Александра Маринина - Все не так
– Ага, – выдавила она, не поднимая головы.
– И какая была картина?
– Портрет мужчины.
– Какого?
– Не знаю. Картина так называется – «Портрет мужчины».
– А кто написал?
– Массейс.
Никогда не слышал. Что там описывать-то, в портрете? Ну, лицо и лицо, тем более неизвестно чье.
– И что ты написала? – полюбопытствовал я, постепенно подбираясь к главному.
Дана приподняла голову и подсунула под подбородок сложенные ладошки.
– Я пыталась придумать, почему человек на портрете держит в одной руке перо, распятие и бутон розы. Из сюжета картины это впрямую никак не просматривается, но можно строить предположения, опираясь на детали. Там все очень интересно. – В голосе девочки зазвучало возбуждение исследователя. – Представляете, в одной руке у него перо, распятие и бутон, в другой – сложенная в несколько раз бумага, похожая на документ, на столе стоит чернильница, а над головой у этого человека нимб. Вообще непонятно, да? Кто он? Что за документ держит? Почему нимб? При чем тут роза? Мне тетя Муза велела описать полотно с точки зрения живописи, ну там, техника, перспектива и все такое, а дядя Володя предложил поразмышлять над содержанием и придумать историю про этого человека.
– Неужели придумала? – искренне удивился я.
Мне бы ни за что не придумать. Перо, роза и распятие. Черт-те что, честное слово. Накрутят, навертят, а потомкам разбираться.
– Ну… что-то смогла. Не все, конечно, – призналась Дана.
– Тете Музе понравилось?
– Она еще не видела то, что я написала. Она только через четыре дня вернется.
– Да? – Я изо всех сил постарался не выдать себя, хотя руки предательски дрогнули. – Она уехала?
– Ага, в Петербург, на конференцию по атрибуции картин.
– Атрибуция? Это что за зверь?
Мне не было интересно, что такое атрибуция, но мне нужно было время, чтобы прийти в себя. Пусть Дана объясняет, я не слушал, а обдумывал полученную информацию. Значит, Музы Станиславовны в Москве нет, а Елена в это время бегает к ее мужу. Что ж, все сходится. Все так и должно быть. Жаль только, что приходится расставаться с надеждой на совпадения и всякие прочие смягчающие ситуацию обстоятельства.
Объяснение пришлось дослушать, после чего я продолжил свои изыскания.
– Я смотрю, твоя тетя здесь совсем не бывает. Почему она к вам не приходит?
– Не знаю. Она очень занята. И вообще, я же к ним все время хожу.
Очень логично. Тебя послушать, моя дорогая, так во всей семье Руденко есть смысл общаться только с тобой, а поскольку Муза и без того имеет возможность с тобой общаться, то зачем ей сюда приходить? Не лопнешь от самомнения-то? Впрочем, что это я на девчонку набросился? Ей же только пятнадцать лет, она еще, в сущности, ребенок.
Но важно другое: не существует официальной и всем понятной причины, по которой Муза не приходит сюда. Выходит, я все-таки прав и все дело в Лене.
Но я боец, по крайней мере раньше им был, и сдаваться так легко не собирался. Я нравился Елене, это совершенно точно, я не мог ошибиться, в противном случае она не вызвалась бы поехать со мной и не смеялась бы моим не очень-то остроумным шуткам. Я ей нравился, может, не так сильно, как она мне, но я не был ей противен или скучен. А этот нежный и благодарный взгляд? До сих пор забыть его не могу.
Поскольку я дважды видел Лену на улице, то теперь знал, какую куртку она носит, и, заглянув в длинный встроенный шкаф в прихожей, мог определить, дома она или нет. На другой день, привезя Дану с тренировки и убедившись, что куртка на месте, я подошел к той двери, в которую заходил папаня, и негромко постучал.
Дверь открылась, но внутрь, в комнату, меня не впустили.
– Что-то случилось? – встревоженно спросила Лена.
Она стояла передо мной такая красивая, в брюках и свободном длинном свитере, а солнечные лучи, падающие из окна у нее за спиной, словно проходили сквозь ее русые волосы и делали их золотыми и какими-то прозрачными. Ни до, ни после я не любил ее так сильно, как в этот момент.
– Давай поговорим спокойно.
Я сделал попытку войти, но она оперлась рукой о косяк и с места не сдвинулась.
– Павел, не надо. Оставь все как есть.
– Но почему? Что нам мешает? Объясни хотя бы, почему Михаил Олегович так болезненно реагирует.
– Я ничего не буду тебе объяснять.
– Можно, я все-таки войду?
– Нет. – И добавила уже мягче: – Иди, Павел, пожалуйста, иди.
Она меня не впускала. Наверное, там, в комнате, у нее на видном месте стоит фотография любовника, и она не хочет, чтобы я ее заметил. Нет, не может быть, ведь в этой же комнате живет Костик, которому надо как-то объяснять, почему мама хранит фотографию дяди-Мишиного брата. Да и Нина здесь уборку делает, и вообще, мало ли кто может войти. Папаня и его жена в курсе, но все остальные-то всерьез полагают, что Лена – родственница Ларисы и к Владимиру не имеет никакого отношения. Значит, дело не в фотографии. Тогда в чем? Неужели она так боится папаню? Боится, что кто-нибудь увидит, как мы разговариваем на пороге ее комнаты, а уж если меня впустить, то полный караул.
– Хорошо, если ты не хочешь разговаривать здесь, давай встретимся на улице. Скажи когда. Я буду тебя ждать в машине.
– Не надо, – она опустила глаза. – Ничего этого не надо, Павел. Ты очень хороший, ты славный… Не обижайся на меня. Я не могу.
Все ясно. Все сказано. Но меня уже потащило.
– Ты – любовница Владимира? – задал я вопрос в лоб. – И Костик его сын, да?
– Думай что хочешь, – резко ответила она, не поднимая глаз, и захлопнула дверь перед моим носом.
Первый раунд я проиграл, услышав, что Музы нет в Москве, второй только что. Но оставался третий. Может быть, мне не удастся отправить противника в нокдаун, но есть надежда выиграть по очкам.
Правда, третий раунд едва не сорвался. Вечером, когда я уже собрался уходить домой, меня перехватил папаня.
– Зайди-ка ко мне, – потребовал он.
Мы пошли в его кабинет.
– Сегодня мне звонил наш участковый. Отбой. Того типа поймали наконец. Дану можешь больше не провожать.
Значит, в поимке маньяка обошлись без тебя, Фролов. Как ни был я зол и расстроен, но все равно не удержался от улыбки, вспомнив, как еще совсем недавно представлял себе свое героическое участие в этом деле и вытекающие из него романтические последствия. Может, мне в писатели податься? А что? С воображением у меня все отлично, правда, с образованием беда, что-то я не слыхал, чтобы люди, имеющие за плечами только среднюю школу, выбивались в писатели, но кто-то же должен быть первым. Почему бы не я? Времени у меня будет навалом, потому что если врач не ошибся, то зарабатывать деньги спортом я все равно не смогу.
– Чего ты улыбаешься? Тебе смешно? – спросил папаня с подозрением.
– Просто радуюсь, что он больше никого не убьет.
Мне показалось, что вывернулся я довольно ловко. Но насчет того, чтобы не провожать Дану, это папаня поторопился. Мне эти проводы позарез нужны. Во всяком случае, пока не представится возможность поговорить с Владимиром.
– Я все-таки буду провожать Дану, если вы не возражаете, – сказал я. – Знаете, как-то спокойнее. Мне это не трудно. И потом, я заставляю ее подниматься на шестой этаж пешком, ей это полезно. А без меня она снова станет ездить на лифте.
– Ну, как знаешь. – Папаня пожал плечами и сделал выразительный жест, который на всех языках мира означает одно и то же: «Свободен, можешь идти».
Через два дня состоялся третий раунд. Дана собралась навестить дядюшку, и мы отправились в соседний дом. У меня было достаточно времени, чтобы обдумать тактику боя, и я чувствовал себя вполне подготовленным.
– Здорово, – я приветливо улыбнулся открывшему дверь Володе и протянул руку, которую он пожал, – вот привел твою любимицу. Чаем угостишь?
– Заходи. – Он посторонился, пропуская нас в квартиру.
Снег валил с самого утра, и мы с Даной долго вытирали ноги перед порогом и отряхивали мокрые куртки.
– Дануська, я посмотрел твою работу по Массейсу, ты молодчина, – сказал Володя. – Сегодня тебе задание перевести свой текст на английский.
– На какой?
Интонация заданного Даной вопроса показалась мне странной. С такой интонацией обычно спрашивают, какой чай налить, черный или зеленый. Но вот что касается иностранного языка… Чего-то я недопонял.
– На английский, – ответил он.
– Может, лучше на америкен? – заныла Дана.
– Нет, кукла, на америкен ты переводила текст по Тициану, а теперь давай-ка тряхни классическим английским.
Только тут до меня доперло, что речь идет об английском и американском вариантах, которые, как известно, отличаются друг от друга всякими междометиями и идиомами, а также произношением. Сам я в этом не разбираюсь и английского почти совсем не знаю, но те, кто знает, что-то такое рассказывали.
– У вас Дана английский в двух вариантах изучает? – спросил я, оказавшись на кухне.
