Татьяна Полякова - Выйти замуж любой ценой
– Это не фольклор, а Иван Андреевич Крылов.
– Ужас, – закатила я глаза. – Ты ходячая Википедия. Короче, я хотела сказать: каждый должен заниматься своим делом. Хреновые из нас сыщики.
Протасов, вдруг перестав обращать на меня внимание, стал названивать кому-то по телефону. Оказалось, что звонит он адвокату с одним вопросом: женат следователь Суриков или нет. Адвокат, как видно, в силу обстоятельств успевший узнать о Сурикове всю подноготную, с уверенностью заявил:
– Не женат. И постоянной девушки тоже нет.
– Остается профессиональная этика, – напомнила я, когда Протасов закончил разговор.
– Что-то мне во всем этом не нравится, – хмурился он. Примерно в тот момент в воротах показалась белая «Ауди», а вслед за ней территорию садового товарищества покинул джип «Лексус». За рулем сидел Суриков. Но бросаться в погоню теперь никакого смысла не было. Парочка, выехав на объездную, посигналила друг другу и повернула в разные стороны. А мы отправились домой.
– Не хило живут у нас следователи, – проворчал Платон Сергеевич, должно быть, имея в виду машину Сурикова.
– Тебе тоже грех жаловаться. Есть еще идеи, как убийцу искать?
– Надеюсь, что появятся, – ответил он, из чего я сделала вывод: с идеями не густо.
В холле дома дежурил наш бдительный охранник со склонностью к шантажу. Выглядел он абсолютно несчастным. Опять интриги завистников? Оказалось, дядя испытывает душевные муки, потому что так и не вспомнил, где ранее видел следователя, то есть Сурикова.
– У меня такое впервые, Платон Сергеевич, – пожаловался он. – Обычно меньше минуты уходит… а тут в памяти точно провал…
– Не переживайте, – попробовал утешить его Протасов, но тот едва в голос не рыдал.
– Как не переживать? Ведь речь идет о моей профпригодности…
– Мне бы его проблемы, – проворчал Платон, входя в лифт.
Мы оба чувствовали себя усталыми и, что особенно обидно, подозревали: все наши усилия впустую. Убийца, хитрый и неуловимый, обретался где-то рядом, но нам до него не добраться. Однако вечер, несмотря на это, прошел более чем приятно.
Оказавшись в квартире, мы очень быстро забыли и про Сурикова, и про Таньку, и даже про злодеев, что портили нам жизнь.
А вот утро совсем не порадовало. То есть началось оно очень даже мило. Мое счастье виделось столь полным и безграничным, что я приготовила завтрак без всякого к тому принуждения со стороны Протасова. Платон Сергеевич мой порыв по достоинству не оценил. Вяло жевал и, глядя в пространство, порадовал:
– Мне на работу нужно. Скорее всего, вернусь поздно.
«Упс, – подумала я. – Надо полагать, наше расследование закончено. А что там с нашей любовью?»
– Поужинаем в ресторане или ты что-нибудь приготовишь? – продолжил он, я мысленно ответила: «Тазик яда я тебе приготовлю», а вслух сказала:
– Вряд ли у меня будет время. Хочу заехать в салон, выбрать наконец-то свадебное платье.
Протасова заметно перекосило, он еще пожевал губами и неуверенно произнес:
– Может быть, не стоит с этим торопиться?
– Ясно, – кивнула я.
– Что тебе ясно? – слегка запаниковал он.
– Любовь прошла, завяли помидоры. Не припомнишь, откуда цитатка? Я уже потратила полтора года на одного придурка и не собираюсь наступать на те же грабли.
– Здорово, что я какие-то грабли, – разулыбался Платон Сергеевич, должно быть, надеясь свести разговор к шутке. Тут была бы уместна фраза «Либо ты ведешь меня в загс, либо я тебя к прокурору», но я обошлась другой:
– Наша встреча была ошибкой, – и поднялась из-за стола. Протасов тоже начал приподниматься, пока с неясной целью, а я рявкнула: – Сидеть! – вспомнив маму.
– Давай все обсудим спокойно, – выставив вперед руку, предложил он.
– Нам нечего обсуждать, если только меню для свадебного ужина, но это, как я поняла, отменяется. – Подхватила со стола вазу, довольно тяжелую и, надеюсь, дорогую, и запустила в стену. Протасов проследил ее полет с заметным беспокойством и перевел дух, видимо, радуясь, что разбилась она не об его голову.
– Солнышко, а без погромов как-нибудь можно? – пробормотал заискивающе, наверное, за барахло свое переживал и подсчитывал возможные убытки.
– Пока-пока, – сделала я ручкой. – Фельдманше привет.
– Господи, она-то тут при чем? – простонал Протасов. – Ира, хватит дурить…
– Молчать! – вторично рявкнула я и наконец-то добралась до входной двери.
– Ты надолго уходишь? – съязвил он.
– Навсегда.
– Понял. Тогда встретимся в загсе. Точную дату сообщу телеграммой.
– Ты так остроумен, милый.
– Ты восхитительна, любимая.
В общем, я шандарахнула дверью с такой силой, что дом сотрясся, и Протасов, надеюсь, тоже. Любящий мужчина бросился бы за мной… Как он бросится, если я уже в лифте? Сейчас выйду, а он стоит внизу с букетом… Откуда ж букет возьмется? И не успеет он по лестнице сбежать… Успеет, если захочет, к тому же здесь не один лифт, а три… все равно не успеет. Створки лифта открылись, но ни букета, ни Протасова я, конечно, не увидела. Надеюсь, у него хотя бы хватит ума позвонить? А если нет? Боже мой… Я собралась рыдать, но вместо этого ускорила шаг, выпорхнула на улицу и огляделась. Куда теперь? Домой, конечно. Хорошо, что мои вещи у Протасова остались. Будет повод заглянуть или хотя бы позвонить… Даже думать об этом не хочу. Ведь знала же, что он тип ненадежный…
Вскинув подбородок, я перешла улицу в неположенном месте, водители сигналили, а я шипела:
– Да пошли вы…
Что бы еще такого сделать, на ум не приходило. И тут откуда-то слева появился тип, одетый в клетчатую рубашку. На щеках прыщи, точно у подростка. Ко всему прочему, у него отсутствовал передний зуб, это стало ясно, когда клетчатый улыбнулся и глумливо спросил:
– Девушка, закурить не найдется?
О существовании подобных типов я догадывалась, но встреч с ними не планировала, и то, что он ко мне посмел подойти… редкий наглец, надо признать.
– А мышьяка не желаете? – внесла я встречное предложение и собралась следовать дальше, не дожидаясь ответа. И тут… тут внезапно что-то приблизилось к моему лицу, ноги подкосились, а свет в глазах потух.
Мое возвращение в реальность было лишено какой-либо приятности, и я малодушно подумала: лучше бы я и дальше находилась в отключке. Руки у меня за спиной связаны, с ногами та же проблема. Во рту торчал кляп, и дышала я с трудом, лежа на каком-то диване, застеленном грязным одеялом. Но самым неприятным было другое: в паре метров от меня за облезлым столом, украшением которого служила бутылка водки, огурцы в банке и буханка черного хлеба, сидели двое мужчин. Один тот самый клетчатый, второй выглядел ничуть не лучше. Если честно, даже хуже. Совершенно мерзкая рожа. Вместо рубашки на нем была футболка, когда-то оранжевая, стоптанные ботинки не по сезону, в такую погоду их разве что бомж наденет. Вдруг и вправду бомжи? Вот уж глупость. Зачем бомжам все это? «Меня похитили», – явилась догадка. С догадками я, конечно, задержалась, но, в общем-то, это извинительно.
Мужчины пили водку из пластиковых стаканов, один из них сунул руку в банку с огурцами, и я увидела наколку на пальцах: «Миша». «Уголовники, – решила в ужасе. – Только их мне и не хватало». На меня пока внимания никто не обращал, и я его старалась к себе не привлекать. Глаза держала прикрытыми, вроде бы еще без сознания, но, тщетно ища выход из создавшегося положения, обшаривала взглядом все, что вокруг находилось. Прежде всего отметила, что в комнате нет окон, точнее, окно было, но либо ставни закрыты, либо просто заколочено. Из мебели какая-то рухлядь, брошенная за ненадобностью. «Дом под снос», – вынесла я вердикт, обратив внимание на доски пола, широкие, со следами коричневой краски, и бревенчатые стены, обитые фанерой и оклеенные обоями в полоску. Обои свисали лоскутами, фанера в некоторых местах оторвана. Мы искали злодеев, а теперь они меня сами нашли. С Протасовым я поругалась, обо мне даже беспокоиться никто не будет в ближайшие дни. Эти типы решили, что мы стали опасны, и теперь от меня избавятся, как избавились от Нины, Шевчука и Юрки.
В тот момент мне было мучительно жаль, что мой последний день на этом свете (в чем я практически не сомневалась, глядя на стремительно пустевшую бутылку и свирепые физиономии, наливающиеся краской), так вот, мне было мучительно жаль, что в мой последний день я поругалась с Протасовым, потому что теперь стало совершенно ясно: я люблю его и больше всего боюсь, что его держат где-то по соседству. И если сама я умирать категорически не хотела, то его кончина даже не рассматривалась, и я с удивлением поняла, что готова лишиться жизни, только бы знать: с Платоном все в порядке. Это ли не настоящая любовь? Мало того, я была уверена, что Протасов тоже меня любит, представила, как он будет страдать, и не смогла сдержать слез. Боже мой, я даже не поцеловала его на прощание. Если бы я только знала… разве бы тратила время на глупую ссору… «А счастье было так близко, так возможно…» – с горечью процитировала я. У кого еще найдутся подходящие строчки на все случаи жизни, как не у солнца русской поэзии?
