Станислав Гагарин - По дуге большого круга
— Петрович это, — сказал Денисов. — Колючин. Хороший был поварила…
Они стояли и молчали, стараясь не смотреть, как волны замывали разбитую голову бывшего судового кока Степана Петровича Колючина.
Когда капитан и Денисов покинули пляж, под самым обрывом осталась каменная горка.
— Люди живут здесь? — спросил Денисов.
— Должны.
— Поищем?
— Нет. Обойдем берег. Может быть…
Прошло еще часа три. Солнце достигло меридиональной высоты и покатилось к линии горизонта. На берегу ничего они не увидели больше, а голод напомнил о себе снова.
— Надо подняться на сопку, — сказал Денисов. — Может, увидим людей…
— Хорошо, — согласился капитан, — еще немного по берегу — и полезем вверх…
Потом они нашли две новенькие бочки. Бочки лежали рядом на галечном берегу.
— Наши, — сказал капитан и подтолкнул ногой деревянную бочку — из тех, что были на корме… — Пошли, Денисов, на сопку.
Но сверху они увидели лишь грядку таких же холмов на юге и блестящую полоску моря за ними.
— И верно, — сказал Денисов, — море кругом, остров…
— Подожди, — сказал капитан, — глянь вот туда. Видишь, чернеет…
Они спустились в небольшую долину, и темное пятно пропало.
Через несколько сотен шагов капитан услышал вдруг блеянье овец.
— Слыхал? — Он схватил Денисова за руку.
— Чего? — спросил Денисов.
«Опять мерещится», — подумал капитан.
— Овцы…
Они прошли вперед, снова заблеяли овцы.
— Слышу! — крикнул Денисов.
Они прибавили шагу и, поднявшись на пригорок, увидели пестрое овечье стадо.
Овцы паслись одни. Ни людей, ни собак не было.
До наступления темноты капитану и Денисову стало ясно, что остров необитаем. Здесь жили только овцы. Их оставляли жители более крупных островов и лишь изредка наведывались на пастбище в центральной части необитаемого острова, где были добрые зеленые корма и вода, а вокруг надежная изгородь — море.
В одном из холмов образовался провал — пещера. Рядом стояло строение с навесом, его-то они и приняли за сарай. Здесь овцы укрывались на ночь. Пещера была сухой и просторной. Овцы потеснились, желтыми глазами разглядывая пришельцев. Измученные люди быстро уснули, а ночью разбудил их шторм.
— Не спите, капитан? — шепнул Денисов, и рука его ощупала капитана. — Тепло здесь…
— Овцы надышали, — откликнулся капитан.
— Снилось, будто в машине на вахте стою…
— На вахте, — отозвался капитан, — стоишь на вахте…
— Стою и думаю, когда придет Вася Мухачев, а я кемарить отвалю. Только на самом-то деле ведь я его шел сменять…
Денисов замолчал. Снаружи доносились штормовые голоса, а здесь, в пещере, слышались шорохи заполнивших пещеру, невидимых в темноте овец.
— Торчу себе в машинном отделении и думаю, что́ Петрович к ужину приготовит. Хорошо он поварил, Колючин… Где еду найдем, капитан?
— Утром поищем, может, запасы кто оставил, и люди на острове бывают, кто подъедет, может. Ты спи, Денисов, отдыхай пока…
Шторм не затихал четверо суток. По утрам овцы гуськом покидали убежище и спускались в долину, закрытую от ветра. Люди потянулись было за ними, но овечья пища для них — увы — не годилась.
Покрытое длинными прядями пены море ударяло грязными волнами в берег, и брызги раз и навсегда, казалось, повисли на границе хляби и тверди.
Капитан думал о своем корабле, об исчезнувшем экипаже, думал о многом другом и прислушивался к неясному бормотанию моториста Денисова, составлявшего теперь всю его «команду».
Их мучил голод. На пятые сутки во время очередных поисков капитан вдруг с ужасом почувствовал, как вздыбилась земля, зашатались и рухнули скалы. Он очнулся и увидел, что сидит в траве. Денисов ушел вперед, часто наклоняясь: разыскивал в земле коренья.
После шторма на берегу осталась малая живность, и это поддержало людей. Денисов нашел двух крабов, клочки водорослей, капитан поймал в камнях с пяток колючих рыбешек и бурую камбалу с ладонь.
— Огня бы, — сказал Денисов. — От штуки вон той нельзя прикурить?
Он показал рукой в сторону мыса, где на камне треножилась мигалка.
— Можно, если стекло фонаря разобьем, — сказал капитан, — тогда и огонь погаснет… Понимаешь?
— Хоть бы кто-нибудь мимо прошел… Посудина какая… Что ж сюда не являются? На остров? Ведь долго нам не продержаться…
— Не надо, Денисов, скоро уже…
— Сдохнем скоро, да?
Моторист отвернулся, постоял, подняв руки к лицу, и побежал в глубь острова.
Жалкие дары моря лишь усилили голод. Ночью, пытаясь уснуть, капитан потуже затягивался ремнем.
Затихали в пещере овцы. Постепенно сторожкий сон пригасил сознание капитана. Рваные тени образов сплетались в неясную картину, и капитан силился постигнуть смысл того, что проплывало перед ним. Роились знакомые лица, бесстрастные портреты, он узнавал их — оставались в памяти легкие зарубки, двигалась цепочка увиденных в разное время людей, вот и пришла очередь за теми, кто был с капитаном на корабле, он отсчитывал их, странный конвейер остановился, капитан вдруг увидел Денисова и чье-то лицо за ним, неразличимое еще, и с ужасом подумал, что сейчас узнает в нем себя самого.
Он почувствовал удушье, поднял руки к горлу, сон отлетел, и капитан ощутил на горле чужие руки.
— Хр-р-р, ч-черт! — прохрипел капитан, окончательно просыпаясь и сбрасывая навалившегося на него моториста. — Сдурел, Денисов?
Денисов не отвечал. Он был где-то рядом, невидимое существо, и тоненько всхлипывал.
— Опомнись, парень, — сказал в темноту капитан, потирая горло, — возьми себя в руки, почудилось тебе…
До утра капитан уже не заснул, а что делал Денисов — не знал. Овцы стали выбираться в долину, и люди вышли следом, боясь встретиться друг с другом глазами.
Когда последние животные покинули загон, Денисов хрипло рассмеялся и схватил капитана за плечо.
— Дурак! Дурак! — хохотал Денисов. — Дурак!
Капитан дернул плечом.
«Начинается, — подумал он. — Спятил «мотыль»[2]…
— Я дурак! Ты дурак! Мы дураки!
— Замолчи! — крикнул капитан, и Денисов мгновенно смолк.
— Мясо, — неожиданным шепотом произнес он, — сколько мяса… Дураки мы, капитан…
Потом, вспоминая об этих днях, когда они жили среди овец и голодали, капитан пытался осмыслить, почему не догадались сразу. Наверно, их сознание было парализовано необычностью обстановки. Видно, городское прошлое не позволяло связать безобидных животных с остро пахнущими шашлыками; может быть, их подсознательно останавливало ощущение того, что овцы кому-то принадлежат, кто знает… Но остается фактом, что мысль о существующей рядом с ними пище пришла Денисову в голову только на шестой день.
Они без труда поймали барана, скрутили ему ноги ремнями и, шатаясь от слабости, отнесли к входу в пещеру. Баран недоуменно смотрел на людей и изредка дергал ногами.
— Чем его? — спросил Денисов.
Капитан беспомощно развел руками.
— В сарае поищу, — сказал он.
Капитан повернулся, но услышал за спиной ворчанье, оглянулся и замер…
Денисов зубами пытался перервать горло барану.
— Что делаешь?! — крикнул капитан.
Моторист оторвался, поднял на капитана безумные глаза, пытался, видимо, ответить, но лишь задвигал челюстями. Рот его был забит овечьей шерстью.
Теряя самообладание, капитан ударом кулака отбросил Денисова в сторону. Моторист упал ничком.
Дергал связанными ногами баран.
Денисов приподнял голову от земли. Невидящие глаза его ткнулись в капитана. Помогая себе руками, он привстал на колени, запрокинул лицо к небу и глухо завыл.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Конечно, по-хорошему, как принято было во все времена, я должен был набить Стасу Решевскому морду еще там, на нашей улице, когда увидел их вместе. Может быть, справедливости ради, большего наказания заслужила Галка, но так уж повелось в этих случаях, что женщину, как правило, не обижают, дерутся особи мужского пола. Но я ничего такого не сделал, не было у нас со Стасом мордобоя, мирно сидел сейчас с ними в ресторане, помогал Решевскому заказывать ужин, и злости как будто не было к Стасу, злость, она еще там, в колонии, перегорела, сидел спокойно, будто ничего не случилось ни со мной, ни с ними — добрые приятели решили поужинать, и только от баранины я отказался.
— Хочу яичницу. Можно яичницу с ветчиной?
Решевский пожал плечами.
— Как хочешь, — сказал он. — А пить, значит, нарзан…
— Его, родимого, — забалагурил я. — Как человек, измученный целебным сим напитком. Два цельных года на курорте… Нешуточное дело!
Мне так было легче с ними, валять дурака, я видел, как Галке от этого трудно, только иначе поступать не мог.
