Владимир Гоник - Сезонная любовь
"Сколько народу всякого!" - думал Пряхин, озираясь. После пляски у доски объявлений его определили весельчаком. Пряхин не возражал: веселых любили. И уже сам он для прочности время от времени подогревал общее мнение: то споет не своим голосом, то взбрыкнет потешно, охлопает себя по-цыгански ладонями или пустится в пляс, дурачась и ломая коленца.
Итак, Тимка получил аванс и устроил праздник.
- Академик, ты будешь? - спросил он у физика-химика, но тот не ответил, молча покачал головой, не отрываясь от книги.
- Хозяин - барин, - покивал на него бродяга Проша.
- А ты? - мрачно повернулся Тимка к Пряхину.
- Я завсегда с народом, - мелко хохотнул Пряхин и на месте отбил чечетку.
Проша зазвал Толика, приятеля из соседнего барака, тот привел четверых женщин, живущих в комнате по соседству. Все уселись на койках вокруг стола, лишь физик-химик лежал безучастно и, казалось, был поглощен чтением.
- Мужчина, а вы что же? - обратилась к нему одна из женщин, но тот не ответил, продолжал читать.
За столом все переглянулись.
- Подруливай к нам, академик, - предложил Пряхин, чтобы развеять зреющую обиду.
- Я не пью, - ответил физик-химик.
- Брезгует, - заметил приглашенный Толик. - Еще надо проверить, что он там читает. Не по-нашему написано.
- Проверяй, - физик-химик протянул ему книгу в яркой обложке.
- А мне ни к чему. Кому надо, те проверят.
- Ну так сбегай, скажи, - предложил физик-химик и уткнулся в книгу.
- Отдыхай, мужики! Отдыхай!.. - встрял бодро Пряхин с одним умыслом: не дай Бог испортят праздник.
- Подумаешь, строит из себя, - обиженно проворчал Толик. - Все мы здесь сезонники.
- Не скажи, - заметил Проша. - Я среди сезонников всяких встречал. И кандидатов, и докторов... Мало ли что кому надо, у каждого свое...
- Мужики, мы это... не по делу... - снова вмешался Пряхин. - Пущай себе читает. Он нам не мешает, мы ему. Поехали...
Они выпили, посидели и снова выпили, стало легко, уютно, накатилось блаженное тепло, и голоса загалдели сбивчиво, вразнобой, как и положено в застолье.
- Хорошо сидим, - радовался Пряхин и улыбался радушно всем, соглашался с каждым - кто бы что ни сказал.
Женщины раскраснелись, громко, жеманно смеялись, кокетничали, но не все, правда, одна сидела спокойно, улыбалась слегка и не хохотала, как прочие. Потому Пряхин и заметил ее.
Волосы темные, лицо живое, но проглядывала в нем давняя усталость, точно жила весело, безоглядно, а потом притомилась, и горести одолели. Конечно, она прошла огонь и воду, Пряхин сразу определил, как говорится, невооруженным глазом: жила - не скучала и хлебнула сполна.
Пряхин заметил, как отбрила она Тимку, когда тот приобнял ее, усмехнулась спокойно:
- Тимофей, ручки у вас шаловливые...
Тимка мотнул головой, словно боднул кого-то, но руки отнял. Позже его развезло, он смотрел на всех пристально, не мигая, и однажды в общем гомоне обратился к соседке:
- Я на тебя глаз положил...
- Очень тронута, - отозвалась она насмешливо.
- Не ломайся, - он положил руку ей на колено, она встала.
- Подвиньтесь, я пересяду, - обратилась она к сидящим напротив; за столом все притихли.
- А ну, сядь! - с угрозой сказал Тимка, беря ее руку.
- Ну что ты, Рая, подумаешь... - укорила ее одна из женщин. - Что особенного?
- Сядь, кому сказал?! - злобно повторил Тимка.
Все видели: он не угомонится, пока она не сядет, но она не садилась, нашла коса на камень. Все молчали и не двигались.
- Хорошо сидим, братцы! - вскинулся в тишине Пряхин, выскочил из-за стола, бойко охлопал себя ладонями:
С неба звездочка упала
Прямо к милому в штаны.
Пусть бы все там оторвало,
Лишь бы не было войны!
Все засмеялись, облегченно задвигались, под шумок Рая обошла стол; когда Пряхин сел, они оказались рядом. Вокруг снова поднялся сбивчивый галдеж, смех, возня.
- Гуляем! - весело сказал ей Пряхин. - Вас Раиса зовут?
- Рая, - ответила она.
- Очень приятно. А меня Михаил. Вы здесь бывали?
- Впервые...
- А ну отвали, щербатый! - неожиданно предложил Тимка.
- Куда? - удивился Пряхин.
- Отвали, я сяду.
- Это почему?!
- Миша, уважь его, - вмешался Проша. - Охота ему здесь сидеть.
- Ну, ежели просит... - неопределенно помялся Пряхин и пересел.
Он заметил, как глянула на него Рая, и отвел глаза.
- А теперь спляши, - приказал Тимка.
- Я?! - оторопел Пряхин.
- Ты! Давай...
- Щас? - Пряхин был в замешательстве, не знал, что делать. Он не прочь был сплясать, но не так, а так было обидно.
Все смотрели на него и ждали, и Рая смотрела, он видел. Пряхин нерешительно встал, отказаться не было сил. Он видел, что все смотрят, и Рая смотрела - невесело, с сожалением, смотрела и ждала, он все еще медлил.
- Тебе что, жалко? - спросил у него Толик. - Гуляем же...
Пряхин неохотно стукнул ногой в пол и вяло охлопал себя ладонями.
- Давай, давай... - подзадорил его Тимка. - Давай, щербатый!
- Жги! - крикнул Толик, прихлопывая в ладоши.
- Ну ладно, будет вам, - неожиданно вмешалась Рая. - Хватит.
- А чего? - лениво спросил Тимка. - Пусть пляшет...
- Ладно тебе! - прикрикнула на него Рая. - Чего куражишься?! - она повернулась к Пряхину. - А ты садись, - и добавила едко. - Плясун!
Пряхин сел, у него было такое чувство, будто босой ногой ступил в коровью лепешку. Но еще гаже было оттого, что случилось все у нее на глазах. Он понурился, сам себе стал противен - хоть беги.
"Всяк и каждый ноги об меня вытирает, - думал он, горечь драла и щипала горло. - Любой, кому не лень, в дерьмо меня мордой тычет. А я терплю".
Он и впрямь готов был заплакать, отвести душу слезами, и заплакал бы, не будь здесь чужих.
Между тем за столом снова выпили, загалдели, пошел прежний сбивчивый разговор, поднялся смех и гомон. Тимка щипал струны гитары.
Опять сумятица, разнобой голосов, пьяный путаный галдеж, но для Пряхина не было уже уюта в застолье, на сердце скребли кошки.
В общей неразберихе Рая подсела к нему, заглянула в лицо.
- Что загрустил, плясун? - засмеялась она и толкнула его плечом.
- С чего вы взяли? - он старался не смотреть на нее.
- Да уж вижу. Что, тошно?
Пряхин уклончиво пожал плечами, не признаваться же, в самом деле.
- А зачем терпел? - спросила она. - Не хотел, не плясал бы.
- Неудобно... У нас вроде застолье, компания, а я ломаюсь...
- Эх ты... - попеняла она с жалостью. - Ведь измывались над тобой.
Его стала разбирать злость, он почувствовал в крови зуд - всего проняло.
- А тебе-то что?! - неожиданно спросил он. - Тебе что за дело?! Ты-то чего лезешь?! На жалость берешь?!
- Хорош... - с усмешкой покачала она головой.
- Мое дело! Чего вяжешься?!
- Вон как заговорил...
- Видали мы таких! - расходился Пряхин. - В душу лезешь?!
- Угомонись! - нахмурилась она. - Сам не знаешь, что говоришь.
- Знаю! Плясал - значит, хотел! Веселье у нас! Гулянка! - Пряхин вскочил и пустился в пляс.
Он плясал, выламываясь, свистел пронзительно, подбадривал себя криком на разные голоса: было что-то дикое, пропащее в этой пляске, гиблое, он плясал так, будто с треском рвал себя на куски, вот допляшет - и конец, больше незачем жить.
- Перестань, - сказала ему тихо Рая, но он не слышал, бешено кружил, задыхаясь. Сил уже не было, он едва держался на ногах, дергался и почти падал.
- Оставьте его, - с тревогой сказала Рая.
- Пусть пляшет, - отозвался Тимка. - Давай, щербатый...
За столом все шумно закричали, загикали, подбадривая плясуна, прихлопывали сообща, а Пряхин, бледный, едва живой, мокрый и задыхающийся, хрипел, выбиваясь из сил, корчился и, казалось, рухнет вот-вот, как загнанная лошадь.
- Остановите его! - кинулась Рая к физику-химику, который по-прежнему невозмутимо лежал, читая.
Физик-химик на мгновение отвел книгу в сторону, глядя ясными трезвыми глазами и отвернулся без единого слова, вновь уставился в книгу.
- Ах, ты!.. - кинула ему Рая и повисла на Пряхине, толкнула его на койку и придавила, навалившись. Он замер, обессиленно дыша всей грудью. Рая дала ему воды, он выпил, откинулся на подушку и затих.
- Жалеешь? - насмешливо спросил у нее Толик.
- Жалею, - отозвалась она.
Веселье в комнате пошло на убыль. Вяло переговаривались, томились, но никто не решался встать и уйти. Да и куда идти, если некуда, уж лучше коротать время здесь, чем разбрестись по своим углам: сообща худо, а в одиночку и вовсе невмоготу.
На дворе был поздний вечер, горели окна бараков, и казалось, огни врезаны в кромешную темень, горят, не давая света.
Пряхин отдышался и сел.
- Ну как, оклемался? - спросил Проша.
- Вроде ничего, - усмехнулся Пряхин. - Можно сызнова.
Он сел к столу, но сидел тихо, оцепенело, точно его оглушили, и он никак не может прийти в себя. Тимку потянуло на песни, он запел ненатуральным жестяным голосом про нары и охрану и вскоре навел на всех скуку.
Пряхин слушал, подперев рукой щеку; невнятное смущение испытывал он смущение, которого не знал раньше. Ему было неловко перед этой женщиной, хотя, казалось бы, что особенного, а тем более - здесь. Ведь и впрямь ничего не стряслось - мало ли бывает, но сидишь, как пришибленный, глаз не поднять.
