Леонид Федоров - Злой Сатурн
Прекратившийся ненадолго дождь снова набрал силу. Пока она шла до больницы, подсохший было плащ опять промок.
В коридоре, пропахшем карболкой, ее поджидал командир вертолета. Отгоняя ладонью дымок сигареты, он опасливо посматривал на плакат: «У нас не курят». Увидев врача, покраснел и, скомкав сигарету в кулаке, неловко поднялся с диванчика. «Совсем как мальчишка», — улыбнулась про себя Татьяна Петровна и обратилась к нему:
— Как дела, командир?
— Плохо! Застряли мы с вами, доктор, в этой дыре. Утром вызывал по рации аэродром, говорят, такая погода еще дней пять продержится. Вылетать категорически запретили. У нас на этот счет строго. Если узнают, как мы сюда от лагеря геологов добирались, — несдобровать мне. Месяца на два в мотористы переведут.
— А мы никому не скажем, — улыбнулась Татьяна Петровна. — Будем считать это врачебной тайной. — Внезапно она нахмурилась и с беспокойством спросила: — Я не ослышалась? Еще пять дней? Невозможно! Четырнадцатого я должна быть в Москве, кончается командировка.
Летчик виновато развел руками.
— Разве на погоду можно надеяться? Наш брат авиатор даже лозунг сочинил: «Экономь время, не пользуйся воздушным транспортом». Санитарная служба — дело другое, но и для нее существует предел, или, как мы говорим, минимум погоды. Так вот, сейчас этот минимум ниже всякого минимума!
— Что же мне делать?
— Ума не приложу. Хотя, погодите! Я сейчас был в чайной и разговорился с шофером. Он завтра утром едет в Нагорное. Повезет кого-то к поезду. Может быть, заберут вас с собой?
— Ох как было бы хорошо!
— Хорошего мало. Пятьдесят километров по асфальту — прогулочка, а по проселку в такую грязь даже на «газике» — геройство. Дороги здесь жуткие.
— А мне выбирать не приходится. Будьте добры, уговорите шофера, чтоб меня захватил.
— Ну, если раненую везти не нужно, какой вам смысл терять время? — Он застегнул кожаный реглан и шагнул к выходу.
Глава пятая
На чердаке старого дома тоненько завыл, словно голодная собачонка, заблудившийся ветер. Высокие березы глухо шумели, осыпая листву на крышу с крупной белой цифрой «четыре». Лес, обступивший дом со всех сторон, с каждым днем становился все более прозрачным.
Лесничий Иван Алексеевич проснулся рано. Серое утро заглядывало через окно, освещая диван у стены и лосиные рога с висящей на них двустволкой.
Комната была небольшая: кроме дивана да пары стульев стоял, около окна, письменный стол. На нем аккуратная стопка книг, кучка сосновых семян, аптекарские весы и массивная пепельница, до краев наполненная окурками.
Иван Алексеевич любил работать ночами. Окутываясь табачным дымом, сортировал семена, взвешивал, отбирал лучшие, чтоб потом засеять ими гари и вырубки. Днем одолевали заботы, лесничество было большое, повсюду требовался хозяйский глаз. До самой темноты Иван Алексеевич был в лесу, проверял рубки, отводил лесосеки, ухаживал за саженцами в питомнике.
И в это утро, рано проснувшись, он прикидывал, чем заняться в первую очередь. Из-под стола, потягиваясь, вылез рыжий сеттер. Помахивая хвостом, подошел к хозяину и положил ему на грудь поседевшую морду.
— Стареешь, приятель, — с сожалением произнес Иван Алексеевич. — А давно ли щенком был? Летит время, летит. Только что лето стояло, а уже лист жухнет.
Как все люди, живущие одиноко, он привык думать вслух. Сеттер обычно отвечал ему вздохами и поскуливанием. Сейчас, жмурясь под ласковой рукой, он только энергично заколотил хвостом и, когда хозяин встал, нехотя поплелся на старый ватник у печи.
Одевшись, Иван Алексеевич подошел к окну и распахнул раму. В комнату ворвался ветер, принеся запах осенней прели, шум и гам воробьиной стайки, ссорящейся на кусте облетевшей черемухи. Вдохнув полной грудью свежий воздух, с радостью отметил, что высаженные вдоль тракта сосны за лето подросли.
Много лет отдал Иван Алексеевич любимому делу. Даже воюя, он думал о земле, ее зеленом наряде. После войны вернулся в родные места. Несколько дней бродил по знакомым лесам, с волнением прислушивался к их шуму. И осел здесь, с нетерпением и жадностью взявшись за покинутую на время работу.
Шли годы. На бросовых землях он разводил сады, сажал деревья по склонам оврагов и балок, закладывал леса звонких сосен и стройных лиственниц. А в свободные часы, которые выпадали не так уж часто, бродил со своим сеттером, и холодок ружейных стволов волновал его так же, как в годы далекой юности.
Жизнь Ивана Алексеевича текла как будто однообразно. Но в лесу, где все время идет смена цветов и красок, ни один день не похож на другой, каждый открывается новой страницей, наполненной трудом и заботами. Так и нынешний день отличался от прошедшего: в воздухе кружилось больше опадающих листьев и в открытое окно доносились прощальные голоса улетающих журавлей.
Перекусив, он уехал в питомник. Однако начавшийся с полудня дождь заставил прервать работу.
Закутавшись в плащ, лесничий погонял мышастого мерина, шлепающего по раскисшей дороге. Слыша сердитый голос хозяина, мерин шевелил ушами, вскидывал голову и, екая селезенкой, ненадолго переходил на рысь.
У ворот лесничества стоял «газик». Под кузовом на разостланном коврике лежал шофер, орудуя ключом и отверткой.
— Что случилось? — спросил с седла Иван Алексеевич.
Из-под машины показалось замазанное лицо.
— Сцепление полетело. По таким дорогам только на тракторах ездить! — и, поминая недобрым словом всех святых и угодников, шофер снова скрылся под машиной.
Расседлав мерина, Иван Алексеевич пошел к дому. На пороге его встретила сторожиха Никитична.
— Приезжие остановились, так уж я их в твою комнату отвела, пущай отдохнут с дороги.
Он молча кивнул головой и открыл дверь. Навстречу ему с дивана поднялся высокий плотный мужчина в кожаном пальто. Сидевшая рядом женщина осторожно отставила недопитый стакан молока.
— Вы уж нас извините. Спешим к поезду, а тут, как назло, машина поломалась! — мужчина развел руками. Его спокойные, чуть насмешливые глаза понравились Ивану Алексеевичу.
— Вы бы разделись! — предложил он, радуясь случаю поговорить с новыми людьми. — Машина, по всему видно, будет готова не скоро. Вы еще успеете выпить чая, я сейчас попрошу самовар.
— Спасибо! Не беспокойтесь, — остановила его женщина. — Мы очень спешим. Боюсь, опоздаем. Поторопить бы шофера! — обратилась она к спутнику.
Ее негромкий грудной голос всколыхнул память Ивана Алексеевича. Не веря себе, боясь ошибиться, он с трудом подавил готовое сорваться с губ восклицание. Стянул с себя мокрый, прилипший плащ, кинул его на скамью у двери. Прошел к столу, взял папиросу, похлопал себя по карманам, разыскивая спички.
— Много курите, — кивнула гостья на пепельницу.
— Простите, — пробормотал Иван Алексеевич. — Совсем бирюком стал, забыл, что в женском обществе курить не полагается, да и не каждый любит табачный дым. — Он сломал папиросу и бросил ее в пепельницу. — Вы не обращайте на меня внимания, располагайтесь как дома. Гостям я всегда рад.
Она тихо рассмеялась.
— От нас радости мало. Мы вам основательно наследили.
Иван Алексеевич пристально взглянул в ее лицо. Будто сквозь туман проступили знакомые черты: широкий разлет бровей, карие глаза, упрямая линия подбородка и черная прядка волос, выбившаяся из-под берета. Лицо умное, уже немолодой женщины, сохранившей неуловимое обаяние юности. А маленькие, но сильные руки, без всяких следов маникюра, подчеркивали ее простоту и изящество.
Удивленная его взглядом, женщина смутилась.
— Я, наверное, вся в грязи, дорога такая ужасная. Пойду умоюсь.
Она вышла из комнаты. Ее спутник тоже поднялся.
— Помогу шоферу, а то, чего доброго, застрянем здесь до утра!
Оставшись один, Иван Алексеевич задумался: «Незачем ворошить прошлое. У нее своя жизнь. Муж — прекрасный. По всему видно — счастлива». Мысль, что он может нарушить покой этой, когда-то дорогой ему женщины, заставила принять решение остаться неузнанным. То, что Татьяна Петровна его не узнала, он понял сразу. Да разве легко в седоусом, погрузневшем человеке узнать долговязого робкого парня, каким он был тридцать лет назад!..
Он хорошо помнил то далекое время. Ясно представил себе, каким был смущенным и неловким, всегда теряющимся в ее присутствии. Даже на пристани, куда пришел проводить ее, — она уезжала учиться, — так ничего и не смог ей сказать. Молча стоял рядом и смотрел, как гасли на камской воде отблески вечерней зари..
Белый пароход, похожий на огромную птицу, увез ее по широкой реке, и больше они не встречались. Бродячая профессия лесного таксатора носила его по стране. А потом война.
