Г. Айдинов - Каменщик
— Специально выписал из книги учета профилактических работ. Восьмого июля прошлого года наш сейф забастовал. Не открывался, и все тут. Вызвали мастера из конторы ремонта сейфов. И что же? В полчаса открыл.
— Фамилия мастера у вас есть?
— Здесь нет. В книге записана.
— Вот мой служебный телефон. Позвоните, пожалуйста, сегодня. И скажите мне его фамилию. Договорились?..
* * *Сергей Шлыков после допроса старшей кассирши возмущался:
— Подобрал ты мне, Паша, клиенточку, дай бог тебе здоровья. Алла Константиновна Чугунова. Ну и характерец! Точно по фамилии.
— А если без эмоций? Какие показания она дала?
— Кое-какие дала. Но чего это мне стоило!
— То есть?
— Неизвестно, кто из нас кого допрашивал. Что считала нужным, то и говорила. Семь верст до небес и все лесом. А толку чуть.
— Так и «чуть»?
— Ну не «чуть», конечно. Кое-что полезное я из нее вытянул. Например, теперь с ее слов знаю назубок все должностные инструкции и все биографии сотрудников сберкассы.
— А как характеризует она тех, кто тоже имел доступ к ключу?
— За себя, говорит, отвечаю. А насчет зава и зама ничего сказать не могу — ни плохого, ни хорошего.
— Проверить все же надо всех троих. И еще займись мастером по ремонту сейфов. Фамилию возьми у Додина.
— Значит, круг расширяется?
— Выходит.
Павел встал, чтобы сделать несколько рывков руками, — после длительного сидения захотелось немного размяться.
Так кто из них? А может, тут сговор, и так или иначе, но замешаны все трое?
Кто же?
Заведующий сберкассой Савва Осипович Туницкий. Коммунист. Добрый, щепетильно честный. Порядочный человек. Ни на что плохое не способен. Отличный семьянин. Таково общее мнение сослуживцев.
Хорошо отзывались и о заместителе Туницкого:
— Додин? Орест Анатольевич? Грабителем его представить совершенно невозможно. Государственная копейка для него святыня. А дома добряк, широкая натура, близкие в нем души не чаят.
Больше всего сгущались краски вокруг Аллы Константиновны Чугуновой, старшего кассира. Одинокая, уже немолодая женщина с весьма нелегким нравом. В сберкассе знали, что ее очень изменило большое личное горе, которое Алла Константиновна с трудом пережила. В первое время сослуживцы старались ни на минуту не оставлять Чугунову на работе одну, приглашали к себе, всячески пытались ее отвлечь. Но Алла Константиновна в лучшем случае отмалчивалась. И постепенно забылась причина, осталось только следствие — нетерпимый, сварливый человек, от злой раздражительности, желчности которого немало страдали товарищи по работе. А почти со всеми соседями по квартире у нее сложились такие отношения, что те разговаривать с ней не желали, чтобы не нарваться на грубость или оскорбление. И все же честность старшего кассира ни у кого сомнения не вызывала.
Оставался Трофимов — мастер, производивший ремонт сейфа. Старый рабочий, он уже почти четверть века трудился в ремонтной конторе.
В отделе кадров, которому подчинена контора, доверительный разговор восприняли даже с некоторой обидой.
— Милиция зря интересоваться, конечно, не будет. Мы понимаем. Хотя и не в курсе. Но если наше мнение хотите узнать, то грешить на Александра Назаровича никак нельзя. Его в Госбанк вызывали, в хранилище драгоценных металлов. Одни благодарности у человека…
Так кто же? Это мог быть только один из четверых. И больше никто. А если кто-нибудь из четверых допустил оплошность, которой мог воспользоваться пятый?
Павел докладывал начальнику управления свои соображения. А комиссар слушал его, одновременно подписывал бумаги и еще не упускал из виду доносившийся из динамика разговор, который вел по селектору его заместитель. Переключил селектор на себя и стал уточнять задания частям — на следующий день милиция должна была обеспечивать порядок перед началом и после завершения большого празднества на стадионе имени Ленина.
Но вот комиссар, отключившись от селектора, снова взялся за бумаги и сразу сказал Павлу, будто он и не прерывал разговора с ним:
— Ага. Значит, только и есть свет в окошке, что твой «каменщик»? А двадцать тысяч, украденные у государства? Это так, второстепенное обстоятельство?
— Вы же сами говорили, Борис Константинович, что надо прежде всего сосредоточить усилия на…
— А я о чем, по-твоему, сейчас толкую? Распыляться велю, что ли?
Трудно было понять, то ли комиссар подтрунивал над молодым сотрудником, то ли выговаривал ему всерьез.
— Правильно, Калитин. Критикуй начальство.
— Да я, Борис Константинович…
— Точно. Я — Борис Константинович, ты — Павел Иванович. А как «каменщика» величают? И того, кто сберкассу ограбил? Не знаем. Слушай, Калитин. Если уж начистоту говорить, то правду толкуют, что с годами практики у сыщиков особая интуиция вырабатывается… Сдается мне, ходил «каменщик» возле сберкассы. Вот что!
Комиссар незаметно взглянул на своего явно озадаченного собеседника. Помолчал. Добавил:
— Насчет интуиции я тебе, конечно, ничего не навязываю, И ни на чем не настаиваю. Знаю. Это самое распоследнее — уткнуться в заранее придуманную схему. Сколько версий возникает, столько и разрабатывай. Но сберкасса — тоже версия. Сейчас разделаюсь с этой горой бумаг, пригласим полковника Соловьева и вникнем во все варианты.
* * *Ничего неестественного или настораживающего не было в том, что работник угрозыска Петр Кулешов зачастил в меховой магазин. Понимали, что так оно и должно быть. Вполне понятно, что милиция не обходит вниманием место, где было совершено преступление.
— Как вы считаете, — спрашивал Кулешов товароведа Олега Анисимовича Коптяева, — если мы найдем одно из украденных манто и покажем вам, вы сможете узнать, что оно именно то, похищенное?
Старый товаровед, уже добрых три десятилетия занимавшийся мехами, смущенно покашлял для начала и коротко ответил:
— Отчего же?
— А по каким признакам вы бы это определили?
— Завиток особый. Только одна партия такая была. В торговом складе осталось несколько пальто. Извольте пройти, покажу.
Спустились в склад. Посмотрели. Петр продолжал допытываться:
— А кроме завитков? Нет ли еще чего такого, что как гвоздем прибило бы: ваша это шуба — и вся недолга?
— Пожалуйста, — товаровед пропустил Петра вперед, и они снова поднялись по деревянной лесенке в торговый зал. Олег Анисимович подошел к висящим вдоль стены на плечиках серым смушковым шубам. — Обратите внимание. Каждый товаровед по-своему прикрепляет товарную бирку. Я, как пальто осматриваю, ценник булавками под левым лацканом пришпиливаю. Раз ценник здесь находится, значит моя рука, манто мною осмотрено, и я в нем уверен: без брака, значит, полноценное.
— И что же?
— А то, что вор навряд ли булавки в завитках разыскивать станет: сорвет бирку с ценой, и все. А булавочки мои останутся.
— Вы полагаете?
— Будьте уверены. Булавки у нас длинные, с маленькими закрученными в петлю головками. Такую булавку и знающий человек не сразу изловчится вытащить. А уж тот, кому невдомек, и подавно.
— Хорошо бы…
Дотошный, с острым, внимательным глазом, старый товаровед все больше нравился Петру. Со своими мохнатыми, широкими, сросшимися в переносье бровями, колючим, исподлобья взглядом и привычкой все делать больше молчком, Олег Анисимович производил впечатление нелюдима. Но это было не так. Просто Олег Анисимович знал цену слову, зря его на ветер не бросал и, как обычно мастера очень высокой квалификации, истово соблюдал свое достоинство. «Не люблю зря суетиться», — сказал он Петру, когда они поближе познакомились. В торге о Коптяеве тоже говорили как о человеке вполне достойном доверия. С Олегом Анисимовичем вместе и отправился однажды Петр после закрытия магазина домой, заявив, что ему тоже в сторону Елоховской площади, где жил Коптяев.
— Погода терпимая. Что, если, Олег Анисимович, пару остановок мы с вами пешечком?
Товаровед промолчал. Но пошел рядом. Когда они уже были недалеко от сада Баумана, старший лейтенант сказал:
— Помогите нам, Олег Анисимович. Можем мы рассчитывать на вас?
— Раз спрашиваете, значит, можете. Чего уж там. Не маленький. Понимаю, что не зря вокруг вьетесь. Какая такая надобность во мне?
— Надобность большущая. Как, по-вашему, не мог ли преступник иметь сообщника из числа тех, кто работает в магазине?
— Вам виднее.
— А вы как считаете?
Старый товаровед беззвучно пошевелил губами, словно репетировал то, что собирался вымолвить.
— Не знаю. Определенно сказать не могу.
— А неопределенно? Насчет кого сомнения есть у вас?
— Не возьму греха на душу. Не выпытывайте. Зол я на него. А со зла и ангел чертом показаться может.
— Вы Федора Матвеевича Горлова имеете в виду?
