Виктор Черняк - Золото красных
К восточному подъезду гостиницы "Россия" подъехала "чайка". Сановник и сопровождающий проскользнули в стеклянные двери, поднялись на лифте, прошли по коридору, остановились у номера 17.
- Жди в машине... ровно через час спущусь.
- Слушаю, Герман Сергеич, - сопровождающий тихо, по-кошачьи зашагал по ковровой дорожке к лифтам, Сановник без стука толкнул дверь, вошел в роскошный люкс, сияющий хрустальной люстрой, хрусталем в шкафах и на обильном столе.
За столом восседали в томительном ожидании Седой и... секретарь Черкащенко - Мария Павловна.
Седой поднялся, поднялась и женщина. Сановник враз оценил стать, а также готовность статью и прочими прелестями распорядиться, поцеловал руку женщине, мягкую, приятно пахнущую горьковатым кремом.
- Садитесь! - царственно повелел и поддержал женщину за локоть. Зовите меня просто Герман Сергеевич.
Седой разлил мужчинам коньяк, женщине шампанское, поднял рюмку, пожевал губами, сосредотачиваясь:
- Мария Пална наш человек в банке, в святая святых, она одна стоит десятков людей.
Мужчины выпили, женщина пригубила.
- Мы ценим ваши услуги, - Сановник ухватил дольку лимона, - ваши сведения незаменимо исчерпывающи и точны... облегчают нам решение множества задач. Вы давно сотрудничаете? - обратился к Седому.
- Мы?.. - Седой, похоже, погрузился в прошлое. - С мятежной юности Марии Палны... райком комсомола, ЦК ВЛКСМ, комитет молодежных организаций, Гена Янаев, между прочим, с ума сходил...
- Гена по ком только с ума не сходил... было б с чего сходить, оборвал Сановник, показывая, что ему эта тема неинтересна и неприятна.
Женщина предусмотрительно молчала, однако ловкие руки успели неуловимым движением потянуть юбку на себя, так что круглые, налитые колени почти вплотную притиснулись к столу.
Сановник обратился к Седому:
- У вас тут, поди, полгостиницы застолблено?..
- Пол... не пол, - улыбнулся Седой, - но... приют всегда найти можно, плюс легкая закуска и щадящая выпивка.
Стол ломился деликатесами и напитками: трели Седого насчет "легкой закуски и щадящей выпивки" являлись неприкрытым шутовством.
Сановник намазал хлеб толстым слоем черной икры, сжевал немалый кус, вытер рот льняной салфеткой:
- Так что, если возникают проблемы, Марь Пална, обращайтесь... без стеснения... мы помогаем надежным людям...
- И нужным! - ввернул Седой, колдуя над нежнейшей семужьей тешей.
- И нужным, - поддержал Сановник, гримасой дав понять, что в подсказках со стороны не нуждается.
Седой рассказал анекдот, еще и еще... не слишком дружно посмеялись.
Сановник обратился к женщине:
- Ваши отношения с Черкащенко?
- Ровные, - односложно ответила женщина.
Сановник рассмеялся:
- Наконец-то услышал ваш голос. - Посмотрел на часы. - Пора. Рад был познакомиться. Теперь знаю кому лично обязан неоценимой... не то чтоб информацией, не люблю это слово, скорее... неоценимой поддержкой. Сановник еще раз поцеловал мягкую, теплую руку, уперев оба глаза в манящие колени...
Седой проводил гостя, постоял у двери, убедился, что важная птица улетела и заметил с нескрываемым облегчением:
- Блядь продувная! На ходу подметки рвет. Но... все у него получается, всегда масть знает и козырей полна пазуха, как у тебя цицек.
Женщина помрачнела:
- Зачем знакомил?
- С женой он недавно разошелся, за бугром заквасил столько, что не привидится в страшном сне, я-то в курсе. - Опорожнил рюмку коньяка. Охомутаешь его, считай куш сорвала, да какой... Это тебе не Мастодонту на подоконнике отпускать. - Перехватил гневный взгляд женщины. - Ну, молчу... молчу... одно не пойму, у меня глаз-ватерпас, память будь-будь, у вас там на подоконнике кактусы есть... как ты не боишься? Вдруг иголка да в такое роскошное мясо?..
Женщина залепила в Седого шкурку мандарина.
- Щадишь, - отметила "жертва", - могла и шампанским плеснуть.
Седой отодвинулся от стола, явно захмелев:
- Ну, "источник"... "источничек"... успокойся. Подоконник - это твое дело, а этого карася упускать грех. Я ж видел... у него чуть из глаз не брызнуло! Опять же мне погонишь информацию от него... меня-то информация не раздражает... Подумай! - Седой раскрыл неизменный кофр, вынул сумку Гуччи с гобеленом и флакон мадам Роша. - Тебе!
Женщина упрятала дары, чмокнула Седого в щеку:
- А ты представляешь, сколько у него?.. - Кивок в сторону двери, за которой скрылся Сановник.
- Гостайна, милочка. - Хмельно осклабился Седой. - Одно скажу... тебе на четыре жизни хватит.
- Это как жить?
- Да хоть как!
Неожиданно дружелюбие погасло в глазах Седого, достал бумагу, ручку, положил перед женщиной на тумбочку:
- Давно ты мне автографов не оставляла. Все только устно, а бумага свою прелесть имеет... от нее вечностью веет, как ни жгут бумаги, как не рубят в труху, а они все на свет божий вылезают. Пиши!
- Что? - взвизгнула женщина.
- Что хочешь! - Седой растянул губы в нитку. - Хоть как Мастодонту в последний раз давала, в подробностях... ребята обхохочутся, подробности, мил человек, великая штука.
Женщина облизнула губы, потянулась к ручке - случались минуты, когда ярить Седого глупее глупого.
Ребров навестил мать после работы. Мать лежала одна в своей единственной комнатенке в коммуналке. На белой подушке ее, бесспорно, красивое, хотя и посеченное морщинами лицо свидетельствовало, как бессмысленно сопротивление времени.
Ребров поцеловал мать, она погладила жесткие, на затылке короткие волосы сына высохшей рукой, тонкой, изящной, более всего рассказывающей о непростом происхождении.
- Как дела, ма? - Ребров присел на край кровати.
Женщина смутилась: отрывает сына, взрослого, занятого человека своими старческими хворями.
- Как дела, ма? - Повторил Ребров и сжал сухую ладошку матери в своих руках.
- А... да... - смущенно залепетала больная, - уже лучше... намного... со вчерашним днем не сравнить...
- Врешь, ма! - Смеясь, Ребров достал лекарства в иностранных упаковках. - Представляешь вчера шеф расщедрился, отвалил валюты - откуда только прознал, что ты болеешь? - на покупку лекарств. Странно... никто никогда за ним такого не замечал...
- Странно. - Прошелестела мать растрескавшимися губами, в глазах ее блеснули слезинки.
От слабости, подумал Ребров и отчего-то поразился, что поведение Мастодонта, похоже, вовсе не странно.
Ребров налил матери чай, положил варенье и терпеливо поддерживал подушку, пока она пила.
- Как же ты здесь управляешься... без меня? - не слишком уверенно вопросил Ребров.
- Соседки помогают... для нормального человека коммуналка - ад, для немощного и одинокого - рай...
- Ты, ма, не одна, я-то, какой-никакой, есть. Даже плохие сыновья лучше, чем несуществующие. Молчишь?.. - Ребров поцеловал мать и неловко по-мужски принялся за уборку - гоняя несмоченным веником пыль из угла в угол, полил цветы через край так, что закапал паркет, разбил чашку...
Мать терпеливо наблюдала за сыном: пусть крушит, лишь бы побыл хоть полчаса, хоть на пять минут подольше.
Наконец Ребров вынес совок с мусором и веник, вернулся, снова сел на край кровати, вскочил проверил холодильник:
- Что ж ты не ешь, ма? Я тебе столько натащил...
Женщина протянула руку к сыну, с трудом приподнялась на подушке, поцеловала родное лицо:
- Расскажи, как он дал деньги?
- Какие деньги? - Изумился сын. - Кто?
- Твой начальник.
- Зачем тебе это, ма? Дал и дал.
- Интересно, - прошептала женщина, и Ребров поразился: мать впервые в жизни лгала.
- Интересно?.. Тебе?.. Убей Бог не пойму! Чужой человек, меня хочет приручить, чтоб был ему обязан, чтоб ценил и не предавал... Так рассуждают доброхоты?..
- Нет, не так! - Отчетливо и даже с ожесточением возразила больная, из глаз хлынули слезы. Ребров долго успокаивал мать, наконец глаза женщины высохли и, омытые слезами, даже помолодели.
- Вот ты сказал: чужой человек... это не чужой человек.
- Что? - опешил Ребров.
- Не чужой, - отчетливо повторила мать. - Я знала его много лет назад...
- Что? - тупо твердил Ребров, чувствуя как земля уходит из-под ног. Что?..
Седой пребывал в служебном кабинете, аскетическом, ничего лишнего графин, два граненых стакана, по стенам под потолок сплошь глухие деревянные стеллажи.
Седой внимательно изучал списки книжного и пластиночного дефицита, распространяемые для ублажения начальников и скромного продвижения членов вельможных семей по пути духовного развития. Перьевая китайская ручка с золотым пером ставила крестики напротив позиций сообразно вкусам Седого.
Вошел мозгляк лет тридцати, таких в любом комсомольском РК пруд пруди: безликий, постоянно готовый на любую подлость, с неизменной, криво приклеенной улыбочкой, плохо скрывающей острые клыки... улыбочкой, трогательно объединяющей фашистов всего света: если приглядеться, на лицах фашистов живут всего два выражения - звериная злоба и фальшивая улыбка, большего разнообразия для ликов улюлюкающих обещателей всеобщего благоденствия природа не предусмотрела.
