Марк Ланской - Незримый фронт
— Почему «были»?
— Потому что потом изменились. Но я не понимаю, какое это может иметь значение для вас.
— Большое. Вы часто бывали у своей свекрови?
— Нет.
— Когда были в последний раз?
— На прошлой неделе.
— А до этого?
— Давно… не помню.
— Значит, до последнего визита, то есть до прошлой недели ваши отношения с Екатериной Петровной были натянутыми, а во время последнего свидания они изменились к лучшему. Я вас правильно понял?
— Да.
— Теперь, я прошу вас рассказать мне, что побудило вас навестить свекровь после долгого перерыва и в чем выразилось ваше примирение.
Гурова возмущенно развела руками.
— В конце концов это становится смешным. Я все-таки хочу знать, чем вызван такой интерес к моей личной жизни?
— Я вам скажу, но несколько позже. А пока прошу поверить мне, что вопросы, которые я задаю, имеют для нас большое значение.
— Хорошо. Была я у свекрови в среду на прошлой неделе, потому что был день ее рождения. Хотя мы друг друга не любили, но я пришла поздравить ее, чтобы сделать приятное мужу. Характер у Екатерины Петровны крутой. Она ревнует Олега ко мне и я подозревала, что она мечтает о нашем разводе. Отсюда и осложнившиеся отношения… А в этот вечер мы душевно поговорили, она была очень доброй и мы полностью примирились. Вот и все.
— А как ваш муж относился к матери?
— Он ее обожает. Для нее он готов на все. Они всегда жили вместе и только после женитьбы я настояла, и мы разъехались. Но Олег и по сей день большую часть своих личных вещей хранит у нее, чтобы она попрежнему чувствовала себя хозяйкой. Меня это не задевает…
— Не знаете ли вы, кто из близких знакомых бывал у Екатерины Петровны?
— По-моему, близких знакомых у нее вообще нет.
— Может быть, вам известен матрос, который по поручению Олега Константиновича привозил ей летом дрова?
— Не матрос — боцман. Он служил у мужа. Олег писал, что Скоробогатко то ли перевелся, то ли переводится на другой корабль.
— Его фамилия Скоробогатко?
— Да, Владимир Никифорович Скоробогатко. Он иногда, по поручению Олега, заходил к свекрови.
— Других лиц вы припомнить не можете?
— Нет.
— Теперь, Галина Яковлевна, — отодвинул Соколов протокол допроса, — я должен сообщить вам горестную весть. Позавчера ночью Екатерина Петровна была убита в своей квартире.
Тонкие руки женщины стиснули пожелтевшие, вздрогнувшие щеки.
Соколов продолжал говорить нарочито ровным голосом, хотя и не был уверен, что Гурова его слышит.
— Мы послали радиограмму вашему мужу. Он, вероятно, на днях прилетит.
Гурова смотрела в одну точку и покачивала головой.
— Успокойтесь, Галина Яковлевна. Вам нужно набраться мужества. Вы должны помочь и нам. Я вас прошу поехать со мной на Мойку и подсказать, какие именно вещи похищены убийцами.
Несколько раз пришлось Соколову повторить эти слова, прежде чем Гурова его поняла и встала со стула.
3Квартира 35 не отапливалась уже несколько дней и в маленькой передней было холоднее, чем на улице.
У порога Гурова испуганно остановилась. Соколов вошел первым, включил свет и громко крикнул:
— Входите, пожалуйста, Галина Яковлевна!
Гурова вошла и смотрела на все, как будто впервые попала в эту комнату. Густая пыль запустения уже лежала на каждом предмете.
Соколов открыл шкаф, поднял крышку сундука и стал медленно перебирать платья, белье… Постепенно удалось ему узнать у Гуровой, что отсутствует габардиновый плащ мужа и его же серый неношеный костюм… Увидев целлофановый конверт, она вспомнила, что нет нейлоновых чулок, недавно привезенных мужем. О других вещах она ничего не знала.
— Не было ли у Екатерины Петровны наличных денег или ценностей? — спросил Соколов.
Галина Яковлевна впервые замялась.
— О деньгах ничего не знаю… Были облигации трехпроцентного займа…
— Где они лежали?
— В вазе, — Гурова повернулась к буфету. — Здесь стояла фарфоровая ваза. В ней лежали облигации. Вазы этой не вижу.
Соколов вспомнил вазу, увезенную Прохоровым для исследования, и спросил:
— Покажите, на каком именно месте она стояла?
Гурова сняла с верхней полки несколько бокалов и указала на угол:
— Вот здесь.
— Облигации вы сами видели?
— Да.
— Когда? При каких обстоятельствах?
Гурова неожиданно смутилась.
— На той неделе… Я помогала ставить на стол посуду к чаю… и увидела в вазе пачку облигаций.
Непонятное смущение невестки Бондаревой удивило Соколова. Чувство доверия к ней, появившееся с первых слов допроса, не мирилось с ощущением, что она недоговаривает и что-то скрывает.
— Хорошо, Галина Яковлевна, — сказал Соколов. — Пока нам от вас больше ничего не нужно. Но возможно, что мы вас опять побеспокоим.
— Пожалуйста…
Она могла уже уйти, но не уходила.
— Скажите… Екатерину Петровну уже похоронили?
— Нет еще. О дне похорон вы можете узнать в поликлинике, где она работала. Справьтесь по телефону.
— Да. Конечно. Я позвоню.
Не оглядываясь, Гурова выбежала из квартиры.
Соколов постоял у окна, глядя на удалявшуюся женщину, и подошел к буфету. Он осмотрел бокалы, которые только что передвигала Галина Яковлевна. Один из них хорошо сохранил отпечатки ее пальцев. Соколов завернул бокал в мягкую бумагу и сунул его в карман.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Глеб Сурин долго не мог простить себе нерешительности, проявленной в тот памятный час, когда в райкоме партии решалась его послевоенная судьба. Если бы он выдержал тогда атаку инструктора и твердо заявил бы, что в милицию работать не пойдет, все было бы иначе.
В боевой характеристике старшего сержанта Сурина были отмечены проверенные во многих сражениях качества отличного разведчика, бесстрашие, выносливость, уменье ориентироваться в самой сложной обстановке. Таким он был на войне. Быть другим он тогда не мог и не хотел.
Но почему сейчас, после войны, когда миллионы солдат получили возможность вернуться к мирной работе, ему — Глебу Сурину нужно оставаться разведчиком? Почему именно он должен снова ходить с пистолетом за поясом?
Прошло несколько лет. В глубине души Сурин не только давно примирился со своей беспокойной службой, но даже гордился ею. Порой он испытывал чувство превосходства над своими соседями и знакомыми, занятыми обычным спокойным трудом. Это было чувство бойца, живущего на переднем крае фронта и грудью своей прикрывающего тыл. Старые риторические вопросы «зачем?» и «почему?» возникали у него только в минуты больших огорчений, которые приносила иногда служба в уголовном розыске.
В годы войны Сурин всегда знал, кто его враг и где он находится. Враг был человеком другого мира. Он сидел за проволочными заграждениями, прятался в «лисьих норах», укрывался под накатами дзотов. Ни с кем его невозможно было спутать.
Сейчас лейтенант милиции Сурин воевал на незримом фронте, где все обстояло иначе. Враги здесь были одиночками, вкрапленными в миллионную массу его, Сурина, друзей, соратников, единомышленников. Внешне они ничем не отличались от обыкновенных людей. Враг мог сидеть рядом в трамвае. Он мог пройти мимо и остаться незамеченным.
Военному разведчику пришлось переучиваться. Это было нелегко. Боясь упустить преступника, Глеб преувеличивал значение случайных косвенных улик, шел на риск лобовых атак, отстаивал самые крутые следственные мероприятия. И когда улики рассыпались, подозреваемый оказывался невиновным, а следствие заходило в тупик, Сурин впадал в уныние, становился раздражительным и вспыльчивым.
Вчера Сурин был уверен, что убийство на Мойке будет раскрыто через несколько часов. Сегодня от этой уверенности не осталось и следа. Стало ясно, что предстоит затяжная, кропотливая работа. Расспрашивать людей, сличать документы, копаться в домовых книгах, — нет, не по характеру Глеба было это занятие.
2В поликлинике, где работала Бондарева, все уже знали о трагической гибели их сотрудницы. Люди в белых халатах со скорбными лицами рассказывали Сурину о том, какой отличной, добросовестной и дисциплинированной работницей была покойная Екатерина Петровна. Несмотря на свои шестьдесят три года, она училась на вечерних курсах медицинских сестер и сдавала экзамены не хуже молодых.
Но никто из сослуживцев Бондаревой ни разу не был у нее на квартире и не знал круга ее знакомых.
— Не приходил ли к ней кто на службу?
— Нет, никто не приходил.
— Может быть она с кем-нибудь разговаривала по телефону?
— Нет…
Одна из сотрудниц, работавшая в регистратуре, вспомнила, что на прошлой неделе Екатерину Петровну вызывал к телефону мужской голос.
— О чем они говорили, я не знаю, но думаю, что о дровах. Екатерина Петровна сказала: «мне сырых не нужно», и потом еще добавила: «привезите такие же, как в прошлом году». Похоже, что это был шофер, привозивший ей дрова.
