Екатерина Островская - Темница тихого ангела
– Но… – прошептал Николай.
Он не мог поверить в то, что услышал, ведь утром в четверг он видел Григорьева, а тот не сказал ему ничего. А теперь Локотков врет, будто его помощник не мог до Торганова дозвониться.
– Давайте-ка лучше на охоту смотаемся, – предложил академик. – Прямо сегодня и выедем, а?
– Но, – опять прошептал Николай пересохшим ртом.
– Так вы что, расстроились? – удивился Локотков. – Было бы из-за чего! Из-за какой-то подлой бабенки! Она еще пусть Бога благодарит, что жизнь ей оставили, а не пристрелили на месте. Так как насчет охоты?
– Я не хочу ни в кого стрелять, – ответил Торганов.
В трубке раздались гудки. Николай продолжал держать трубку возле самого уха. Его обманули – провели, как мальчишку, подло, даже не пытаясь сделать это с соблюдением каких-то приличий. Хотя какие приличия? Сначала предупредили: не суй нос в это дело, а потом поставили резолюцию: «Впредь не возвращаться к этому вопросу…» То есть он сам, Николай Торганов, который надеялся помочь несчастной женщине, своей инициативой только ухудшил ее положение, лишив всяких надежд. Наверняка ей сообщат о том, что прошение отклонено, и прочитают резолюцию комиссии, членом которой является ее одноклассник. Теперь у нее не будет ничего, даже писем от Шамина, потому что единственного преданного друга у нее теперь нет. Никого не осталось, кто бы любил ее. Разве что мальчик, которому уже объяснили, что Таня не родная его мать и что она убийца.
Торганов спустился во двор, шел по подстриженной траве и вдруг почувствовал, что земля не держит его. Он опустился на корточки, но все вокруг продолжало вращаться с такой скоростью, что Николаю показалось – сейчас его оторвет от газона неведомая сила и забросит куда-то, где нет ничего, кроме страха.
«Если земля уходит из-под ног и не за что ухватиться, ищи опору в себе самом», – прозвучал в ушах голос Шамина.
Это он сказал Николаю, а может быть, себе самому в день их последней встречи.
Часть четвертая
Глава первая
Торганов не знал, что предпринять. Все теперь не имело никакого смысла. Все выходные он просидел за рабочим столом, изображая муки творчества. Алиса старалась ему не мешать, но его мрачное молчание волновало ее.
Наконец она сказала:
– Мне это надоело: ты злишься на меня, а я даже не знаю за что.
– Успокойся, – ответил он, – ты здесь ни при чем. Просто я устал.
В субботу они были приглашены на чей-то день рождения, но Торганов не собирался веселиться, он решил остаться дома. Тогда и Алиса никуда не поехала.
А в понедельник утром Николай сообщил, что ему срочно надо быть по делам в Питере.
– Надолго? – спросила она.
– Не меньше недели.
Как раз в понедельник он получил из банка новые пластиковые депозитные карточки, проверил суммы на счетах. Суммы были значительными, но это не принесло никакого удовлетворения.
Зачем ему понадобился Петербург, Торганов не мог объяснить даже самому себе. Может, хотел вернуться в то время, когда все было иначе, когда можно было выглянуть из окна бабушкиной квартиры во двор и увидеть маленькую фигурку одноклассницы, съезжающую по льду зимней горки в свое будущее. Снег отражал свет фонарей, синие тени разрезали двор и казались тропинками – прямыми и никуда не ведущими. Все казалось ясным и понятным. Кто же знал тогда, что будущее окажется таким мрачным и зловещим и входить туда гораздо опаснее, чем в незнакомую и неосвещенную подворотню.
Двор стал теперь другим.
Теперь по двору бегало куда меньше детей, чем прежде. Никаких игр – несколько подростков сидели на спинке скамьи, поставив ноги на сиденье, а те, кто помладше, старались проскочить опасное пространство побыстрее.
Серегин обрадовался, когда увидел Николая на пороге своей квартиры.
– Ты вовремя успел, – сказал он. – Как раз сегодня можно будет «рафики» купить. Один на меня оформим, второй на Бородавкина. Ты не против?
Торганов не возражал, конечно, в конце концов он обещал. Тем более что Валька какой-никакой, а все-таки друг детства, и приобретение микроавтобусов должно изменить его жизнь к лучшему.
Вскоре прибежал Бородавкин в костюме и при галстуке. Лицо его было красным от напряженного ожидания приближающегося счастья. От волнения он тяжело дышал, да и галстук душил его. Галстук был нелепым, к тому же он был не только туго, но и криво повязан. Торганов сделал новый узел, а освобожденный от удавки Бородавкин, продолжая потеть, поблагодарил Торганова и произнес, вероятно, заранее подготовленную фразу:
– Ты это, Коля, в случае, коли выгорит наша тема с «рафиками», на меня можешь рассчитывать от и до. Я что хочешь для тебя сделаю.
– Так и я тоже, – поспешил заверить Николая Серегин. – Если вдруг какие проблемы по жизни будут, сразу звони!
– Да когда же вам звонить, вы ведь оба который год в состоянии перманентного опьянения?
Друзья переглянулись, но обижаться на незнакомое слово не рискнули.
– Бывает, – с грустью согласился Серегин, – случается, конечно, всякое, но не до такой же степени.
– А мне тут «девятку» предложили, – вспомнил Бородавкин. – Почти новая – десять лет всего. Если бы не пил, то запросто бы купил: машина – хоть сейчас на гонки выставляй! А так где я две тыщи баксов найду?
«Рафики» были приобретены еще до полудня. Причем в каждом из них остались и носилки, и капельница. Машины подогнали во двор дома Бородавкина и припарковали под окнами его квартиры. Новым хозяевам не хотелось вылезать из них.
Наконец Бородавкин вздохнул с надеждой:
– Неплохо бы отметить это дело.
– Отметим, – заверил его Торганов, – но без алкоголя. А сейчас пойдем тебе «девятку» покупать.
Вечером накрыли стол, за который усадили двух сыновей Серегина – двенадцати и восьми лет. Мальчики сидели напряженные и несколько испуганные, вероятно, зная, чем обычно заканчивается застолье в их доме. Но спиртного на столе не было вовсе.
Валентин смотрел на своих сыновей и радовался.
– Коля, а у тебя дети есть? – спросил он.
Торганов покачал головой.
– Как же так? – удивился Валентин. – Вон даже Бородавкин дочку родил, хотя удивляется до сих пор, откуда она появилась.
– Предположим, я знаю откуда, – обиделся Бородавкин, – просто неожиданно как-то: не успели пожениться, а жену уже в родильный дом отвезли.
– Мы с моей женой и отвозили, – похвастался Серегин, – я тогда водителем на «Скорой» работал, а жена моя Люська в той же бригаде медсестрой.
– Ну, да, – вспомнил Бородавкин, – так оно и было: они на «Скорой», а я следом на троллейбусе.
– А теперь Люська моя трудится стилистом в парикмахерской: богатым бабам макияжы делает, – похвастался Валентин.
Правда, с некоторой грустью похвастался: видимо, профессия медсестры больше шла его жене.
– А семья у тебя есть? – поинтересовался Бородавкин.
Николай опять покачал головой.
– Ну конечно, – согласился Бородавкин, – даже птицы за морем гнезда не вьют, а человеки тем более.
Вскоре появилась и жена Серегина. Она пораньше ушла с работы и долго не могла отдышаться, очевидно, догадываясь, чем может закончиться приобретение машин. Люся стояла в дверях комнаты и смотрела на стол. Потом наклонилась и пошарила взглядом под столом.
– Ты чего-то хотела? – спросил у жены Валентин. – Тогда это без нас, мы теперь в завязке.
Бывшую одноклассницу Торганов тоже не признал, а она его сразу. Подошла и расцеловала в обе щеки.
– Хоть один человек из нашего класса в люди выбился, – вздохнула она, – а мне самый охламонистый попался.
– Сама такого выбрала, – не обиделся Серегин.
– Дурой была, – согласилась его жена, – он на танцах в школе посреди зала вырубился. Я его пожалела и на воздух потащила. Валька очнулся, узнал меня и говорит: «Спасибо тебе, Людка. Теперь я, как честный человек, просто обязан на тебе жениться!» А ты тогда, Коля, с Таней Тихомировой танцевал и ничего не замечал. А ведь она тебя любила очень. Все девчонки об этом знали.
– Которая потом мужа-депутата замочила, – объяснил Серегин.
И тогда Торганов понял, что надо что-то делать. Однако что именно, он не знал. Шамин, говорил, правда, что, если прошение о помиловании будет отклонено, остается только один шанс на освобождение Рощиной – организовать ей побег. Конечно, безрассудная затея: Николай понимал это, но ничего другого придумать не мог. А идея о побеге крутилась в его мозгу и не давала думать ни о чем другом. Он даже сам удивился: мысли в голове, как у начитавшегося Дюма подростка.
Вечером он, уже находясь в бабушкиной квартире, продолжал думать об организации побега. Не мог избавиться от этих мыслей, а потом, отыскав в кармане визитную карточку полковника Пятакова, набрал номер его мобильного телефона.
– О! – обрадовался Михаил Степанович. – Приехать хотите? Это здорово! Только я сейчас в гостях у сына, то есть у свата в Питере. Недельку побуду, а потом милости прошу в нашу колонию!
