Лариса Исарова - Запонки императора, или орехи для беззубых
— А ты для него — свой?
Карен вздохнул, улыбнулся и посоветовал мне с месяц на аукцион не ходить, чтобы не «светиться»… Я потратила это время на выставки и книги по искусству, к которым раньше была абсолютно равнодушна. Мне не с кем было об этом говорить, и я обрадовалась, когда встретила на выставке «Частные коллекции» Марата.
Он был, как всегда, небрежно одет, но теперь это была дорогая небрежность. От него пахло спиртным, но не самогоном, и курил он модную трубку, а не «Беломор»…
Мы поздоровались, и мне на секунду взгрустнулось. Все-таки я начинала к нему привыкать, пока он меня не продал.
— Ты еще не испытываешь желания сменить наездника?!
Тон был дружески непринужденным, но я почувствовала неугасшую злобу.
— А у тебя есть новый кандидат?
— В Греции все есть… Слушай, без дураков, ты потрясно смотришься, прямо «мисс Антиквариат»…
Я насторожилась. Марат взял меня за плечи.
— Могу порекомендовать покупателей, если надумаешь толкнуть…
— Демократов или консерваторов?!
Он снисходительно усмехнулся, и я с трудом удержалась от восклицания: во рту у него появились прекрасные фарфоровые коронки, стоившие уйму бабок.
— Пусти в гости по старой памяти, авось пригожусь…
— Характер мужчины проясняется в его отношении к женщине…
— Это всего одна ипостась… И разве я тебя не осчастливил Каренчиком?! Может быть, и теперь помогу…
Я согласилась, не подозревая, на какие неприятности себя обрекаю, восстановив отношения с этим человеком…
Он начал посещать меня раз в неделю. Ненавязчиво, весело. Острил, рассказывал сплетни, отказывался от рюмки, и постепенно за его непринужденными вопросами я начала замечать определенную систему.
Его интересовало, кто бывал в этой квартире, с кем встречался Карен и что покупал. Но я уводила разговор в сторону рассказывая о маминых увлечениях демократами, о «тете Лошади» с ее огненной симпатией ко мне, о Лизе. Он с трудом скрывал зевоту, но продолжал упорно ходить кругами вокруг меня.
Карен отнесся к его появлениям сдержанно, но спокойно. В этот свои приезд он был страшно занят, но однажды велел мне приготовить скромный ужин для пожилой женщины.
— Мне уйти? — спросила я.
— Нет, посидим втроем, я хочу окончательно приручить эту старушку, увидишь, игра стоит свеч…
Так я познакомилась с Таисьей Сергеевной, которая принесла злосчастные запонки, принадлежавшие императору Николаю II и подаренные ее отцу за реконструкцию порта в Таганроге.
— Представляешь, милочка, прямо так снял с руки и наградил простого инженера…
Старушка была более чем древняя. Хотя ей было за девяносто, передвигалась она бодро и решительно, напоминая замшенную, мумифицированную Дюймовочку-бабушку.
Запонки состояли из круга красной эмали, окруженной ободком из мелких бриллиантов, а четыре из них, значительно крупнее, почти в полкарата, делили эту сферу на сегменты. В центре, на зеленой эмали, лежал двуглавый орел, тоже из мелких бриллиантов в платине. И лишь по краям запонки были золотые и переходили в золотые цепочки.
— А как доказать, чти запонки императорские? — спросила я иронически.
Старушка всполошилась.
— Я вам рассказала все, как было, кроме того, тут можно разглядеть букву Н.
Хозяйка запонок занервничала, щечки ее покраснели, и она начала укладывать свое имущество в коробочку из коричневого сафьяна Но Карен удержал ее руку.
— Никто не сомневается в ваших словах, уважаемая, договоренность остается в силе…
— В долларах? — жадно спросила старушка. — Понимаете, это для правнучки, она уезжает, и я хочу, чтоб она могла купить себе квартирку…
Моя мечта? Неужели все русские одинаковы и больше всего на Западе боятся оказаться без площади?!
Я покосилась на Карена: сохраняя невозмутимость, он положил на кухонный стол 3 000 долларов. Меня поразила цена этого красивого, но не очень функционального предмета. Кто сейчас из мужчин носит загонки!
— Я вас отвезу на машине, — сказал Карен, когда старушка запихнула в матерчатую, сшитую из кусочков хозяйственную сумку, свой кошелек. — Вы бы положили его в более укромное место…
Бабушка-Дюймовочка лихо тряхнула головой.
Они ушли, а я приложила запонки к ушам. Серьги, конечно, вышли бы фирмовые. но жить без них я могла совершенно спокойно… Я стала прикидывать, сколько у меня на счету. Карен показывал банковские бумаги после каждой поездки… Выходило, что в Лондоне у меня уже лежит десять тысяч семьсот долларов. Маловато, хотя это лучше, чем ничего!
Вернувшись, Карен долго разглядывал запонки, а потом сказал:
— Им цены нет… у русских монархистов. Не меньше ста тысяч потянут, а через год — втрое больше…
Я засмеялась, так как не относилась всерьез ни к одной партии… Мой скепсис охладил Карена, он спрятал запонки в коробочку, а ее положил в тайник секретера, где были две декоративные колонки. Если выдернуть бронзовую ромашку в одной, вынималась наружная часть и возникала глубокий ниша. Карен впервые это сделал при мне, я даже не подозревала о существовании тайника и расценила его поступок как высшую меру доверия…
Мамина картина
А вскоре ко мне зашла мать с архитектурным тубом в руках, в котором студенты обычно носят чертежи.
Мать была взволнована и совершенно забыла, что обещала ко мне не приходить.
— Я хочу продать картину, — сказала она нервно, — Ты, наверное, знаешь любителей…
— А что случилось? Тебе очень нужны деньги?
— Я хочу пожертвовать их в Дом ребенка.
— Ни с того ни с сего?
— Совесть требует, прежде всего из-за тебя… Наверное, можно продать эту картину…
Я подняла брови. В доме родителей никаких картин не было.
— Это отцовская. Он принес ее много лет назад и забросил за шкаф. А когда переезжал, оставил мне на «черный день». Я вчера достала, развернула и… Есть в ней хоть какая-то ценность?
Она вытащила свернутую трубкой картину и придавила ее углы на столе моими книгами. Я наклонилась и тут же с удивлением выпрямилась.
На голубовато-зеленом фоне, на горбатом пригорке стоял нелепый изломанный двухэтажный домишко. Перед ним какая-то фигура в матросских штанах запустила в голубовато-зеленое небо воздушного змея и, закинув голову, следила за его полетом. Крутой склон горки обрывался у воды, сливавшейся с небом, на переднем плане рассыпался песок, вязкий и тяжелый, не принимавший ни травинки, ни кустика.
— Кто автор?
Мама пожала плечами, зорко следя за моей реакцией.
— Подписи нет, вернее, затерта, но…
Тон был многозначителен.
— Уезжая, отец сказал, что это Шагал.
Мне стало смешно. Я знала страсть отца к розыгрышам. Мать, однако, всегда принимала его слова всерьез…
— И он оставил подлинного Шагала, когда женился на Элси?
— Он не мог его вывезти и потому подарил мне. Вчера я получила письмо, он пишет, что чувствует ответственность за меня, читая в газетах о трудностях в нашей стране…
— А ты атрибутировала эту картину?
— Нет, он пишет, чтоб я не совалась в музеи, а показала знатокам… И я подумала, что твой Карен, может быть, порекомендует покупателя.
— С твоими принципами прибегать к его помощи…
Мать покраснела.
— Но ему это будет полезно, я продам дешевле…
— А тебе известна стоимость этой картины?
— Отец говорил — тысяч пять…
Я хмыкнула. За подлинного Шагала?!
— Я была на днях в одном интернате для хронически больных детей. Ты бы видела условия их жизни! Я решила пойти туда поработать, а потом подумала, что на деньги от этой картины смогу купить им игрушки, книжки и одеяла. А то у них такие застиранные, в пятнах…
Мы молчали. Картина была необычна. В Измайлове на вернисаже за худшие просили больше.
— У тебя нет чего-нибудь постирать? — Мать была в своем репертуаре. Когда после стычек мы мирились, она таким образом «застирывала» свои несправедливости.
Мать возилась в моем шкафу, в ванне лилась вода, а я все вглядывалась в картину, отмечая новые и неожиданные детали и думая при этом, у кого отец, равнодушный к искусству, купил эту картину? А может быть, подарок пациента? Благодарность за чудо? Отец их немало совершал: руки у него были волшебными…
Для начала я решила позвонить «тете Лошади». Она знала реставраторов, художников, музейщиков, и у нее был очень верный глаз на подлинники…
Слухи
Целый день мне пришлось ждать «тетю Лошадь». Она не умела считаться с другими. Особенно, если ей «не светила» конкретная выгода. По телефону я ничего не объяснила, просто предложила «поиграть в бирюльки». Ее выражение. Она обожала меняться, предлагая разные ненужные вещи за облюбованную, как привило, более ценную, о чем хозяева обычно не подозревали… Или терялись, оглушенные ее громовым голосом, многословием и воспеванием того предмета, который она старалась им всучить.
![Фредерик Дар - Глаза,чтобы плакать [По моей могиле кто-то ходил. Человек с улицы. С моей-то рожей. Глаза, чтобы плакать. Хлеб могильщиков]](/uploads/posts/books/148319/148319.jpg)