Вильям Хорстберг - Сердце Ангела
– Я говорю правду, – доктор закашлялся. – Молодой Либлинг приехал к нам после радикальной операции по восстановлению лица.
– Пластическая хирургия?
– Да. Лицо у него все время было под бинтами. Я никогда не делал ему перевязку и поэтому лица ни разу не видел.
– Я знаю, почему они называют это «пластической хирургией», – вздохнул я, ощупывая собственный, смахивающий на картофелину нос.
Доктор впился в меня профессиональным взглядом.
– Воск?
– Военный сувенир. Года два он выглядел прекрасно. У парня, на которого я работал, был летний дом на побережье Джерси в Барнегате. Однажды в августе я заснул на пляже, а когда проснулся – он расплавился изнутри.
– Теперь воск для подобной операции не используют.
– Мне так и сказали. – Я встал и оперся о стол. – Теперь выкладывайте все, что знаете об Эдварде Келли.
– Это было давно, – протянул доктор, – а люди меняются.
– Как давно, док? Когда Либлинг уехал из клиники? – В сорок третьем или сорок четвертом. Во время войны. Точнее мне не вспомнить.
– У вас снова приступ амнезии?
– Прошло больше пятнадцати лет, что вам еще нужно?!
– Правду, док. – Я начал терять терпение.
– Я и говорю правду, насколько могу ее припомнить.
– Как выглядел Эдвард Келли? – прорычал я.
– Тогда он был молодым человеком, лет тридцати пяти. В любом случае, сейчас ему за пятьдесят.
– Док, вы меня задерживаете.
– Я встречался с ним всего три раза.
– Док! – Я хватил его за узел галстука, зажав между указательным и большим пальцами. Не слишком крепкая хватка, но, когда я поднял руку, Фаулер подскочил с легкостью пустого кукурузного початка. – Побереги здоровье, док, не заставляй выбивать из тебя правду.
– Я рассказал все, что знал.
– Почему ты покрываешь Келли?
– Никого я не покрываю! Я почти не знал его, я…
– Не будь ты старым пердуном, я расколол бы тебя, как пустой орех. – Он попытался было вырваться, но я затянул узел галстука чуть сильнее. – Ну к чему такие мучения, когда все можно сделать гораздо спокойней? – В налитых кровью глазах Фаулера застыл неприкрытый ужас. – А ты уже в холодном поту, док. Видно, ждешь не дождешься, когда я исчезну, чтобы взяться за свои отраву в холодильнике?
– Каждому нужно что-то, помогающее забыть, – прошептал он.
– А я не хочу, чтобы ты забывал. Хочу, чтобы вспомнил. – Я взял его за руку и повел прочь из кухни. – Вот почему мы сейчас пойдем наверх, в твою комнату, где ты полежишь и подумаешь как следует, пока я схожу куда-нибудь перекусить.
– Что еще вам нужно? У Келли были темные полосы и тонкие усы, под стать Кларку Гейблу.
– Этого маловато, док. – Я силой втащил его по лестнице за воротник твидового пиджака. – Два часика хорошей ломки поможет тебе освежить память.
– Он всегда дорого одевался, – с мольбой простонал Фаулер. – Строгие костюмы, ничего яркого.
Я втолкнул его в узкую дверь спартанской спальни и повалил на кровать.
– Подумай как следует, док.
– У него были отличные зубы, очаровательная улыбка. Пожалуйста, не уходите…
Я закрыл за собой дверь и повернул длинный ключ в замке. Такими ключами пользовалась моя бабушка, запирая свои секреты. Я опустил ключ в карман и, посвистывая, спустился по лестнице.
Глава шестая
В дом доктора Фаулера я вернулся после полуночи. Единственная лампа горела наверху, в спальне. Этой ночью доку не удастся хорошо выспаться. Но моя совесть была спокойна. Я прекрасно поужинал в гриль-баре и просмотрел двухсерийный фильм, не испытывая ни малейшего сострадания. У меня жестокая профессия.
Войдя в парадную дверь, я прошел через темный коридор на кухню. В полумраке жужжал холодильник. Сняв с верхней полки бутылочку с морфином – для наживки, – я направился наверх, освещая дорогу фонариком. Дверь в спальню была надежно заперта.
– Уже иду, док! – возвестил я, нашаривая в кармане ключ. – Я принес вам конфетку.
Повернув ключ, я открыл дверь. Доктор Альберт Фаулер не произнес ни слова. Он лежал на своей постели, откинувшись на подушки, по-прежнему в коричневом костюме в «елочку». Левой рукой он прижимал к груди окантованную рамкой фотографию женщины. А в правой держал «Веблей-Марк V». Он был убит выстрелом в правый глаз. Загустевшая кровь наполняла рану, как рубиновые слезы. От удара правый глаз наполовину вывалился из глазницы, от чего Фаулер стал похож на пучеглазую тропическую рыбу.
Я коснулся тыльной стороны его ладони. Рука была холодной, словно долго провисела в витрине мясной лавки. Прежде чем потрогать еще что-нибудь, я поставил на пол «дипломат», извлек из внутреннего кармана с клапаном пару хирургических перчаток из латекса и надел их. Во всем происшедшем было что-то не так. Несколько странный способ покончить с собой выстрелом в глаз. Но, предположим, медики разбираются в подобных вещах лучше нас. Я пытался представить себе дока, как он держит «Веблей» рукояткой вверх, откидывает голову на подушку, словно перед закапыванием глазных капель. Не получалось.
Дверь была заперта, а ключ лежал у меня в кармане. Самоубийство – единственное логическое объяснение. «Если глаз твой – враг твой…» – бормотал я, стараясь нащупать выпадавшую из общей картины деталь. Комната выглядела точь-в-точь как и раньше. Расческа и зеркало лежали наготове на комоде, а запас носков и белья – в ящиках.
Я поднял со столика Библию, и из открытой коробки на коврик посыпались патроны: внутри книга была пустой. Я оказался такой же «пустышкой», не найдя патронов раньше. Подняв их с пола и выудив закатившиеся под кровать, я вернул их на место, в Библию.
Потом я прошелся по всей комнате, вытирая платком все, к чему прикасался во время предыдущего обыска. Полиции Покипси вряд ли это понравится – иногородний сыщик толкает на самоубийство выдающегося местного доктора. Я повторял себе, что полицейские в случае самоубийства не станут искать отпечатки пальцев, однако продолжал усердно тереть платком.
Почистив дверную ручку и ключ, я закрыл дверь, но не запер. Внизу я опорожнил пепельницу в карман своего пиджака, отнес ее на кухню и, вымыв, поставил рядышком с тарелками на подставку. Потом убрал в холодильник морфин и пакет с молоком и тщательно прошелся платком по всей кухне. Отступил назад, до самого подвала, протирая за собой перила и ручки. Но со скобой на двери сарая делать было нечего. Я поставил ее на место и втолкнул шурупы в ноздреватое, точно губка, дерево. Любой добросовестный полицейский сразу заметит следы взлома.
Возвращение в город предоставило мне уйму времени для раздумий. Мне не нравилась мысль, что я замучил старика до смерти. Во мне проснулись печаль и сожаление. Запирать его вместе с револьвером было грубой ошибкой. Тем хуже для меня, потому что док многого не успел рассказать.
Я попытался мысленно запечатлеть эту сцену, как на фотоснимке: доктор Фаулер, вытянувшийся на кровати с дырой в глазу и с мозгами на покрывале. На столике, рядом с Библией, горит электрическая лампа. Фотография в рамке, снятая с комода, крепко зажата в его холодеющих пальцах. Указательный палец другой руки на курке револьвера.
Я рассматривал эту сцену бессчетное количество раз, но в ней по-прежнему чего-то не хватало, одного кусочка из головоломки. Но какого? И где ему место? Опереться мне было не на что, кроме собственной интуиции. Эта ускользающая деталь тревожила меня, будто заноза. Может, дело в том, что я не хочу примириться с собственной виной? Нет. Я был уверен, что смерть доктора Альберта Фаулера – не самоубийство. Он был убит.
Глава седьмая
Утро понедельника выдалось ясным и холодным. Остатки снежной бури были давно вывезены за город и сброшены в гавань. Поплавав в бассейне Молодежной христианской лиги напротив «Челси», где я жил, я съездил в «Ипподром Гэридж», поставил там свой «шеви» и пешком пошел в контору. Около Таймс-Тауэр я остановился и в киоске, торгующем провинциальной прессой, купил вчерашнюю «Покипси Нью-Йоркер». О докторе Альберте Фаулере ни слова.
В начале одиннадцатого я отпер дверь внутреннего кабинета своей конторы. Напротив, через улицу, мелькали обычные плохие новости: «… НОВОЕ НАПАДЕНИЕ ИРАКА НА СИРИЮ ВЫЗВАЛО… ПОГРАНИЧНИК РАНЕН В СТЫЧКЕ С БАНДОЙ НАРУШИТЕЛЕЙ ИЗ ТРИДЦАТИ ЧЕЛОВЕК…» Я позвонил в юридическую фирму Германа Уайнсэпа на Уолл-Стрит, и вышколенная секретарша тут же соединила меня.
– Чем могу служить, мистер Энджел? – спросил поверенный. Голос его наводил на мысль о хорошо смазанной дверной петле.
– Я звонил вам на этих выходных, но горничная сказала, что вы уехали в Сэг-Харбор.
– Да, вот уж где я могу расслабиться. Ни одного телефона!… Выяснилось что-нибудь важное?
– Есть кое-какая информация для господина Сифра. Но я не смог отыскать его в телефонной книге.
– Вы позвонили как раз вовремя. Мистер Сифр в эту минуту сидит напротив. Передаю ему трубку.
