получилось У еврейчика глаза закосили, нос вытянулся, засуетился, болезный, завертелся, словно блоха его за муди тяпнула…
— Я ведь тоже догадался, что Завадская любовница Дильмаца, — сказал Алексей сконфуженно и не договорил, махнул рукой.
— Что краснеешь, как барышня? — засмеялся Тартищев. — Наше дело сыскарское, тут не до реверансов и поклонов. Надо дерьмо съесть и на б… залезть, съедим и залезем…
— Знаешь, Алешка, ты хоть на бабе верхом доказательства добывал, все в радость, а мне как-то раз целую ночь среди вонючего тряпья под кроватью пришлось проваляться. А парочка резвая попалась. До утра забавлялись. Всю морду сеткой мне расцарапали, — расплылся в улыбке Вавилов.
Алексей сердито взглянул на него:
— Ну и циник же ты, Иван!
Тот показал в улыбке все зубы:
— Не горюй, из таких романтиков, как ты, самые отъявленные циники и получаются. — И уже серьезно добавил:
— Жизнь такая штука, Алешка, что от романтических слюней в конце концов одни сопли остаются. — И, обернувшись к Тартищеву, деловито спросил:
— Ну что, вести Завадскую?
— Веди! — кивнул головой Тартищев и посмотрел на Алексея:
— Может, тебе все-таки уйти?
— Нет, я останусь, — решительно произнес Алексей и спросил:
— Чем они меня опоили, Федор Михайлович?
— А это тебе еще один урок, Алешка, — вздохнул Тартищев и достал из сейфа плоскую фляжку Фейгина. — Никогда не пей на задании, а то ведь и без головы остаться немудрено. — Он плеснул несколько капель себе на руку и быстро растер их между ладонями.
Понюхал и пояснил:
— На белене водку настаивали.
Твое счастье, что мало хлебнул, а то ведь и в могилевскую можно сыграть… Они наверняка так и задумали, чтоб от ненужного свидетеля после ограбления избавиться, тем более полицейского. Вот и столкнул тебя еврейчик прямо под копыта… — Он помотал фляжкой, взбалтывая ее содержимое, еще раз понюхал и удовлетворенно произнес:
— Точно на белене, а еще, бывает, на чертополохе выдерживают, а пиво, я уже как-то тебе говорил, чаще на табаке или на окурках, чтобы с ног свалить… — Он вновь вернул фляжку в сейф и подмигнул Алексею:
— Держись, сынку, не стоит эта тварь того, чтобы из-за нее сопли на палец мотать.
— Вы слишком плохо обо мне думаете, — огрызнулся Алексей и смело посмотрел в глаза Завадской, возникшей на пороге кабинета Тартищева в сопровождении Вавилова и казака конвойной команды.
Глава 25
Пышные рыжие волосы свалялись и сейчас больше походили на паклю, которой состоятельные хозяева затыкают щели между бревнами, чтобы лютые сибирские морозы не выстудили избу. Глаза казались еще более глубокими и огромными на иссиня-бледном лице. Завадская то и дело облизывала губы, и мускулы на ее лице судорожно вздрагивали всякий раз, когда ей приходилось выталкивать кончик языка наружу, видимо, он прилипал к зубам.
Она волновалась, но старательно изображала, насколько ей безразлично, где она сейчас находится и кто сидит напротив нее за столом, обитым зеленым сукном.
И только этот кончик языка, торопливо скользящий по губам, эти нервные гримасы и странный, словно отблеск затухающей лампады, огонек в глазах с узкими, как у кошки, зрачками выдавали ее. И, взглянув на Тартищева, который полупрезртельно-полунасмешливо наблюдал за ее попытками сохранить достойный вид, Завадская поняла, что он догадывается об этих попытках. И тогда она высокомерно подняла голову, намеренно обошла Алексея взглядом и спросила:
