Софи Ханна - Домашняя готика
– Она не хочет большие сиськи! Она вообще операцию по уменьшению груди собирается сделать, хотя вам-то что! У нее спина адски болит, она даже с постели иной раз встать не может!
Я тут же пошла на попятную и рассыпалась в извинениях – да-да, я все неправильно поняла, это серьезная медицинская проблема, – но Пэм уже не слушала. Обозвав меня заносчивой стервой, объявила, что всегда знала: со мной что-то не так. А потом принялась орать, чтобы я отвалила, оставила ее в покое, что я ей никогда не нравилась, что она не хочет иметь со мной ничего общего, видеть меня больше не желает. И мою семью заодно!
Мне казалось, что так кричать, как орала Пэм, можно, только если убивают твоих детей или поджигают твой дом…
– Или толкают тебя под автобус, – завершает мой рассказ Эстер. И хихикает.
– Она меня не толкала. – Убираю волосы с шеи, чтобы кожа ощутила прохладу бортика ванны. Вода умеренно теплая – сегодня и так жарко, а тут еще все тело изранено. – Если бы она меня толкнула, то не пыталась бы мне потом помочь.
– Это почему? Люди сплошь и рядом так делают.
– Как «так»? Что за люди? – Шевелю мутную воду пальцами ног. Пена уже вся осела, надо было вылить всю бутылку. Ванная комната в нашей новой квартире меня тоже раздражает. Она слишком узкая. Если, сидя на унитазе, чуть наклониться вперед, то носом уткнешься в дверцу шкафа.
– Откуда я знаю, что за люди, – нетерпеливо отвечает Эстер. – Но ведь известно: преступник бросается жертве на подмогу, чтобы избежать подозрений.
На заднем плане слышен писк микроволновки. Интересно, что она разогревает сегодня – готовое блюдо или вчерашнюю еду на вынос? Мимолетный укол зависти к простой, бесхлопотной жизни Эстер заставляет меня закрыть глаза. Живет себе одна, в просторной, перепланированной на заказ квартире, на самом верху роскошной башни, получившей награды за дизайн, с большим балконом и видом на реку и город. Две стены ее гостиной целиком из стекла, и – с этим смириться труднее всего – в ее квартире ни единой лестницы.
– Я уверена, что она пыталась убить тебя. Может, просто увидела, как ты бредешь, ничего не замечая вокруг, и дала волю ярости. И понятно, почему она повела себя так мило, когда ты и вправду пострадала, – перепугалась и пожалела о том, что претворила в жизнь свою фантазию о мести.
Эстер всегда с энтузиазмом придумывает сценарии. По-моему, она зря растрачивает свой талант в университете Роундесли, ей кино надо снимать. За годы работы кем она только не воображала своего босса-имбецила: геем, свидетелем Иеговы, влюбленным в нее, сайентологом, масоном, националистом и больным булимией. Обычно я нахожу полет ее фантазии забавным, но сегодня мне нужны серьезность и здравый смысл. Я вымотана. И не уверена, хватит ли сил выбраться из ванны.
– Там было полно народу. Кто-нибудь мог толкнуть меня случайно.
– Возможно, – нехотя признает Эстер.
– Господи, не могу поверить, что обозвала Пэм злобной ведьмой. Надо позвонить, извиниться.
– Не усердствуй. Она тебя никогда не простит, даже за миллион лет. – Эстер снова хихикает. – Ты ее правда так назвала? Ты же такая чопорная и правильная.
– Вот как?
Кое-чего Эстер обо мне не знает. Однажды она попросила не рассказывать ей своих секретов, иначе, «если история интересная, я не смогу удержаться и не разболтать всем». По-моему, про «всем» она говорила буквально…
– То есть, думаешь, мне не надо… обратиться в полицию или вроде того?
Эстер уже хохочет в голос.
– Точно! В полицию! Что они сделают, опросят свидетелей? Так и вижу заголовки: «Автобусная катастрофа года».
– Я даже Нику не сказала.
– И не вздумай ему рассказывать. – Эстер фыркает, будто я предложила излить душу мойщику окон. – Кстати, что за история про соседку и сиськи? Это же полная чушь. У нее шестимесячные близнецы, так?
– Да.
– Наверняка кормила грудью как полоумная, вот ее сиськи и пали духом. А теперь хочет заменить их на новые, развеселые как прежде. Вся эта медицинская чушь просто для эмоционального шантажа, чтоб муж раскошелился.
Слышу, как меня зовет Ник. Я игнорирую, но он не унимается. Обычно он сдается почти сразу.
– Пойду, наверное, – говорю я в трубку. – Ник зовет. Кажется, это срочно.
– Ник? Срочно?
– Невероятно, но факт. Ладно, я перезвоню.
– Нет, возьми меня с собой! – командует Эстер. – Знаешь ведь, какая я любопытная. Хочу прямой репортаж с места событий.
Я корчу рожу телефону, потом кладу трубку на бортик ванны и заворачиваюсь в полотенце. При этом не успеваю сообразить, что на белом полотенце наверняка останутся пятна от крови. «Ваниш» у нас кончился, так что в список дел добавляются два пункта: купить пятновыводитель и вывести пятна крови с полотенца.
Ник по-прежнему сидит на ковре, телевизор изливает поток круглосуточных новостей от Би-би-си.
– Ты это видела? – спрашивает он, указывая на фотографию женщины и маленькой девочки на экране.
Мать и дочь. Под снимком – рамка с именами. Они мертвы. Я успеваю сложить слова и фотографию в общую картину.
– В новостях целый день крутят, – говорит Ник. – Забыл тебе рассказать. Не часто Спиллинг упоминают на национальном телевидении.
Через ватную пелену шока я вдруг замечаю, что женщина похожа на меня. Пугающе похожа. У нее такие же густые, длинные, волнистые темно-каштановые, почти черные волосы. Мои в мокрую погоду на ощупь становятся как моток шерсти, у нее наверняка тоже. Как и у меня, у нее удлиненное овальное лицо, большие карие глаза, темные ресницы. Нос поменьше, чем у меня, и губы более пухлые; она красивее меня, но общее впечатление…
Понятно, почему Ник захотел, чтобы я ее увидела.
– Они жили примерно в десяти минутах отсюда. Я даже дом знаю, – говорит он.
– Что там происходит? – Господи помилуй! Я и забыла, что прижимаю к уху телефон.
Не могу ей ответить, потому что не в состоянии оторваться от слов на экране. Смерть Джеральдин и Люси Бретерик: полиция подозревает, что мать совершила самоубийство после того, как убила свою дочь.
Джеральдин Бретерик. Нет, это невозможно. И в то же время я знаю, что это именно она. Дочь Люси. И тоже мертва. О господи, господи. Сколько в Спиллинге женщин с таким именем и с дочерью Люси? Джеральдин Бретерик. Я ведь едва не назвалась этим именем сегодня, когда чуть не угодила под автобус.
– Что с тобой? – спрашивает Ник. – Странно выглядишь.
– Салли, что происходит? – требовательно спрашивает голос у меня в ухе. – Ник только что сказал, что ты выглядишь странно. Почему? Как ты выглядишь?
Заставляю себя сообщить Эстер, что со мной все в порядке, но мне нужно идти – дети зовут. Бездетные люди с готовностью принимают эту отмазку и затыкаются быстрей, чем пугливый сексист, услышавший о «проблемах женщин». Но только не Эстер. Я даю отбой, несмотря на ее протесты, и выдергиваю телефонный шнур из розетки.
– Салли, не… Что ты делаешь? Я жду звонка насчет велосипедной прогулки в субботу.
– Тсс!
Стараюсь не пропустить ни слова телекомментатора.
Марк Бретерик, муж Джеральдин и отец Люси, нашел тела, вернувшись из деловой поездки. Он не входит в число подозреваемых.
Ник поворачивается к экрану. Он уверен, мой интерес обусловлен тем, что я люблю местные новости, а тут еще умершая женщина выглядит точь-в-точь как моя сестра-близнец и живет рядом с нами. А мертвая девочка… Пытаюсь не поддаться ужасу. Может, я неправильно все поняла, может, это из-за шока… но нет, все так и есть. Люси Бретерик тоже мертва.
Девочка на фотографии нисколько не похожа на Зои. Облегченно перевожу дух. У Люси длинные темные волосы, как и у меня, обычно заплетенные в две толстенькие косички, одна из которых вечно непослушно изгибается и упирается хвостиком в шею. Белые заколки с мультяшными мордашками. Девочка на фото улыбается, видны белые, чуть торчащие вперед зубы. Джеральдин тоже улыбается, ее рука лежит на плече Люси. Одна, две, три, четыре улыбки – две на заколках, две на лицах.
Джеральдин. Люси. Мысленно я была с ними на короткой ноге уже больше года, хотя они обо мне даже не слышали.
Комментатор рассказывает о других подобных случаях. О родителях, которые лишили жизни себя и своих детей.
– Девочке всего шесть, – говорит Ник. – Подумать страшно. У матери наверняка с головой было не в порядке. Сэл, включи телефон. Представляешь, как себя чувствует отец ребенка?
Я моргаю и отворачиваюсь от телевизора. Надо держать себя в руках. Если разревусь, Ник сразу сообразит, что это новости довели меня до слез. Обычно, если показывают про какие-то происшествия с детьми, я тут же прошу переключить канал. Легко не обращать внимания на ужасы, если тебя они не касаются.
Может, расспросить Ника, не говорили ли в новостях, почему – почему Джеральдин Бретерик сделала это?
Полиция знает?
Но я молчу. Меня все еще трясет. Никак не могу свыкнуться с мыслью, что жена и дочь Марка Бретерика мертвы.
