Ксения Баженова - Алые звезды Прованса
– Много куришь, Зора. – Доплыл до Вани из глубины комнаты усталый и спокойный голос. Шандор сидел за круглым столом, низко склонив голову к настольной лампе, и что-то зашивал. Ваня рассматривал его затылок, перевитый седыми густыми кудрями.
– Разберись-ка лучше с этим. – Она кивнула на мальчика и захлопнула за собой дверь, оставив едкий и ароматный запах папирос. Но, кажется, дальше крыльца не ступила. Шагов, спускающихся по лестнице, Иван не услышал. Зато снова из глубины комнаты донесся голос цыгана:
– Украл чего?
– Почти. – Часы запульсировали во вспотевшем кулаке.
– Интересно. – Шандор выпрямился, насколько позволил ему горб, вздохнув, отложил работу в сторону, и в Ваню уперлись черные глаза, веки вокруг них со всех сторон были исчерчены резкими, летящими в разные стороны морщинами, будто кто-то бросил на них палочки микадо[2].
– Я дома их взял. Но верну потом.
– Показывай, что там у тебя.
Ваня подошел к столу и, наконец, выпустил из сжатого кулака влажные от испарины часы. Они облегченно звякнули о деревянную поверхность.
– Материны? – Золотистый браслет сверкнул в грубых мозолистых ладонях, палец с большим круглым ногтем провел по стеклу циферблата.
– Бабушкины. – И, не зная зачем, добавил: – Она умерла. На войне убили.
– Значит, память? – Шандор положил часы обратно на стол. – Нехорошо.
– Я верну, честное слово, – осмелел Ваня, испугавшись, что дело сорвется. – Скоро.
– А деньги откуда возьмешь?
– Газеты пойду разносить.
– А что же до этого не пошел?
– Мне деньги срочно понадобились. Я маме подарок хочу купить.
– Ладно. Смотри. Твое дело. Вижу, ты неплохой парень. Так вот, не вернешь часы, до конца жизни мучиться будешь. Решай. Если заберу их сейчас, назад пути нет. Но ты еще можешь передумать.
– Берите! – спешно ответил обрадованный Ваня.
Цыган встал. Он оказался довольно высоким. Или мальчику так показалось в сравнении с ним самим. Одет в свободные черные шаровары, светлую рубашку со стоячим воротничком и меховую облезлую жилетку. Следуя за Шандором взглядом, Ваня отметил про себя скромную обстановку и вспомнил, что ему говорила бабушкина сестра – будто у цыган везде висят ковры, лежит много наворованных украшений и стены увешаны картинами в золотых рамах. Здесь же стояли стол и платяной шкаф, за одной цветастой занавеской, куда зашел Шандор, видимо, пряталась кровать, за другой, наверное, кухня. На стене в полосатых обоях вместо картин на большом гвозде висели гитара и несколько черно-белых фотографий в строгих коричневых рамках. У двери – вешалка, под ней стояла пара заляпанных грязью высоких ботинок на шнурках. Вскоре хозяин вернулся и протянул мальчику несколько десятирублевых бумажек.
– Спасибо, – улыбнулся тот и спрятал деньги в карман. – Я за часами скоро вернусь.
– Бог в помощь, чаворо, Бог в помощь. – Цыган похлопал его по затылку и открыл дверь.
«Ну вот, совсем не страшно», – радостно подумал очутившийся на крыльце Ваня и огляделся. Зоры уже не было. Засунув одну руку в карман с десятками, а другой поплотнее прижав пальто, он отправился домой.
Вино
Франция, городок Ситэ, начало 1990-х
– …И вот расстилается равнина, на ней горят рыжие костры, чуть выше, на окружающих ее холмах и горах, светятся желтые огоньки маленьких городков, а над ними, высоко в черном-черном небе сияют голубые звезды. Их так много, что небо похоже на светящееся сито! А внизу все равно ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. Наш караван стоит за кострами, как раз у начала холмов, и если не знать, что он там, никогда не догадаешься. Зрители уже собрались. Ночь холодная, и Рашель варит для всех в больших медных кастрюлях какао. Гости сидят, завернувшись в куртки или пледы, в руках дымящиеся кружки. Закутаются и молчат. Смотрят в небо или на огонь. Улыбаются. Я люблю их в эти минуты разглядывать. Мне кажется, что они абсолютно счастливы в этот момент. И вдруг все восхищенно вздыхают, потому что тихо, потом все громче и громче из темноты начинают петь скрипки и раскрываются полотна шатра…
– Эй, Мари! – Девочка резко обернулась и пронзила окликнувшего злыми зелеными глазами. Тот, на всякий случай, про себя сплюнул через плечо: «Ну и смотрит эта Мари, чистая холера».
– Что?! – спросила она, недовольная тем, что ее так грубо вырвали из другого мира. Хотя сразу поняла, раз пришел, вернее приперся этот пьянчужка-поляк, придется идти за дедом. Вечно они вместе напьются дешевого пойла, а она потом расхлебывай. Только она деда может утихомирить, если что. В барах ему никто уже давно просто так не наливает. Прошли те времена, когда местные завсегдатаи питейных заведений стремились попасть за один стол и выпить с потомственным дворянином. Теперь могут ему купить только кофе, воды или сигарет, да и то из уважения и любви к его почившей супруге. А так он всех уже достал. Что все-таки алкоголь делает с человеком! Вот вырасту, никогда в жизни не буду пить. Даже вино. – Размышляла Мари, зло вышагивая впереди Бо. Последний день летних каникул. Завтра в школу. Они, трое друзей, встретились на площади и сидели у фонтана, и Тони рассказывал им с Максом про свое лето. Везет ему, всего каких-то пару недель побудет в их дурацкой школе, а потом снова поедет с родителями на гастроли. Он говорит, что в этих гастролях детей учат прямо в автобусе. В следующий раз Тони вернется, может быть, только через месяц, или два. И они будут слушать его истории уже в их домике на колесах, потому что станет холодно. Прицеп постоит во дворе Тониного дома совсем немного и снова тронется в путь. А она останется здесь. Она, так мечтающая хоть раз поехать с ними. Но не бросать же деда и маму. И потом, отец никогда ее не отпустит, ибо «нечего шляться с этими уличными шутами». Он крайне отрицательно относится к ее дружбе с Тони.
Поляка звали Борисом, но все давно называли его Бо. Вот от него и шло главное искушение. Весь городок знал, что дедушке наливать нельзя ни при каких обстоятельствах, и лишь Бо, как только раздобудет денег, так сразу напоит деда, не в силах устоять перед его уговорами. Зарабатывал Бо на разном – кому забор починит, кому дров для камина наколет, кому кусты подровняет и на подобном другом. Деду он не мог отказать по вполне понятной причине: еще маленьким мальчиком Бо служил в их бывшем родовом поместье, расположенном в большом парке на окраине городка. Дом был продан за долги, и Бо уже много лет жил в крошечной комнате, которую снимал на чердаке дешевой гостиницы, и, как мог, старался облегчить тягость существования бывшему своему господину. Сам он пил не то чтобы много, но пьянел быстро, при этом был тихий, работящий, аккуратный, и горожане часто обращались к нему за помощью. Высокий, худой и сутулый Бо, с волосами, свисающими ниже ушей сальными сосульками по сторонам прямого пробора, в вечном потертом вельветовом пиджаке с замшевыми заплатками на локтях, подшаркивал стертыми каблуками коротких ковбойских сапог следом за Мари, и, вдыхая длинным, угреватым и слегка раздваивающимся на конце носом побольше воздуха, старался вернуться в состояние, в котором находился до того, как к нему около полудня зашел мсье де Бриссак. «Ох уж эта Марийка, – думал он, еле поспевая за тонкой, уверенно двигающейся фигуркой в коротком прямом сарафане из синего хлопка и в спортивных мальчиковых сандалетах с ремешками на липучке и на резиновой подошве. – Двенадцатилетняя пигалица, а ведет себя совсем как взрослая! И мсье, главное, слушается только ее. Наверное, потому что любит. Больше любить-то ему некого».
У площади Мари резко обернулась и снова зыркнула: куда, мол, дальше? Бо показал кивком на бар на углу главной площади. Мать стригла девочку под Мирей Матье. Эта стрижка и темный цвет волос делали особенно выразительными ее болотно-зеленые глаза, тонкий прямой нос и белую фарфоровую кожу. Вообще она слыла бы красавицей, если бы не ломаная угловатость движений, сбитые локти и коленки, мальчишеские замашки и дружба только с парнями. Надменно изогнутые, всегда немного сжатые в уголках губы, и никаких кукол, никаких бантиков и рюшечек. Стрижка, кстати, ей самой очень нравилась. Потому что если Мари что-то не нравилось, то вы узнали бы об этом первыми. Хотя в нужных обстоятельствах она умела смолчать, и на самом деле никто не знал настоящую Мари. Ни закадычные друзья, Тони и Макс, ни мама, ни дед, ни тем более отец.
На этот раз дела обстояли хуже, чем обычно. Потому что обычно она приходила за дедом, который мирно храпел на стуле в уголке какого-нибудь бара, где никто не мог его растрясти, или он просто не хотел оттуда уходить. Мари нужно было его немного потормошить и позвать домой. После чего он промаргивался и послушно шел, держась за руку внучки и пошатываясь. Они тихо прокрадывались с черного хода в его каморку за папиным магазином, и Мари укладывала деда в кровать, ставила рядом кувшин воды, закрывала дверь на ключ и уходила. Сейчас же, когда они с Бо пришли за дедом, сын хозяина бара, изобразив сочувствие на лице, констатировал, что, к его огромному сожалению, ему пришлось вызвать полицию, он очень сочувствует, но мадемуазель придется отправиться в участок. Вдобавок к сказанному он достал счет за нанесенные убытки и заявил, что намерен отправить его отцу Мари, как единственному платежеспособному члену их семьи. Мари очень просила этого не делать и отдать бумагу ей, и клялась всеми французскими святыми оплатить ее, но хозяин бара, поместив счет обратно в ящичек по ту сторону барной стойки, вежливо, но твердо ответил:
![Андрэ Нортон - Звезды принадлежат нам! [= Звезды наши!]](/uploads/posts/books/56087/56087.jpg)
