Ольга Лаврова - Брачный аферист
Ладжун попался на краже в поезде. Его судили, получил срок. В колонии вел себя безупречно, трудился старательно и проявлял столь горькое раскаяние, что был условно-досрочно освобожден. Его направили на завод в Волгограде, надеясь на здоровую рабочую среду. Начальник колонии написал теплую рекомендацию: "случайно оступившегося парня" устроили с жильем, поставили к хорошему станку.
Но не для того он рвался на волю, чтобы "перековываться" в рабочей среде. Считанные дни пробыл Ладжун в Волгограде: исчез, даже не взяв первой получки. Видно, обдумывал планы совсем иной жизни.
Начальный ее этап неизвестен. Вероятно, Ладжун осторожничал. Вероятно, порой терпел неудачи, примерял новые личины, испытывал новые приемы - учился. А затем пошла цепь авантюр, которым следствие намеревалось теперь положить конец.
Что же происходило в Ленинграде? Мы воспроизведем здесь рассказ Бориса Мудрова, который в сокращенном виде прозвучал в фильме.
"Пока я летел в Ленинград, там уже готовились к операции. Все мы знали, что делать. Ладжун обычно останавливался в гостиницах, обедал и ужинал в ресторанах. Тут же - за столиком или в холле - заводил знакомства, намечая будущую жертву. Стало быть, надо перекрыть гостиницы, рестораны, кафе. В общем просто, только хлопотно. Гостиниц в городе много, ресторанов - тем более. И везде горничные, администраторы, швейцары, кассирши. Мы показывали фотографии Ладжуна, описывали привычки, манеру держаться и разговаривать и напрямик выкладывали, почему ищем. Другого пути не было, только люди могли помочь. Признаться, рассчитывали больше на женщин - сейчас было на руку, что этот подлец неотразим.
Между собой поддерживали непрерывную связь. Малейший намек на след Ладжуна - и я с группой задержания рвану туда. После Вильнюса, где разминулись, до смерти хотелось наконец встретиться лицом к лицу. Каково же было убедиться, что ни в одной из ленинградских гостиниц среди постояльцев его нет!
Значит, набился к кому-то в гости, - предположил я. - Или получил адресок, где принимают приличных проезжих. Но не будет же он сидеть дома, в самом деле! Столько вокруг карманов ждет, чтобы их обчистили! Столько мест, где можно распить бутылку шампанского, а без него, говорят, ему жизнь не в жизнь! Бояться нечего, ведь он понятия не имеет, что в сейфе у следователя лежит кипа дел из десяти республик, что он опознан свидетелями и потерпевшими, а в Ленинграде его уже запомнили в лицо многие сотни людей, видевших его обаятельную фотоулыбку!
На третьи сутки след обнаружился в Гатчине. Мы мчались будто на пожар родного дома. На шоссе встретил сотрудник уголовного розыска, провел к местному ресторану. Там ждала буфетчица, начала рассказывать. Утром им показывали портрет Ладжуна, а среди дня появился он сам. Пообедал и подошел разменять 50-рублевую купюру. Тут женщина узнала в нем посетителя, который накануне ухаживал за официанткой Викой. "Я, - говорит, - поглядела и еще думаю: приятный какой мужчина, жалко, Вика выходная. Отсчитала деньги, снова на него смотрю, и вдруг сердце дрогнуло: да это ж тот, с фотографии! Растерялась я, понятно, оглядываюсь, кому бы сказать, а тут заведующая. Слушай, говорит, ты не находишь, что этот человек очень похож... Я говорю: не то что похож, а он и есть! Ну, пока мы шушукались, он уже за двери. Заведующая побежала в милицию звонить из кабинета, а я кассу заперла да через зал в вестибюль. Спрашиваю гардеробщика: проходил такой мужчина? Только-только, говорит, вышел. Я говорю, как же быть, его задержать надо! А он, говорит, Вике нашей свидание назначил. Позвонил отсюда и сказал: в семь часов, мол, буду у тебя, жди".
Вот так Ладжун нам и достался. В семь часов его уже, понятно, не Вика ждала, а кое-кто другой. Тихо-мирно взяли и доставили Михаилу Петровичу. Вот и все".
Разумеется, мудровское "тихо-мирно" требовало подготовки и мастерства. Во-первых, заручиться союзницей в лице Вики. Она упорно не хотела верить, что Володя, инженер из Москвы, "прямо слов нет, какой симпатичный и остроумный", это преступник с многолетним стажем. Почему-то только фотография из дела Ладжуна (в фас и в профиль) убедила ее и склонила помочь милиции.
А помощь могла понадобиться. Гардеробщик верно уловил смысл телефонного звонка - Вика действительно условилась о свидании с "Володей". Они собирались в кино, "а там видно будет". Но твердого уговора, что он придет домой, не было. Девушка могла и сама выйти навстречу, к ближайшему перекрестку. Не найдя ее там в назначенное время, "Володя" должен был либо зайти, либо позвонить и поторопить Вику. Вот в последнем случае ей и надлежало под каким-нибудь милым предлогом настоять, чтобы он поднялся в квартиру, потому что брать Ладжуна решили в подъезде: удобней и спокойней. Не угадаешь, что преступник выкинет на улице, а вокруг прохожие.
Жила Вика на четвертом этаже в доме без лифта. Поэтому группа задержания разделилась на две. Часть заняла позицию на пятом этаже (в том числе кинооператор), а часть скрылась в скверике напротив. Сигнал для верхней группы - "объект в подъезде" - предстояло подать из стоявшего в стороне такси.
Пожалуй, больше всех волновался оператор. Что удастся снять в лестничной тесноте да еще при строгом наказе не шуметь, не соваться вперед, не путаться под ногами и самое лучшее - вообще не слезать с пятого этажа, а только перевеситься через перила?! Стоило ехать из Москвы, чтобы с "птичьего полета" снять невразумительную возню из чьих-то голов и плеч!..
Уже подступали сумерки, но Мудров, сидя в такси, был уверен, что распознает Ладжуна даже во тьме кромешной. Он и впрямь узнал его тотчас, хотя тот возник и направился к парадному как-то неожиданно и непонятно откуда.
Мудров дал сигнал: зажегся зеленый огонек такси. Оператор припал к объективу и забыл о половине запретов. В результате зритель получил живую, выразительную сцену: преступник бойко шагает по лестнице, вот миновал площадку второго этажа; вдруг увидел, что навстречу непринужденно спускаются трое молодых людей; ничем не выдали они себя, даже как бы и не смотрели на Ладжуна, но мгновенно сработала звериная интуиция: круто развернувшись, он кинулся вниз... А снизу неслышно поднимался Мудров "со товарищи".
Несколько секунд брыкался Ладжун в объятиях Мудрова, пытался протестовать, пока тот не сказал почти благодушно:
- Ну, ладно, Юрий Юрьевич, ладно, хватит трепыхаться! Отгулял ты свое, понимаешь?
Ладжун был помещен в Бутырку. Туда же, получив соответствующее разрешение, собиралась "переселиться" и киногруппа.
Отправились на разведку: где и как размещать людей и аппаратуру. Снимать предстояло, естественно, скрытой камерой.
- Нам нужно не так много, - бодро объяснял Михаилу Петровичу режиссер Виноградов. Комната рядом с той, где вы будете допрашивать, и отверстие в стене, что-нибудь двадцать на двадцать сантиметров. Мы его хорошенько замаскируем, не беспокойтесь.
- Двадцать на двадцать? - с сомнением переспросил Дайнеко.
- Ну, в крайнем случае, десять на десять. Перебьемся.
Но вот мы ходили из одного следственного кабинета в другой и впадали в уныние. Стены их были поистине тюремные: толстые, глухие. Старинный кирпич, как кремень. Нечего было и думать пробить тут дыру.
Что же делать?
И тогда один из служащих повел нас вниз и показал две смежные камеры, разделенные дверью со смотровым глазком. В большей можно было допрашивать, а в соседнюю каморку без окна, но с отдельным выходом в коридор кое-как втискивалась съемочная группа. Снимать предлагалось через глазок, вынув из него стеклышко. Все понимали, что уже не до капризов. Убрали из каморки ведра-метлы и стали устраиваться, радуясь, что какое-никакое решение найдено.
Но когда оператор установил камеру, чтобы объектив точно пришелся в отверстие глазка, и посмотрел, что же получается, он помрачнел.
- Прекрасно! - одобрил Михаил Петрович. - С моей стороны ничего не видно.
- С моей практически тоже, - сказал оператор.
В кадре еле-еле помещались две фигуры по пояс за столом - если они не откидывались на спинку стула.
Это никуда не годилось. Пришлось уплотнять кадр. Стол заменили более узким, стул для подследственного - привинченной к полу табуреткой. Дайнеко позвали к глазку.
- Смотрите сюда, Михаил Петрович, - попросил оператор. - Если вы сидите, как Виноградов сейчас, я вас беру. Если отодвинетесь, то вывалитесь из кадра. Постараетесь помнить?
- Нет уж, уволь! На допросе других забот по горло.
- Но, Михаил Петрович, у меня объектив закреплен этой проклятой дыркой! Камеру невозможно повернуть.
- Тогда прибивай к полу и мой стул. Чтоб не думать, куда я там вываливаюсь.
Прибили стул. Протерли окно. Ввернули лампочку поярче. А тем временем выяснилось, что электричество в штаб-каморке зажигать нельзя - глазок светится; кашлять и в полный голос разговаривать тоже нельзя - слышно; в коридор рекомендуется выходить редко и осторожно - раздается слишком характерное металлическое лязганье замка. И так далее. Словом, надо было набраться превеликого терпения, чтобы молча и пассивно фиксировать многочасовые допросы в течение... какого времени? Никто не мог сказать заранее.
