Николай Леонов - Очевидцев, помнится, не было
– Прекратим эту дуэль, Сергей, – сказал Николай, почувствовал в своих словах фальшь и поежился.
– Дуэль, – повторил Сергей и брезгливо скривился. Его взгляд скользнул по груди Николая, потом по лицу и уперся в темные зрачки. – Это слово ассоциируется у меня с брошенной перчаткой, гневными благородными лицами и словами: «Вы лжете! Я вызываю вас!» – Сергей опустил глаза и посмотрел на свои руки. – Меня преследует один и тот же сон. Ты сидишь в кресле с высокой спинкой, с подлокотниками и стальными браслетами. Помнишь, такое кресло было в гестапо? Так вот, ты сидишь, ты плотно пристегнут и не можешь пошевельнуться. А я, – Сергей поднял глаза, и Николаю пришлось отодвинуться, – а я стою у горящего камина, грею руки, потягиваю дорогой коньяк и изредка, – Сергей опять стал разглядывать свои руки, – очень редко поглядываю на тебя. Грею руки и поглядываю то на тебя, то в камин. Кресло стоит так, чтобы ты видел различные инструменты покойного Губера. Покойник был большой мастер по этой части. Ты сидишь и не можешь двинуться, инструменты лежат в огне камина, а коньяку в моей рюмке осталось совсем немного.
– Каков человек, таковы и сны, – сказал Николай, – только преступник может так мечтать. Жаль, а я было уже поверил в тебя.
– Сон, все только сон. Нет у меня такой возможности. Ты хорошо защищен. Ты сидишь на обыкновенном стуле, здоровый и самоуверенный. – Сергей тяжело вздохнул. – Что я могу? Могу только сказать – до свидания. Или – прощай? – Он оживился. – Знаешь, что крикнула Анка в ту ночь?
Голос Сергея доносился издалека, даже упоминание об Анке не нарушило мыслей Николая. Он думал, считал ходы. Так думает гроссмейстер в сложной ситуации, решает партию на десять-пятнадцать ходов вперед, чтобы потом безошибочной игрой принудить противника к сдаче.
Фотография. Она могла быть показана ему нарочно. Но в этом случае Сергей положил бы ее на стол или сделал бы хоть секундную паузу, чтобы Николай мог разглядеть ее как следует. Кроме того, мог ли Сергей рассчитывать, что он узнает Володю через двадцать четыре года, да еще по карточке? Нет! Нет! Вариант с провокацией в сторону.
Сергей знает, что Володя Полозенко жив, поэтому он и явился. Он, конечно, не мог отказать себе в удовольствии, хотел все сделать своими руками. Такова позиция противника. Но он не подозревает, что Николай узнал Володю.
Хочешь все сделать своими руками? Николай заставил себя улыбнуться. За такую прихоть придется заплатить.
Он посмотрел на Сергея, руки которого опять задрожали и не могли справиться со спичечным коробком, и сказал скучным голосом:
– Прекрати эту комедию.
– Какая, к черту, комедия! – Сергей бросил спички. – Руки никуда не годятся. То хуже, то лучше. С тех самых пор, с мастерской покойного Губера. Дай прикурить.
Николай щелкнул зажигалкой, и Сергей прикурил. Николай шевельнул бедром, ощутил знакомую тяжесть пистолета: «Мой ход. Пора».
– Двадцать четыре года. Большой срок, – задумчиво сказал он, – очень большой срок. Сколько людей за это время родилось, умерло. – Николай протянул левую руку и взял бокал Сергея. – Можно?
– Ты разве пьешь? – удивленно спросил Сергей и забрал у Николая бокал. – Ты же не пьешь. Зачем начинать? Поверь, не стоит привыкать. В лагерях коньяк не подают.
Николай откинулся на стуле и хотел опустить руку в карман.
– Руки! – Сергей стоял, и карман его пиджака угрожающе оттопырился. – Положи руки на стол. – Сергей отхлебнул из бокала, подвинул ногой стул и аккуратно сел, не сводя с Николая взгляда. – Зачем ты так нажимал на факт, что свидетелей преступления сорок второго года нет? Такой свидетель есть. Я думал, ты не знаешь, что он жив. Значит, знаешь? Ай-яй-яй! Как же ты рискнул встретиться со мной? Теперь я могу отпустить тебя. Ты можешь исчезнуть, как двадцать четыре года, пять месяцев и четырнадцать дней назад.
Николай посмотрел на руку Сергея, которую тот держал в кармане, и, почти не разжимая губ, сказал:
– Я ничего не говорил про отсутствие свидетелей. Но их действительно нет.
– Точно? Ты уверен? – Сергей передразнивал. – Точно-точно? Уверен-уверен? – Левой рукой он достал из кармана фотокарточку Володи Полозенко. – Узнаешь? – спросил он и повторил убеждающе, почти ласково, как капризному ребенку: – Узнаешь, Сбруев, узнаешь.
Неожиданно взгляд Сергея отпустил Сбруева и пополз в сторону, в нем появилась смешинка. Николай снял руку со стола и положил ее на колено. Сергей задумчиво улыбнулся, провел ладонью по волосам и тихо рассмеялся.
– Первым делом тебя постригут наголо, – сказал он, и его глаза опять заблестели. – А там увидим...
Оттолкнувшись от стола ногами, падая на спину, Николай выстрелил. Сергей вздрогнул, приподнялся на носки, сделал несколько шагов, остановился, широко расставил ноги и обхватил себя правой рукой за плечо.
– Так и убить можно, – сказал он тихо. – Дай стул.
Николай выстрелил вторично. Потом еще и еще.
Сергей рассмеялся.
– Шурик Масляков вчера в твоем пистолете заменил обойму, – сказал он. – Патроны холостые.
Что с ним происходит?
Николай выстрелил еще раз. Как долго вчера Масляков возился с «вальтером», а он, Николай, разговаривал в это время с Петровским. Зачем эта вся суета? Куда теперь? За убийство тем более не пощадят... Он сразу ослабел и еле нашел в себе силы кинуть пистолет в кусты.
Несколько секунд было так тихо, что Николай слышал только свое дыхание, потом хлопнула дверь шашлычной и донеслись приглушенные женские голоса.
– Спокойно, девочки, спокойно. – Николай узнал голос Маслякова. – Все живы-здоровы. Можете не волноваться, – успокаивал он всполошившихся официанток, – фронтовики – они без стрельбы не могут. – Шурик не спешил подходить, сказал что-то еще, девушки засмеялись и загремели посудой.
В шашлычной появился Петровский, он вразвалочку подошел к Сергею, отпихнул ногой стул Сбруева, взял другой и сел.
– Ты так мне и не рассказал, где обосновался, Сережа, – сказал он, словно продолжал на секунду прерванный разговор.
– Я в Луганске сейчас...
– Хлопцы, выпьем, что ли, – перебил Сергея подошедший Шурик. – Погодка сегодня... – Он сел с размаху на стул и стал откупоривать бутылку.
– Тоже дело. – Петровский смахнул со стола всю посуду и вытер его рукавом.
Сбруев сидел на земле у ног Петровского и равнодушно разглядывал облепленные листьями ботинки Маслякова. Наконец мысли сгруппировались в замысловатую фигуру, и Николай понял, что надо было понять давно. Мысль стала простой и очевидной. Ловушка. Его заманили в ловушку. Полозенко мертв. Мертв двадцать четыре года, давно истлел, стал землей или ромашкой, а Сергей показал ему сфотографированный рисованный портрет. Николай встал, машинально отряхнул брюки и, с трудом пережевывая тугие, резиновые слова, сказал:
– Я же мог не успеть разглядеть фотокарточку. Я мог и не узнать его. – Он подошел к Сергею, но Шурик поднялся и встал между ними. – Я защищался! – крикнул Сбруев. – Я стрелял в порядке самообороны! Он угрожал!
Трое молча смотрели на него.
– Уходи, – прошептал Масляков, губы его кривились и дрожали, – уходи, Сбруев. Пока... жив.
– И пойду, – ответил Николай. – Я пойду, и все, – повторил он и стал шарить в траве в поисках пистолета.
– Может, ты утром зайдешь в прокуратуру? – спросил Петровский. – Если у тебя есть еще...
– Конечно, конечно, – перебил Николай, нашел пистолет и разогнулся. – В прокуратуру, конечно, в прокуратуру. – Он шагнул в кусты, и они мокро зашелестели.
Петровский посмотрел ему вслед и, хотя понимал, что оправдание неубедительно, да и не нужно, сказал:
– Сережа... мы считали... ты один не был расстрелян. Мы не могли понять, а ты не объяснил.
– Гестаповец, который допрашивал, понял Сергея Косых, – Сергей говорил о себе в третьем лице. – Он понял, что Косых легче умереть, чем остаться жить. Губер не любил делать людям приятное.
– Как ты узнал, что Николай... – Шурик запнулся.
Сергей сказал:
– Вы помните Анку? В ту ночь она кричала: «Сбруев не уйдет от тебя, Сережа! Ты слышишь? Я верю, он не уйдет от тебя!»
