Леонид Сапожников - Цепь
— Из-за него, Миша, — вздохнул я. — Так как же все случилось-то?
— В тот вечер у них банкет был, — начал Сенюшкин, — в педагогическом коллективе, По случаю награждения Клычева Почетной грамотой. Собрались они в ресторане “Весна”. Выпили, конечно, как следует. Клычев, видно, хорош был. Пришел домой и уснул. Крепко. А ночью, очевидно, проснулся. Ну, может, закурить хотел. А запаха газа-то не почувствовал спросонья. Ну и закурил… Когда машины приехали, уже ничего нельзя было сделать…
— Кра-а-си-во!..
— Чего? — не понял Михаил.
— Рассказываешь ты красиво, Михаил Кузьмич. Сам-то хоть веришь в то, о чем так красиво говоришь?
Сенюшкин заерзал по стулу и виновато посмотрел на меня:
— Ты на что намекаешь?
— А разве я намекаю, Миша? Я думаю. Думаю вслух…
— Вам хорошо… сомневаться… оттуда…
— Э-э, Кузьмич, я тебя не узнаю! Ты что, обиделся?
— С чего ты взял? — возразил он. — Поверь, Витя, это — дело мертвое. Пожар, понимаешь? Пожар, он на то и пожар, что пожар.
— Все ясно, — усмехнулся я. — Вот теперь все ясно Поэтому давай-ка еще разочек посмотрим протокол осмотра и схему. Не возражаешь?
Не отвечая, он тяжело поднялся со стула, подошел к сейфу, открыл его и достал документы: протокол, схему, фотографии. Я отложил в сторону протокол, и мы склонились над схемой, составленной экспертами.
“Не вяжется, — сказал Минхан, когда мы у себя рассматривали такую же схему. — Несуразица получается”.
— Вот этим крестом обозначен труп Клычева, верно?
— Точнее сказать, то, что осталось от трупа, — проворчал Сенюшкин.
— Здесь большая комната? — ткнул пальцем.
— Да.
— А как в ней была расположена мебель?
— Мы эту работу провели, — обрадовался он. — Опросили всех, кто раньше бывал в доме учителя.
— Что было здесь?
— Ясно же, что было! — раздраженно отозвался Михаил. — Кресло-диван, написано же…
— Вот именно, — подтвердил я. — Скажи, если бы, не дай бог, ты оказался в положении Клычева…
— Не фантазируй, Виктор, — устало перебил Сенюшкин. — Клычев был под градусом. Это уже установлено. На банкете ему стало плохо с сердцем. Пожар случился ночью… Со сна, пока очухался… Во-первых, он мог растеряться, во-вторых, могло стать еще хуже с сердцем. Вообще парализовать…
В его словах была логика. О банкете мы не знали, об этом в протоколе ни слова. И что Клычеву на банкете ста/io плохо с сердцем, тоже не знали. Это, разумеется, кое-что меняло.
Но Минхан совсем о другом говорил. О центре комнаты,.
— Подожди, Миша, давай по порядку. Предположим, с сердцем Клычева, когда он вернулся домой, все было нормально. Отпустило. Вдруг пожар. Он вскакивает с постели и что делает?
— Не знаю, я там не был.
— Вместо того, чтобы ринуться из горящего дома, он садится на диван и ждет, когда огонь сожрет его?
Сенюшкин курил, полузакрыв глаза. Но я знал, что он внимательно слушает меня.
— Второй вариант рассмотрим. Клычев был настолько пьян, что вообще не мог двинуть ни ногой, ни рукой… Скажи, он был настолько пьян?
— Нет, — покачал головой Михаил. — Свидетели показали, что Клычев домой шел без посторонней помощи.
— Так-так… А теперь вернемся к тому, что ему совсем худо стало с сердцем. Допустим. Парализовало его. И он остался лежать там, где лежал, то есть на диване. Согласно протоколу, пожар возник на кухне, верно?
— Да.
— Почему же она меньше всего пострадала от него?
— Потому что там было меньше мягких вещей, дерева; железа больше — газовая плита, ванна рядом и так далее.
— Но из кухни в большую комнату ведет коридор, заставленный книжными полками, и они почему-то не догорели до конца, хотя, казалось бы, дерево, бумага. Это, Михаил Кузьмич, на основании протокола.
Он тяжело запыхтел.
— Дальше… Комната. Тоже вокруг много дерева. И что же? Кресло-диван, стоящее ближе к центру комнаты, сгорает дотла, а вместе с ним и Клычев. Короче, центр комнаты прогорает до черноты, если угодно, в то время как остальное лишь обгорает. Значительно, правда, но все-таки обгорает. Кстати, а был взрыв?
— Какой взрыв? — переспросил Михаил.
— Обыкновенный. Если была большая утечка и скопление газа, должно было рвануть. А взрыва-то не было. Во всяком случае, по протоколу… Так не было?
Сенюшкин сидел нахохлившись и гримасничал, это у него такая привычка, когда он усиленно размышляет.
— Не было… Это точно.
— У вас эксперты-то как?
— А что?..
— Тогда объясни, пожалуйста, что означает на этой фотографии сие? (Между прочим, почему мы не получили фотографий?
— Есть у нас один парнишечка, — махнул он рукой — Ничего поручить нельзя. Не знаю, как от него избавиться, хотел его в ОБХСС спихнуть, но там тоже не пижоны сидят. Не вышел номер… — Он напряженно рассматривал фотографию. — Что, спрашиваешь, обозначает?.. Это… это… ключ крана на стояке, что еще? Стой!.. Черт возьми!..
— Вот так вот, Михаил Кузьмич, Не было взрыва, потому что его и не могло быть. Положение риски на кране показывает, что Клычев, придя домой, перекрыл газ на ночь. А щель ниже крана. Ты не переживай… Фотография плохого качества, руки бы этому фотографу… Я сам случайно, машинально, пожалуй, обратил снимание. Значит, Миша, будем мы все это дело разворачивать в обратном направлении. Правильно?
— Убийство, думаешь?
— Боюсь, да. С дальнейшей инсценировкой. Но ведь мы с тобой недоверчивые, а? Мало ли что мы думаем.
Помолчали, покурили.
— Просьба к тебе, — сказал я после паузы. — Надо выяснить точную дату рождения Пономарева Павла Ивановича, родившегося в Салтановске, насколько я понял. Родители — Пономаревы Иван Алексеевич и Ангелина Федоровна.
— Педагоги, что ли?
— Знаешь их?
— Мы здесь все друг друга знаем. Ладно, выясню.
Он направился к двери.
— Вэче — этот телефон? — вдогонку спросил я.
— Да, звони. Я скоро вернусь.
Я набрал номер телефона Полковника. Тот оказался на месте. Выслушав мой краткий доклад, он поинтересовался:
— За этим только и звонишь? Или еще чего-нибудь нужно?
— Нужно, Кирилл Борисович, — ответил я. — Надо узнать, кто такой Симаков в республиканском издательстве и чем закончились его переговоры с Клычевым по поводу рукописи.
— Ты думаешь, Шигарев, я что-нибудь понял? — проворчал Полковник.
Но раздражения в его тоне я не почувствовал. Когда он раздражается, то обязательно добавляет словечко “деятель”.
Надо сказать, из-за этого слова мы в отделе и стали Кирилла Борисовича Полковником с большой буквы называть. Само собой, он об этом не знает. А все благодаря фантазии Вени Бизина. Он как-то сказал: “Братцы, наш полковник Кирилл Борисович Хазаров — заслуженный юрист республики. Жаль, конечно, что нет звания “заслуженный деятель милиции”, особенно если учесть, что Хазаров слово “деятель” любит употреблять, когда на “ковер” вызывает. А как вы посмотрите на то, чтобы считать его Заслуженным Полковником?..” Постепенно “Заслуженный” отпало, а “Полковник” осталось. Клички — они ведь просто так не возникают!..
— Думаешь, я что-нибудь понял? — снова ворчливо повторил по телефону Кирилл Борисович.
— Да я пока и сам мало что понимаю, Кирилл Борисович.
— Хорошо, — сказал он. — Наведем справки.
Я положил трубку, и тут же вернулся Сенюшкин.
— Тебя кто интересует-то — сын или его родители?
Я подробно рассказал о разговоре с Кобзевой и Барманкуловым, ну, естественно, об убийстве Галицкой.
— Ладно, вызову участкового инспектора по их улице, лейтенанта Габибулина. Заодно он займется семьей Хромовых.
Увидев, что для меня эта фамилия — пустой звук, добавил:
— Женщина у меня сидела, помнишь?
— А-а, Зикен и его братья7
— Во-во! Память у тебя еще ничего. Паспортистки на обеде, придут, я тебе скажу, когда сын Пономаревых родился. Лады?
— Лады-лады… Да-а, насчет банкета в “Весне” мы ничего не знали… Слушай, Миша, а может, между ними — между Пономаревым и Клычевым — там что-то произошло, а?
Он пожал плечами.
— Городской телефон? — Я потянулся к аппарату.
— Да. Параллельный. Люблю параллельные.
— Странный у тебя вкус, — заметил я, набирая номер телефона Барманкулова, — возьми трубочку. Послушаешь…
Барманкулов был у себя.
— Между Пономаревым и Клычевым? — переспросил он. — Но позвольте, ведь ни Ивана Алексеевича, ни Ангелины Федоровны на банкете не было!
— А как прошел тот вечер? Как вел себя Клычев?
— Он был остроумен, шутил, много танцевал. Может быть, даже чересчур много, потому что у него заболело сердце.
— Он не был пьян?
— Ну что вы! Навеселе — да. Но не более того.
— Он ушел домой один?
— Мы ушли вместе. Я с женой, Ряхшиевы и он. Они жили рядом со Святославом Павловичем, а мы через три квартала.
