Лев Портной - 1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского
В алтарь ввалились подручные Дурасова. Священник, не сумев встать на ноги, попытался опуститься на пол, потянувшись вперед руками. Чувствуя, что не удержу батюшку, я хотел было броситься на полицейских, ошеломить их внезапным нападением и попытать бежать. Но тут один из них закричал:
—Глядите-ка, подпол!
За престолом обнаружился люк. Дурасов нагнулся, схватил за железное кольцо и открыл проем. Его помощники подошли ближе и заглянули вниз. Я легонько ударил батюшку по горлу и страшным шепотом произнес:
— Вы открыли врата, ведущие на погибель! Бесы туда исходят!
—Какие бесы?! — зло спросил Дурасов.
— Маркиз Ориакс[49] с огненной головой леопарда только что канул… — успел прошептать я.
Полицеймейстер, услыхав об огненной голове леопарда, немедленно скомандовал:
— Живо! Туда! Свечи возьмите!
Оба помощника взяли по несколько свечей, зажгли их и спустились в подпол. Батюшка давился и пытался вырваться, впрочем, силы его совсем иссякли.
—Вот это да! — раздался голос из подпола.
—Что там?! — нетерпеливо спросил Дурасов.
—Малюта Скуратов, — послышалось в ответ.
—Не понял?! — с изумлением воскликнул Егор Александрович.
—Малюта Скуратов, — повторил голос.
—Черт знает что, — пробормотал полицеймейстер, наклонившись к проему.
Я отпустил батюшку, подхватил Дурасова снизу за ноги, дернул на себя, одновременно поддав плечом по филейной части полицеймейстера, и он, вскрикнув, свалился в подпол. Я закрыл люк, выломал ножку стула и пропустил ее через кольцо.
—Э-эх, — выдохнул изумленный священник.
Я выволок его на улицу и усадил на землю, прислонив спиною к стене.
—Ну, батюшка, вы уж простите меня, грешного, и при случае помолитесь за меня, — попросил я на прощание.
Теперь было самое время нанести визит Карамзину.
Глава 21
—Любезный друг мой, вы приехали вовремя: мы как раз собираемся отобедать, — обрадовался моему появлению Николай Михайлович.
Он повел меня к столу. Екатерина Андреевна[50] поднялась навстречу. Я прикоснулся губами к ее руке. Не будь эта очаровательная женщина супругой уважаемого историографа, а также будь я и сам в иных обстоятельствах, так непременно приволокнулся бы за нею.
— Здесь сейчас тихо, — сказала Екатерина Андреевна. — Когда граф Ростопчин в Москве, в Сокольниках все замирает.
— Екатерина Петровна отдыхает, — добавил Николай Михайлович.
Судя по его многозначительному тону, он подумал о том, что мне было бы неловко обедать в компании с графиней Ростопчиной после ночного вторжения в ее спальню.
Об утреннем нелицеприятном разговоре с генерал-губернатором Карамзин не знал. Я задумался: стоит ли рассказывать об этом самому? Я рассчитывал обрести в лице историографа помощника, но если он усомнится в моей искренности, вся затея пойдет прахом. А вечером, вернувшись на дачу в Сокольники, граф Ростопчин наверняка расскажет о том, что мы повздорили.
— Андрей Васильевич, любезный друг, как продвигается ваше расследование? — спросил Карамзин. — Что- нибудь слышно о мадам Арнье?
— Продвигается, Николай Михайлович. Медленнее, чем хотелось бы, но и на мертвой точке не стоит, — ответил я. — Беда в том, что в окружении Федора Васильевича имеются не только дельные люди, но и совершенно бестолковые…
— О, любезный друг! — воздел руки историограф. — Предвижу ваши следующие слова, ибо люди бесполезные всегда коварны.
—Вот-вот, — с воодушевлением сказал я, как бы поддерживая мысль Карамзина. — Вы помните полицеймейстера Дурасова?
—Егорушку? — переспросил Николай Михайлович.
—Егорушку, — повторил я с неприязнью. — Ему удалось представить меня в совершенно невыгодном свете! И Федор Васильевич ему поверил!
— Клевета под личиной усердия, — подхватил Николай Михайлович.
Я коротко поведал, как толпа едва не учинила расправу над французскими актерами на Мясницкой и как Дурасов присвоил себе заслугу полковника Парасейчука, а меня обвинил в разжигании розни.
— Федор Васильевич потребовал, чтобы я отбыл в Петербург. Но при всем уважении к его сиятельству, я исполняю волю государя императора, я подчиняюсь главнокомандующему. — Желая покончить с этим вопросом и перейти к нужному мне предмету, с великодушным вздохом я промолвил: — Ну да бог с ним, история расставит все по своим местам.
— Любезный друг, места в истории определяет победитель, — с грустью добавил Карамзин.
Эта фраза убедила меня в том, что Николай Михайлович проникся сочувствием ко мне и, главное, доверием.
— Но все это пустяки, — сказал я. — Тут случилась серьезная неприятность.
Карамзин напрягся, взял за руку Екатерину Андреевну и уставился на меня с мучительным выражением.
—По Москве пошел слух, будто какой-то Леппих делает воздушный шар для графа Ростопчина, — продолжил я.
—Франц Леппих, — уточнил Николай Михайлович. — Я слышал о нем. Он занят совершенно секретным делом. На случай, если слухи о нем вдруг просочатся, государь император условился с гражданским губернатором Обресковым представить дело таким образом, что якобы Леппих выполняет частный заказ Николая Васильевича. Скажу вам по секрету, что его величество начал осуществление этой затеи еще при прежнем генерал-губернаторе, при Гудовиче. Однако же государь Ивану Васильевичу не доверился. Все устраивалось через Обрескова.
Карамзин знал подробности, которые мог слышать только от графа Ростопчина. Это свидетельствовало о доверии со стороны генерал-губернатора. И Николай Михайлович был расположен ко мне, а иначе не стал бы показывать чрезмерную осведомленность в конфиденциальном вопросе.
—Ну, не знаю насчет гражданского губернатора, — продолжал я. — Но по кабакам ходят слухи, что граф Ростопчин собирается бежать на воздушном шаре. Совершенно неправдоподобная ложь!
— Однако чем неправдоподобнее слухи, тем сильнее они овладевают умами, — неожиданно сказала Екатерина Андреевна.
Я поклонился ей с благодарностью.
—В Москве того гляди начнется паника. Слухи нужно пресечь. Но я боюсь, что меня граф Ростопчин и слушать не захочет.
—Друг мой, что мы можем сделать? — с готовностью спросил Николай Михайлович.
—Полагаю, за решением ходить далеко не нужно, — ответил я. — Нужна та же гениальная афиша, которую придумали вы в деле с Верещагиным.
Я не был уверен, что идея об упомянутой мною афишке принадлежала Карамзину, а не самому графу Ростопчину. Но мои слова польстили Николаю Михайловичу.
Однако глаза его тревожно забегали, он силился что- то вспомнить. И я поспешил ему помочь.
—Когда по Москве распространилась записка Верещагина, — та, что он переписал из гамбургской газетки, — вы немедленно написали афишу, где сами же рассказали об этом случае.
— Да-да, именно так и было, — подтвердил Николай Михайлович.
—И эта афиша, эта открытость со стороны городских властей успокоила народ. Я уверен, было бы гораздо хуже, если бы граф Ростопчин попытался скрыть это дело, — сказал я.
—Любезный друг, но что мы можем сделать теперь? — повторил Николай Михайлович.
— Нужно выпустить афишку, где будет рассказ о том, что Франц Леппих строит воздушный шар, — ответил я. — Напишите, что на этом воздушном шаре он полетит и разгромит французскую армию.
— Громить армию с воздушного шара?! — воскликнул Карамзин. — Я не полководец, но мне представляется такая затея совершенной фантасмагорией!
— И что?! — я повернулся к его супруге. — Екатерина Андреевна только что справедливо заметила, что неправдоподобные слухи овладевают умами куда сильнее, чем самые правдивые сведения. Нужно выставить этот воздушный шар на всеобщее обозрение. Как только люди увидят его, они поверят, что с его помощью можно победить целую армию! Нужно раскрыть место, где работает Франц Леппих. Пусть каждый желающий пойдет и собственными глазами увидит воздушный шар!
