Рауль Мир-Хайдаров - Горький напиток счастья
Скорее всего слова, жесты, улыбки Светланки можно было соотнести, с криком в горах после долгого и обильного снегопада, или с ударом кочерги в летку кипящего мартена, в обоих случаях рождалась лавина -- снега или горячего, брызжущего огнем металла, удержать которую никому не удавалось,--подобное произошло и с Рушаном. Копившуюся годами в его душе страсть, нежность, любовь, не имевшую выхода, тоже прорвало в ту ночь, и Светланка, сама раненная, услышала то, что жаждала услышать ее изболевшаяся душа, проще, встретились два сердца, открытых для любви. Конечно, они были пьяны не от бутылки шампанского, которую, кажется, и не опорожнили до конца. Их пьянили нежность слов, искренность взглядов, жестов, чистота помыслов, неожиданно открывшееся родство душ.
Наверное, тому способствовала и музыка. В ту новогоднюю ночь в комнате, освещенной лишь жарко оплывавшими свечами, звучала разная музыка, но чаще минорная, она большое соответствовала настроению, их любимый Элвис Пресли в тот вечер не понадобился. Запомнилась и главная мелодия той ночи, та давняя зима оказалась звездным часом легендарного, рано ушедшего из жизни Батыра Закирова с его знаменитым "Арабским танго". Под щемящую грусть танго они танцевали в зале у светящейся огнем елки, и, казалось, сама богиня любви Афродита осеняла их крестным знамением, и не было, наверное, в ту ночь влюбленных более счастливых, чем они.
Все способствовало тому, чтобы их отношения развивались стремительно, по нарастающей, и обстановка праздника окружала их долго, как по специальному сценарию. Начинались школьные каникулы, а это значит две недели подряд новогодние балы в "Железке", в "ОДО", в "Большевике" под джаз-оркестр братьев Лариных, вечера в каждой школе. Они жили в атмосфере праздника, музыки, веселья почти весь январь, потому что выпали три-четыре дня рождения, на которые их пригласили вместе, дважды были званы и на вечеринку к Стаину. Они виделись каждый день и проводили по много часов вместе. Иногда среди дня раздавался звонок в общежитии, и Светланка говорила с волнением в голосе: приходи, я соскучилась. Отбросив дипломную работу в сторону, Рушан спешил в особняк за зеленым дощатым забором. Кстати, первый в жизни номер телефона, которым он пользовался,-- Резниковой, он помнит его до сих пор: 3-32.
В ту пору многое для него оказалось впервые. В начале февраля, опять же впервые, в их город приехал на гастроли Государственный эстрадный оркестр Азербайджана под управлением Рауфа Гаджиева. Красочные, яркие афиши, фотографии оркестра, певцов, танцовщиков, известного в ту пору конферансье Льва Шимелова, самого композитора Гаджиева украшали людные места их не избалованного артистами города. Казалось, на концерт ни за что не попасть. Выручил Стаин,-- достал для него билеты, да еще на первый ряд. А уж он сам ходил на все четыре программы, перезнакомился со всеми оркестрантами.
Сегодня, хочет он того или нет, "роман" с Резниковой представляется ему сплошным праздником, так вышло, так случилось. И как же не праздник?! Они сидят в первом ряду концертного зала "ОДО", а перед ними на эстраде в четыре яруса полукругом высится едва ли не до самого потолка огромный оркестр. Продуманное освещение, мерцающие в темноте пюпитры, серебро труб, черные фраки и ослепительные парчовые жилеты оркестрантов, золотые зевы саксофонов, а на самой верхотуре блеск меди и перламутровых, огненных боков множества барабанов ударника. Многочисленные занавеси, меняющиеся в каждом отделении, хорошо продуманные задники, появляющиеся с каждым новым исполнителем, настоящие театральные декорации в концертной программе,-- то, к чему пришли звезды мировой эстрады много лет спустя.
Фантастика? Да, пожалуй, при нынешнем упрощении всего и вся, и профессионально оркестр Рауфа Гаджиева, и еще несколько, которые он позже узнал, например, оркестр Орбеляна из Армении, Гобискери из Тбилиси, Лундстрема из Москвы, Вайнштейна из Ленинграда, любой из джазов Кролла, вряд ли в мастерстве уступали столь обласканным артистам Поля Мориа.
"Что имеем -- не храним, потерявши -- плачем"-- это о нас, о нашей стране, и не только о канувших в Лету первоклассных оркестрах.
Это было так давно, что еще не существовало знаменитого вокального квартета "Гайя", уже много лет назад распавшегося. А Теймур Мирзоев, Рауф Бабаев, Левка Елисаветский, Ариф Гаджиев просто пели вместе, и в ту пору, наверное, Лева даже не помышлял, что когда-то покинет воспеваемый им в песнях любимый Баку. Кто теперь помнит лирический тенор Октая Агаева, ведущего певца и любимца оркестра?
Но Рушану не забыть, как Михаил Винницкий, подойдя к краю рампы и чуть склонившись в зал, глядя прямо на Светланку, повторил рефрен грустной песни: "Придешь ли ты?", а она инстинктивно прижалась к Рушану, хотя, наверное, ее волновало, что ее, единственную, он выделил из партера...
Так катилась последняя студенческая зима Дасаева, и он был наконец-то счастлив. В марте у него начиналась двухнедельная преддипломная практика, и он еще с лета знал, что проведет ее дома, в Мартуке. Впрочем, в город он должен был вернуться через неделю,-- в составе сборной Казахской железной дороги по боксу он уезжал в Москву на первенство "Локомотива".
Уезжая, он договорился, что Светланка каждый день будет выносить к вечернему поезду письмо,-- тогда в каждом пассажирском составе имелся почтовый вагон, и особо нетерпеливые пользовались им. Жаль, до наших дней не дожила подобная форма связи, вот выиграли бы влюбленные!
Помнится влажный март, капель, оседающие на глазах сугробы, и он, стерегущий на улице почтальоншу. Еще увидя ее издали, он бежал ей навстречу, чтобы хоть на минутку раньше получить долгожданное письмо. Но... увы...
Как рассказать минувшую весну,
Забытую, далекую, иную,
Твое лицо, прильнувшее к окну,
И жизнь свою, и молодость былую?
Как та весна, которой не вернуть...
Коричневые, голые деревья.
И полных вод особенная муть.
И радость птиц, меняющих кочевья.
Весенний холод. Серость. Облака.
И ком земли, из-под копыт летящий.
И этот темный глаз коренника,
Испуганный, и влажный, и косящий.
О, помню, помню!.. Рявкнул паровоз.
Запахло мятой, копотью и дымом.
Тем запахом, волнующим до слез,
Единственным, родным, неповторимым.
А он, как условились, исправно бегал к ночному поезду. Бросив письмо в щель сонного вагона, смотрел, как паровоз сыпал в морозную ночь, в темноту стылого неба искры. Ночь, пустынный перрон, безлюдные улицы, светящиеся окна медленно отходящего скорого -- о чем он только не думал в эти поздние часы!
Накануне возвращения в город, на сборы, он уже по привычке дожидался почтальоншу, и она, завидев его, издалека махнула белым конвертиком -- как он помчался навстречу! Долгожданный конверт вблизи оказался бланком телеграммы: "Локомотив" срочно требовал его под свои знамена, отъезд намечался на три дня раньше. Наверное, хорошо, что до отбытия в Москву в городе у него оказалось несколько часов -- из разговора со Светланкой по телефону он узнал, что она все-таки собралась замуж за Мещерякова.
Так внезапно начавшийся роман столь же внезапно оборвался.
"Есть радость ясная вначале -- обида темная в конце"...-- но это опять поэзия.
Сегодня Дасаеву хотелось бы запоздало принести многим людям извинения за нечаянно нанесенные обиды, попросить прощения и у тех ребят, с кем встречался на ринге на том первенстве "Локомотива", где он стал чемпионом. За две недели во Дворце спорта железнодорожников он заработал злую кличку --Лютый, к его радости, так и оставшуюся в Москве. Не мог же он тогда объяснить каждому, что у него душа болит, жаль, если у кого-то осталось впечатление, что он патологически жесток.
Вернулись они домой уже в апреле, когда в их краях царила весна и ожил Бродвей. В ту пору телевидение еще не стало повсеместным, но в городе знали об успехе земляков на первенстве "Локомотива", тогда, как ни странно, был силен местный патриотизм. "Роман" с Резниковой, внезапно начавшийся и так же неожиданно для самого Рушана оборвавшийся, остался незамеченным, отодвинулся на второй план, никто ему не сочувствовал, не обсуждал. Скорее всего для всех "роман" этот остался как каприз Резниковой, дальновидный предлог, чтобы вернуть Мещерякова. А может, оттого, что отношения Светланки с будущим врачом давно все воспринимали всерьез, равно как и его отношения с Давыдычевой. Вообще всем казалось, что ничего не произошло, хотя его сердце, почувствовавшее дыхание любви, щемило от боли. Как максималист, он ощущал себя еще и предателем по отношению к Тамаре, в общем, запутался вконец, и однажды по пути в общежитие, задумавшись, вновь оказался у окон дома на улице 1905 года.
Нигде в мире, наверное, не существовало такого отсчета времени: "пятилетку за три года", "год за два", хотя в первом случае термин из идеологического ряда, во втором из уголовного,-- для советского человека суть ясна. Нечто подобное происходило в ту весну и со временем у Рушана и его друзей: они жили такой насыщенной жизнью, с каждодневными открытиями, что можно было иной день зачесть за месяц. Они открывали мир, себя, упивались новыми, дотоле неизведанными чувствами, и все в ту пору случалось впервые.
