Ольга Лаврова - Расскажи, расскажи, бродяга
- Вы же говорили, что спешить некуда, - этак небрежно между делом.
- Начало надоедать. Сами толкуете, что в колонии лучше. Если вкалывать, можно через год выйти, а?
- И решили осесть под Курском?
- Пора.
- Пора бы. Только зачем вы тогда старательно перечитали все, что было в библиотеке по Средней Азии?
Вопрос проник под броню и поразил чувствительную точку.
- Заявление об отводе следователя я должен подать вам или через местную администрацию?
- В любом случае оно будет тотчас передано прокурору. Но пока прошу ответить.
- Запишите: время нахождения под стражей я использовал для самообразования в различных областях, в том числе в области географии.
В дверную щель просунулся конвойный.
- Я не вызывал.
- Вам просили сказать...
Что-то не предназначенное для ушей бомжа. Конвоир зашептал Знаменскому на ухо, тот почти испугался.
- Уведите в бокс. А... того товарища - сюда.
Бокс - это стенной шкаф в тюремном коридоре, в него при нужде запирают арестанта; там темно, тесно и скверно, и бродяга повиновался нехотя. Тем паче, что почувствовал волнение следователя и угадал, что чей-то визит имеет касательство к делу.
Крепко зажав четки, Знаменский ждал.
Щуплый конвоир с физиономией крестьянского подростка бережно ввел слепую старуху и поставил среди пола ее корзину, обвязанную вышитым фартуком.
Знаменский шагнул в сторону, давая понять, что уступает женщине стул. Конвоир усадил ее.
- Это товарищ следователь.
- Здравствуйте, Варвара Дмитриевна. Никак не ожидал, что вы приедете. Вас кто-нибудь проводил?
- Одна.
- Как же вы добрались? Как нашли?!
- Ничего. Свет не без добрых людей.
Ловя звук, она приподняла лицо, и Знаменский опустился на табуретку, чтобы не витать могущественным духом где-то сверху.
- Наш участковый пришел ко мне, говорит, Петя объявился... в тюрьме. Другой раз пришел - карточку спрашивает, где он мальчиком... Так нехорошо стало на сердце... поехала, - нащупав за пазухой, она вынула фотографию, разгладила на столе. - Который стоит. В белой рубашечке.
Знаменский машинально посмотрел.
- Что он сделал? Сказать можно?
- Задержан без документов. Много лет не работал, бродяжничал.
- Как же это, господи!.. Почему к матери не пришел?! Голодный, холодный... господи!
Ужасно, что она приехала. К чужому сыну. К сукину сыну!
- Да неуж за это судят?
- Варвара Дмитриевна, - с трудом выдавил он, - если человек не работает и не побирается, чем он живет?
Старуха несогласно помолчала.
- Мне с Петей свидеться дадите? За тем ехала. И вот - яблочков ему везла, курских.
- Свидание - пожалуйста. Только Федотовых на свете много. Вряд ли ваш.
- Что вы! Участковый же два раза приходил. Твой, говорит, Петька в Москве.
Бедная женщина. Как она перенесет? Но выбора нет...
Коротким емким взглядом охватил бомж ее, деревенскую кошелку и оцепенело застыл.
- Что ж вы, Федотов, не подойдете к матери?
Тот дернулся, как от тычка в шею. Федотова поднялась навстречу, замирая от горя и радости.
- Петенька...- пошарив в воздухе рукой, тронула его грудь.
Бродяга поспешно улыбнулся, шепнул:
- Мама.
Руки матери медленно скользили, поднимались. Когда пальцы коснулись щек, лицо его исказилось брезгливостью, и в тот же момент он ощутил, что выдал себя и следователю, и ее "видящим" рукам.
- А где же Петя?..
- Варвара Дмитриевна, я потом объясню. Вас проводят... подождите, пожалуйста.
Ну, сволота, ты мне заплатишь!
- Здесь для вас яблочки. Курские! А это вы в возрасте пятнадцати лет, в белой рубашечке.
Бродяга сокрушался:
- Ах, воспользоваться страданиями чужой матери... Я не понимал возможных последствий. Ах, больше - клянусь вам! - ни слова лжи...
Допрос продолжался. Последний допрос тет-а-тет (что выяснилось позднее).
Передавая Томину суть происшествия, Знаменский все еще клокотал.
- Теперь он - Марк Лепко, проворовавшийся кассир!
- Много взял?
- Пятьдесят рублей.
- Шутишь!
- Ничуть. Такая, понимаешь ли, совестливая натура - пропил полсотни и ушел куда глаза глядят. Притом как выбрано место действия! Геологическая партия в Якутии, шесть лет назад.
Томин присвистнул.
- Но навалилась печаль похуже - где подлинный Петр Федотов?
- А что говорит новоиспеченный Лепко?
- Ненароком познакомились на каком-то полустанке, выпили, Федотов рассказал о себе.
- Случайному знакомому рассказывают просто истории из жизни. Без точных фактов.
- О чем и речь! Он имеет адреса, даты, анкетные данные. Меня гнетет разработанность легенды. Чем кончилось для Федотова это знакомство?
- Лепко железно уверен, что Федотов не появится?
- Да. Федотова нам с тобой надо найти! Среди живых или... - он в сердцах хватил кулаком по подоконнику.
- А что ты мне дашь, кроме этой роскошной директивы? Призраков искать не обучены.
- Есть описание со слов матери: брюнет, глаза карие, уши оттопыренные, на левой руке ниже локтя родимое пятно с копеечную монету, правый верхний резец скошен внутрь.
- Если среди мертвых - ладно. Среди тех, кто попал в аварии и прочее тоже. Адова работа, но реальная. А если он жив-здоров и спит где-нибудь в стогу или пьет чай у вдовы Н.?
- Пускай себе пьет чай.
- Понял! - воспрянул Томин. - Тогда программа ясна.
* * *
...Ей нездоровилось: кашель, горло саднит. Но к врачу идти не имело смысла. Как ты себя ни чувствуй, диагноз один - ОРЗ. Слово "грипп" в бюллетенях запрещено, будто и болезни такой у нас не водится. Один из нелепых секретов, к которым все привыкли. Например, снежный человек. Пусть бы существовал, кому мешает? Нет, спецы с пеной у рта доказывают, что он невозможен. Или разум у животных. Любая кошка продемонстрирует вам сообразительность, выходящую за рамки инстинктов. Но раз навсегда инстинктивное поведение - и никаких гвоздей! Точно боятся за престиж венца творения.
Кажется, дома есть горчичники, календула. Добрые бабушкины средства.
Субботу она просидела на бабушкиных средствах, в воскресенье сестра еще облепила ее перцовым пластырем и без конца поила чаем с малиной. Кибрит бездельничала на диване, для верности гнала от себя племянника, стараясь думать о чем-нибудь приятном.
Самым приятным за минувший год была Болгария. По счастью, не в туристической группе, а по приглашению друзей, что давало свободу и больше денег. Сравнительно, конечно. Можно бы истратить вдесятеро против того, что имелось, потому что у прилавков все женские чувства скулили и рвались с цепи.
Впрочем, главное заключалось не в магазинах, а в удивительном радушии окружающих. В крошечном подвальном кафе Софии скрипач, заслышав русский говор, подошел к их столику и заиграл "Очи черные". Это было как улыбка привета, и такие улыбки сопровождали Кибрит целый месяц, куда бы она ни поехала, и сливали день за днем в сплошной праздник
В Болгарии она узнала радость быть русской. В Риге, к примеру, или в Ташкенте кто-нибудь обрадуется тебе потому, что ты русский? Нет. Хоть бы избежать косых взглядов! А тут радовались - "братушки". Болгария была несравненно более славянской, чем Россия. Речь людей, вывески на улицах трогали что-то корневое, может быть, генетическую память. Особенно вывески с твердым знаком в конце слов.
Она привезла манеру говорить "мерси" (Болгария поголовно говорила "мерси"), надолго загар, много воспоминаний и несколько рисованных от руки карт страны: каждый новый знакомый набрасывал для нее маршрут, который бы позволил все увидеть. При этом точно очерчивались контуры болгарской земли, а расстояния между городами были указаны с погрешностью всего в три - пять километров. Очень уютно иметь маленькую родину, которую легко объять сердцем и понять.
К понедельнику остались сонливость и рассеянность. Кибрит знала наперед, что кашель продержится еще с неделю, но будет донимать больше по ночам. И поехала на работу. Если устанет - помогут.
Она легко уживалась в мужском коллективе НТО. С женщинами ладила туже, хотя когда-то ой какой была оголтелой мужененавистницей - ни одной феминистке не снилось. Причина крылась в том, что в детстве уж слишком донимали ее мальчишки - дергали за косы, толкались, дразнили. Это было форменное бедствие, ей буквально не давали прохода. Лет до двенадцати пышно цвела мечта: сложить мальчишек в кучу и прихлопнуть насмерть! После она уразумела, что их террор деформированное выражение интереса. Она попросту нравилась. Но отголоски мечты держались еще некоторое время. А потом вдруг все стерлось, мальчишки оказались такие же люди, с ними стало весело и просто. Исключая Пал Палыча, в отношениях с которым существовал особый подтекст.
Она вяло занималась графологической экспертизой, прислушиваясь к телу - не настигнет ли предательская ломота в костях, означавшая запрещенную болезнь. Постепенно начала вникать в смысл записки, задумалась над словом "попрежнему". Так полагалось раньше: "повидимому, попрежнему, попустому" - слитно. Это повлекло два мелких открытия: что автор был грамотен и на возрасте.
