Анна Михалева - Сама себе враг
Главный режиссер — лысеющий коротышка с пухлым животиком и цепким взглядом творца — тоже держался весьма раскованно, даже вальяжно. Он не показывал вида, что держит аудиторию в кулаке из последних сил.
— Так! — он хлопнул в ладоши и тут же схватился за борта своей кожаной куртки, как хватаются за перила палубы при сильной качке корабля. — Пока не перешли к главному, хочу сделать выговор господам Людомирову и Птицыну. Что это за цирк вы устроили на утреннем спектакле. Какого дьявола Буратино-Людомиров в начале первого акта стащил с себя нос?!
По залу прокатилось хихиканье.
— Он, видите ли, считает, что Буратино в его исполнении не нуждается в длинном носе! — желтое лицо главного пошло красными пятнами. — Очень смешно! — он укоризненно покачал головой в сторону виновника инцидента. — Дети приходят в театр, чтобы посмотреть на Буратино, а видят щекастого Людомирова.
Смешки стали более откровенными. Особенно на задних рядах. Молодым актерам нечего было делить в грядущей бойне — их шанс получить хотя бы мало-мальски значимую роль в «Гамлете» был абсолютно нулевым. Так что они веселились от души.
— Ганин вернулся, — шепнула Настя.
Они сидели у самой двери, чтобы не привлекать к себе внимание. Алена предусмотрительно представила, что будет с режиссером, если посреди разборок с актерами его взгляд натолкнется на журналистку. Ничего хорошего это не сулит, по крайней мере, журналистке, это уж точно.
— Но его не видно в зале, — Алена еще раз попыталась отыскать взглядом Илью, но безуспешно.
— Вот и я думаю, зачем он пришел… — многозначительно посетовала Настя.
— И, наконец, с какой стати вы устроили на сцене потасовку? — гневно вопросил главный. К этому моменту его лицо уже приобрело цвет расплавленного свинца.
— Ну, сбросил с меня парик, делов-то, — легкомысленно отозвался молоденький Птицын. — Я не обиделся.
— Разумеется, потому, что, в свою очередь, стянул с Людомирова шапку вместе с накладными кудрями. Что за несерьезность на сцене? Погоню всех к дьяволу!
— Мы больше не будем! — проблеяли виноватые, давясь от смеха. Серьезными угрозы режиссера быть не могли — кто еще согласится играть Буратино и Артемона в утреннем спектакле, на котором в лучшем случае в зале сидят полтора школьника и три усталые мамаши со своими сопливыми чадами.
— Поймите, важно не ЧТО играть, а КАК играть! — наставительно закончил главный и сел за стол, расположенный на сцене. — Что это?! — он возложил ладонь на череп, по мнению Алены, очень кстати покоящийся в центре стола. Если учитывать будущие склоки, отличная эмблема для спектакля.
— Я спрашиваю, что это?! — повысил голос главный и хмуро осмотрел собравшихся.
— Бедный Йорик, — донеслось с галерки. Скорее всего голос подал все тот же Людомиров.
— Шутники, — ухмыльнулся режиссер и, схватив череп за то место, откуда обычно начинает прогрессировать лысина, поднял его в воздух. — У нас тут не капустник. Еще раз повторится…
Взгляд его упал на стол, видимо, он собирался найти там соответствующую случаю угрозу, но, вместо того чтобы озвучить что-нибудь устрашающее, замер на секунду и медленно опустил череп обратно. В его руках появился листок бумаги.
Подробностей разгадки я не знаю,
Но, в общем, вероятно, это знак
Грозящих государству потрясений…
Он снова поднял глаза к залу:
— Кто это написал?!
— Судя по всему, Уильям Шекспир, — весело отозвался Людомиров.
— Спасибо большое, я знаю! — побагровел главный и, схватив злополучный листок, потряс им в воздухе. — Если вы думаете, что это смешно, то сильно переоцениваете свое чувство юмора. Выходка довольно глупа! Что тут у нас еще? — он снова взглянул на листок. — Что это значит — «ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА. ГАМЛЕТ»?
— А чьей рукой написано? — поинтересовался Журавлев — единственный, кто чувствовал себя уверенно. Исключая, разумеется, молодежный состав труппы.
— Можно подумать, что все мы тут графологи! — фыркнула Наталья Прощенко, актриса, которая планировала сыграть в постановке королеву-мать.
— Мы не графологи, — согласился с ней главный. — Тем более что текст вырезан из книги и приклеен. Но кто бы ни был наш шутник, пусть зарубит себе на носу: больше никаких выходок! — он снова оглядел зал и закончил довольно умиротворенно, видимо, не сомневался, что результат достигнут. — Было бы неразумно надеяться, что наш юморист еще и смелый парень, поэтому просто посоветуем ему больше не обращаться к теме «Гамлета». Ну а теперь давайте о главном. О том, зачем мы, собственно, здесь сегодня собрались…
В этот момент дверь в зал распахнулась. Не раскрылась, а именно распахнулась, словно ее из вестибюля пнули со всей силы ногой.
Разумеется, все головы обернулись туда. В проходе показалась плотная мужская фигура. Актера Вениамина Федорова Алена узнала тут же. Его лицо, со вздернутым носом-пуговкой, круглыми светившимися подозрительностью глазками и отвислыми щеками, удивительно напоминало мордочку откормленного пекинеса. Это лицо было знакомо Алене с детства, с того момента, как начала она смотреть фильмы, — актер умудрился сыграть почти во всех мало-мальски известных картинах, предназначенных для зрителей дошкольного и младшего школьного возраста. Его предстоящая роль была несоизмеримо более значимой, чем все прежние образы, — он должен был играть Дядюшку датского принца — того самого отравителя и злодея. Причем волноваться о том, что его заменят, Федорову не приходилось — соперников у него не было. Наверное, поэтому он позволил себе опоздать да еще и появиться с таким вызывающим шумом. По залу быстро распространилось удивление, вызванное, однако, вовсе не самим актером. Позади него следовал персонаж, привлекающий несоизмеримо большее внимание, нежели он сам. Это был человек среднего роста, одетый во все белое — белые джинсы, белые кроссовки и белую спортивную кофту с капюшоном и яркой розовой надписью на рукаве — «BODY CLUB». В сущности, рассмотреть его как следует не удалось, потому что лицо его было полностью скрыто под складками чересчур объемного капюшона куртки, но по длинному, характерно выпирающему носу Алена определила, что его счастливый обладатель родился скорее всего где-то между Баку и Гаграми. Однако его покорно склоненная голова и руки, сложенные так, словно он собирался помолиться, привели ее, да, похоже, и всех, в некоторое замешательство. Пока зал глазел на появившихся, те прошли к сцене. Федоров приветственно помахал главному, на лице которого снова проступили красные пятна. Человек в белом уткнулся ему лбом в спину и, отступив на шаг назад, молчаливо застыл, так и не подняв головы.
— Здрасьте! — бодро приветствовал собравшихся Вениамин. — Простите, мы немного припозднились.
— Таким тоном обычно требуют извинений, а не извиняются, — хмыкнула Настя.
Алена с ней согласилась.
— Это моя вторая половина, — Федоров развернулся к своему спутнику и почтительно ему поклонился. Проделав эту процедуру, он снова обратился к главному, застывшему за столом наподобие окаменевшего божка древних народов.
— Это уже интересно, — хохотнул Людомиров.
— А вы, молодой человек, попридержите язык, когда находитесь рядом со святым, — Вениамин не удостоил наглеца взглядом, предоставив ему право созерцать свой затылок. — Гуру — мой духовный наставник. Месяц назад я познакомился с ним в предместье Лос-Анджелеса и с трудом уговорил поехать со мной в Москву. Поэтому если кто-нибудь оскорбит столь важного гостя, он будет иметь дело лично со мной. — Федоров оглядел притихших актеров и, выдержав весьма внушительную паузу, продолжил: — Гуру был так любезен, что согласился стать хранителем моей души. Понимаю, что для многих низменных существ, именующих себя человеками, все это звучит, как абракадабра, которую они не в состоянии понять по причине косности своего мышления, им я предлагаю просто поверить в тот факт, что душа существует в виде обобщенной энергии, выделяемой клетками головного мозга и селезенкой. Энергию можно делить, лечить и восстанавливать. Гуру как раз сейчас занимается тем, что восстанавливает утраченную за тяжелые годы жизни силу моей души. Для этого он поделил мою энергию, вобрал в себя ее темную, то есть больную, часть и восстанавливает, не щадя себя. До меня он лечил Мадонну и Ричарда Гира. Для тех, кто заинтересовался, я проведу лекцию после нашего собрания.
— А это обязательно, в смысле, чтобы гуру повсюду таскался за тобой? — неуверенно вопросил режиссер, с опаской глядя на молчаливо покачивающегося человека в белом.
— Не ожидал от тебя, Иван, — Федоров горестно покачал головой, словно подчеркивая всю глубину падения главного, — гуру не таскается, он следует. Поскольку он хранит в себе часть моей души, то, разумеется, я не могу без него.
