Виктор Пронин - Банда - 2
- Встречались.
- Он хороший человек?
- Надеюсь. Ничего не передавал?
- Спросил, когда возвращаешься.
- А ты?
- Не знаю, говорю... Я ведь и в самом деле не знала, когда приедешь... Предложила ему оставить телефон - отказался. Сказал, что ты знаешь, как его найти.
- Найду, - обронил Андрей.
- А больше, вроде, никто не звонил, - мать попыталась продолжить разговор, но Андрей замолчал. А уже вечером, погуляв по городу, начав потихоньку привыкать к нему, набрался, наконец, решимости позвонить родителям Светы. Он понимал, что позвонить все равно придется и чем быстрее это сделать, тем лучше. Иначе он будет думать только об этом звонке, только к нему готовиться, только его опасаться. Дождавшись, когда мать выйдет на кухню, он набрал знакомый номер. Трубку - поднял отец Светы и Андрей поразился перемене - его голос был почти старческий.
- Здравствуйте, Сергей Николаевич... Это Анд" рей.
- Андрей? Простите... Какой Андрей?
- Не узнаете, Сергей Николаевич?
- А... Теперь вот узнал, - на другом конце провода наступило молчание, и чем дольше оно продолжалось, тем становилось тягостнее. Андрея понял, что разговора не получится.
- Я только сегодня приехал... И вот решил позвонить...
- Понятно... Проветрился, значит, немного, развеялся... Спасибо, что не забыл, это приятно.
- Как я мог забыть,. Сергей Николаевич!
- Вот и я говорю... Только вот что, Андрей... Не надо больше звонить. Знакомство исчерпано, воспоминания, связанные с тобой, радостными не назовешь... Живи себе, - из трубки послышались частые короткие гудки.
Андрей осторожно положил трубку на рычаги и остался неподвижно сидеть у телефона. Ничто не изменилось в его лице, во взгляде, в позе. Человек, взглянувший на него со стороны, увидел бы лишь невозмутимость Андрея, спокойствие, хотя точнее было бы назвать его состояние какой-то окаменелостью. Этому он научился у китайца. Радость ли у тебя, горе, испуган ты, подавлен, торжествуешь победу - твои чувства пусть клокочут внутри. Единственное, по чему можно было догадаться о волнении он вскидывал голову, словно подставляя лицо под удары, от которых не уклонялся, которыми скорее упивался. И вот сейчас, услышав короткие гудки, положив трубку на рычаги, Андрей незаметно для самого себя вскинул подбородок. Бейте, дескать.
Заслужил.
Был ли он потрясен разговором, обескуражен, сражен? Нет. Более того, наступило горькое удовлетворение. Незаслуженная обида всегда освобождает человека для действий свободных и раскованных. Он сделал то, что считал необходимым, он позвонил, и только он один знает, чего ему это стоило, он произнес слова, которые казались ему уместными. Он сделал свое дело. С ним не пожелали разговаривать? Как будет угодно.
- Пей до дна, - говорил в таких случаях Чан. - Ты должен выпить до дна любую чашу, которую тебе подносит судьба. Вино это, молоко или яд - пей. Горе, обида, бедность, отчаяние - пей до дна. И если судьба дарит любовь, дарит радость, самую малую, радость утреннего пробуждения, радость при виде восхода солнца или отблеска луны на вишневых листьях - пей до дна.
Андрей не раз убеждался, что китаец прав. И не стремился смягчить себе боль, уйти от неприятного разговора, уклониться от опасной встречи. Все, что предлагала ему судьба, он выпивал до дна.
Едва ли прошло более получаса после разговора с отцом Светы и, он снова набрал номер - позвонил Пафнутьеву. Но за прошедший год его номер изменился, пришлось объясняться с секретаршей, набирать еще номер, еще... И наконец в трубке прозвучал почти забытый голос следователя.
- Павел Николаевич? Здравствуйте... Это Андрей.
- Какой Андрей?
- Тот самый, - ответ невольно получился излишне самоуверенным, но не подвернулось других слов, да Андрей и не знал, как объяснить, кто он такой - он еще не пришел в себя после предыдущего разговора. с - Да? - Пафнутьев задумался, помолчал, что-то подсказывало ему, что трубку бросать не следует. И вспомнил. - Андрей? Это ты?
Елки-моталки, как давно я тебя не видел!
- Сегодня приехал, - Андрей облегченно перевел дух - он опасался, что и здесь получит разворот.
- Из-за границы?
- Да... С Украины.
- Как Украина?
- Хиреет.
- Ну что ж, - раздумчиво произнес Пафнутьев. - Зато свое государство. И никто не заставляет москалям поганым сало отдавать.
- Сами отдают, - усмехнулся Андрей. - Все поезда забиты бабками с салом.
- Да? - удивился Пафнутьев. - Ну да ладно... Какие планы?
- Никаких. Мама сказала, что вы звонили, вот я и решил, что...
- Молодец! Повидаемся?
- А надо ли?
- Старик! Я тебя не узнаю! Разве нам не о чем поговорить?
- А разве есть? - Андрей все еще опасался безразличия Пафнутьева.
- Да! - закричал в трубку следователь. - У нас с тобой прекрасный повод для встречи! У нас куча незаконченных дел!
- Какие дела? - Андрей растерялся от неожиданности. - Разве они не закрыты? - голос его дрогнул, и Пафнутьев понял, что парень до сих пор опасается последствий прошлогодних событий.
- Старик, слушай меня внимательно, - размеренно заговорил Пафнутьев. Прошлый раз, когда мы встречались с тобой на природе, помнишь? Так вот, я дал тебе слово или скажем проще - обещание, кое с кем разобраться.
- Помню.
- Обещания я не выполнил. Виноват. Но и не отказался от него. Ты понимаешь, о чем я говорю?
- Да, - только после общения с китайцем Андрей понял, насколько полны смыслом самые простые слова - "да" и "нет". Люди нередко произносят сотни умных, тонких, многозначительных слов с одной целью - не обронить одно из этих коротеньких слов. И вот Андрей, оценив их силу, частенько даже злоупотреблял ими, но никто не возражал, потому что действительно просто разговаривать с человеком, который может вот так легко сказать - да, или нет?
Сразу обнажается суть разговора, и суть взаимоотношений.
- Мы продолжаем наши игры? - спросил Пафнутьев.
- Да, - сказал Андрей и Пафнутьев даже рассмеялся от удовольствия.
- Какой же ты молодец! Ты тверд в своем решении?
- У меня нет других дел.
- На этой земле? - улыбнулся Пафнутьев.
- Да.
- Ну, старик, ты даешь! Ты не стал разговорчивее. Но это хорошо. Столько вокруг развелось пустобрехов... Старикам Светы не звонил?
- Звонил.
- Это правильно. Поговорили? Как они?
- Отшили.
- Это они напрасно.
- Нет, все правильно. Со мной им нельзя иначе. Я для них, как дурное привидение из прошлой жизни. Гнать меня надо и креститься после этого.
- Ладно, Андрей... Не кори себя, разберемся. Нам со многим надо разобраться.
- Я правильно понял - мы продолжаем?
- Не так круто, конечно, как в прошлом году, но... Направление прежнее.
- Круто - не круто... Жизнь покажет, Павел Николаевич.
- Жду тебя завтра утром, - уклонился Пафнутьев от уточнения. - Кабинет у меня другой, но ты парень сообразительный, найдешь. Тем более, что табличка на дверях.
- Приду, - сказал Андрей.
Положив трубку, он остался сидеть у телефона, наслаждаясь чувством облегчения, которое охватило его после разговора со следователем. Последнее время Андрея угнетала странная скованность - вернувшись в свой город, он чувствовал себя не просто чужим, а отторгнутым, чуть ли не проклятым. Теперь же все стало на свои места. Есть человек, который ждет его, который придаст смысл его жизни. И было еще одно обстоятельство - этот человек был из его прежней жизни. Только там, на Украине, он в полной мере осознал то, что сделал для него Пафнутьев. Андрей даже представить себе не мог, как тому удалось вывести его из уголовного дела, как удалось завершить это дело, отпустив на свободу преступника, уложившего несколько человек. И то, что следователь не бросил трубку, а более того, охотно поговорил, пересыпая разговор радостными криками, успокоило Андрея. Все хорошо, все идет, как надо и он, Андрей, должен быть чистым, надежным и смиренным. Это он вынес из общения с китайцем Чаном - надо быть чистым, надежным и смиренным.
Осень наступила раньше обычного, но, словно убедившись в своей силе, не торопилась все подчинить и во все вмешаться. Дни стояли прохладные, но солнечные и сухие. Листва желтела, оставаясь на деревьях, и солнечные лучи, пробивающиеся сквозь красные, оранжевые, желтые листья казались теплыми и вообще в природе установилась атмосфера какого-то благодушия. Проходили дни за днями, погода не менялась и лишь изредка короткие дождит освежали воздух и листву.
Криминальная обстановка в городе оставалась постоянной, без больших перемен. Ежесуточно угоняли десятки машин, находили две-три, да и то лишь те, которые похитили школьники младших классов, чтобы покататься и пошалить. Едва начинало темнеть, улицы и электрички быстро опустевали и гость, нерасчетливо задержавшийся до восьми, до девяти вечера, оставался ночевать у хозяев, не решаясь воспользоваться транспортом. В электричках наутро находили отрезанные головы, в оставленных рюкзаках - руки, ноги, на обочинах - остальное. Поймали несколько людоедов. Один питался исключительно девочками, второй предпочитал любовниц. Отощавшие пенсионеры, роясь по утрам в мусорных ящиках, находили мертвых младенцев в целлофановых мешках - юные мамаши избавлялись от детей с какой-то остервенелостью, а пойманные за руку, дерзили в телекамеры, злобно смеялись, истерично рыдали, объясняя все беспросветностью своего существования - они не могли купить себе ни японского телевизора, ни турецкой кожаной куртки, не могли поехать на Канарские острова и посетить солнечную Грецию. А без этого жизнь казалась им пустой, дети - обузой, прохожие - врагами. Рыночные отношения безжалостно наступали на простодушную нравственность древнего народа. Президент время от времени исчезал на неделю-вторую, появлялся на телеэкранах с заплывшими глазами и говорил о великой дружбе с великой Америкой. Политические его недоброжелатели сидели в тюрьмах, а мордатые соратники обещали через два-три года падение страны замедлить. Шел 1994 год.
