Александра Маринина - Все не так
Через полтора месяца стало очевидным, что я беременна. И снова вопрос: куда идти? К какому врачу? Мне шестнадцать, чистить будут «под маской», то есть практически наживую, без наркоза, а это боль непереносимая, сообщат в школу и родителям на работу, будут позорить перед всеми, а если сказать правду, мол, изнасиловали, сразу встанет вопрос: почему не заявили? Эдак каждая малолетняя проститутка будет требовать сделать ей аборт с хорошим обезболиванием, потому что ее, дескать, изнасиловали. Документ из прокуратуры или из милиции должен быть.
В общем, снова нашли «своего» доктора, родители деньги ему заплатили, и он все сделал, даже с уколом, я уснула и ничего не почувствовала. Но что-то пошло не так, где-то он ошибся, и, хотя он промолчал и моим маме с папой ничего не сказал, скрыл, медсестричка, которая ему помогала меня чистить, предупредила: детей не будет. Никогда. И взяла с меня слово, что я доктора не подведу и родителям не скажу.
Я слово сдержала. Они до сих пор не знают точно, почему у нас с Володей нет детей, только иногда вздыхают и горестно предполагают, что, наверное, дело в раннем аборте. А Володя знает. Я ничего от него не скрываю.
Когда тебе в шестнадцать лет говорят, что у тебя не будет детей, это вовсе не выглядит страшным. О детях в таком возрасте вообще не думаешь. Думаешь о любви, прекрасной, страстной и на всю жизнь. Я была обыкновенной девочкой и тоже о ней мечтала. Правда, я никогда не была красавицей, но благодаря папиным связям была очень модно одета и внимание мальчиков все-таки привлекала. На первом курсе за мной ухаживал очень славный парень, третьекурсник, и мне даже казалось, что я влюблена в него по уши, но когда дело дошло до главного… Этого «главного» мне вовсе не хотелось, но я понимала, что «так надо», если я хочу удержать своего возлюбленного и вообще быть «на уровне».
Это было ужасно. Больно. Страшно. Перед глазами все время стояли те четверо, и мне казалось, что меня снова насилуют в темном пустом скверике, и я плакала, отбивалась и просила: «Не надо, не надо, перестань!» Мой поклонник был разочарован и больше ко мне никогда не подходил.
Мне было двадцать, когда в точности то же самое произошло во второй раз, уже не со студентом, а с молодым неженатым научным сотрудником одного московского музея, куда мы приходили на практические занятия. Мне казалось, что у нас с ним так много общих интересов и он такой образованный, такой тонкий и вообще совершенно замечательный. Но я снова кричала, плакала, отбивалась, и мне опять было больно и страшно. Мой тонкий и образованный возлюбленный назвал меня дурой и психопаткой и перестал звонить.
Я внимательно вслушивалась в разговоры подружек, вчитывалась в книги и всматривалась в кинофильмы, пытаясь понять, что же со мной не так. Почему все так стремятся к сексу, а я его совсем не хочу? Что должно произойти, чтобы я тоже этого захотела? Говорить на такие темы с родителями как-то не принято, а с ровесниками – не хотелось, чтобы не сочли неполноценной и не начали издеваться. Сегодня профессия сексопатолога весьма и весьма востребована, а тогда, в середине восьмидесятых, обратиться к этому специалисту было едва ли не более стыдным, чем лечиться у психиатра или венеролога, поэтому до всего мне приходилось докапываться самостоятельно.
Фригидность, спровоцированная психотравмирующей ситуацией, – вот и весь ответ, который мне удалось с грехом пополам сформулировать. Что с этим делать, я не знала. И решила пустить все на самотек: как будет, так и будет. Знать, судьба моя такая…
Володю Руденко я знала практически с детства, наши родители дружили семьями, а мы с ним были ровесниками. И когда мама с папой начали усиленно сватать мне его, я согласилась. Мне было все равно. Я не хотела его, но я не хотела и никого другого. Я отдавала себе отчет в том, что не смогу быть для него ни полноценной женой, ни матерью его детей, поэтому он, вероятнее всего, очень скоро со мной разведется.
Мы начали встречаться, я изо всех сил делала вид, что влюблена, что он мне очень нравится, а когда мы оказались в постели, я сказала себе: терпи, Муза, молчи и терпи. Я очень старалась не расплакаться, не закричать и не отталкивать его, хотя мне опять было больно. У меня получилось. Я все вытерпела и была уверена, что Володя ничего не заметил и остался вполне доволен.
Но, как оказалось, старания мои пропали втуне.
– Тебе было плохо. – Володя не спрашивал, он утверждал, и я на какое-то мгновение растерялась. – Не пытайся меня обманывать, тебе было плохо и, кажется, даже больно. С тобой это всегда так или я сделал что-то неправильно?
– Всегда, – вырвалось у меня прежде, чем я успела обдумать ситуацию.
– И ты знаешь почему? Знаешь причину?
Я молча кивнула и вдруг расплакалась. Он долго утешал меня, успокаивал, гладил по голове и голым плечам, пока слезы не кончились. А когда они кончились, я вдруг рассказала ему все. Он был таким славным, таким добрым, и я так давно его знала, что решила не обманывать его и сказать правду, пока еще не поздно, пока еще мы не женаты и все можно переиграть и отменить.
– Это ужасно, – тихо проговорил он, по-прежнему обнимая меня. – Бедная моя девочка. Сколько же ты перенесла…
– Кто скажет родителям? Ты или я? – Я посчитала, что пора переводить разговор в практическое русло. К тому же, облегчив совесть, я тут же начала раскаиваться в собственной откровенности.
Он отстранился и непонимающе посмотрел на меня.
– О чем?
– О том, что свадьбы не будет. Ты сам скажешь? Или мне сказать?
– Ты не хочешь выходить за меня?
– Нет, наверное, это ты теперь не захочешь на мне жениться. Прости, Володенька, ты так меня любишь, а я видишь какая оказалась… Неполноценная.
– Не говори ерунду. – Он улыбнулся и снова обнял меня. – Ведь ты меня любишь?
– Очень. Очень люблю.
Это было неправдой, но правду я ему сказать не посмела. Все-таки это было бы чудовищно жестоко, ведь до этого я постоянно говорила ему, что люблю.
– И я тебя люблю. Значит, мы будем вместе.
– Но тебе будет плохо со мной!
– С чего ты взяла? Нам вместе будет очень хорошо.
– Я не смогу быть твоей женой в полном смысле слова.
– Сможешь. Пусть не сразу, но сможешь. А мы никуда и не торопимся, верно? Жизнь длинная, мы все успеем.
– Но у меня не может быть детей.
– Ну, что ж поделать… В принципе, это еще неизвестно, врачи часто ошибаются, и не только в плохую сторону, но и в хорошую. Если судьба захочет – дети будут, а нет – значит, нет. Не думай об этом, Муза, думай о том, что мы любим друг друга и скоро поженимся.
Я не понимала, зачем он идет на это. Единственный ответ, который приходил мне в голову, был коротким и всеобъемлющим: ЛЮБОВЬ. Он так меня любил, что готов был жениться на мне, невзирая ни на что.
Несмотря на признание, меня постоянно преследовало ощущение, что я обманываю Володю, ведь я рассказала ему все, утаив самое главное: я не любила его. А может быть, это не было главным?
Незадолго до свадьбы, когда я в очередной раз завела разговор о том, что еще не поздно передумать и пусть он найдет себе более подходящую жену, пригодную для телесных радостей и материнства, Володя сказал:
– Я в одной книжке прочитал совершенно замечательные слова: брак – это договор двух людей о совместном противостоянии жизненным трудностям. Понимаешь, Муза? Не о постели, не о сексе, не о продолжении рода, а о совместном противостоянии. Плечо к плечу, спина к спине, локоть к локтю и полное взаимное доверие. Да, тебе не нравится секс. Но разве это означает, что мы с тобой не можем или не должны вместе противостоять трудностям жизни?
Нам было по двадцать два года, я заканчивала институт, Володя – университет, вроде бы все одинаково, но мне казалось, что он намного старше, умнее и мудрее меня. И я ему поверила.
Мы поженились. Наши родители были счастливы. В течение первого года Володя очень старался меня вылечить и, как он сам выражался, разбудить. Он был нежен, терпелив, но у нас ничего не получалось. И хотя я изо всех сил притворялась, чтобы его не разочаровывать, ни малейшего интереса к сексу у меня так и не появилось. Скучно, противно и утомительно. Правда, уже не больно. Но все равно…
Я была уверена, что ему надоест рано или поздно бороться с моей болезнью и он меня бросит. И в какой-то момент, в очередной раз обдумывая перспективу неминуемого, как мне казалось, развода, я вдруг поняла, что ближе Володи, роднее его нет никого на свете, и если он меня бросит – я не переживу. При мысли остаться без него мне стало по-настоящему больно. Я точно знала, что это – не любовь, потому что нет страсти, нет физического влечения, но что это такое, что привязывает меня к нему, я так и не поняла.
Прошел год, пока он не пришел к выводу, что его попытки разбудить во мне сексуальность приносят мне одни мучения. Перед этим я по настоянию родителей, жаждавших внуков, сходила к врачам, прошла обследование и, когда Володя рассказал мне о результатах, испытала облегчение. Детей у меня все равно не будет, так что можно не насиловать себя, изображая акт любви. Все остальное значения не имело. Володя говорил про какое-то лечение и про какие-то гормоны, но я его почти не слушала, потому что, даже если гормонов будет достаточно, я все равно не хочу никакой близости. Мне все равно будет противно и страшно. И с этим ничего нельзя поделать. Не стану я лечиться, толку не будет, а вред может оказаться огромным.
