Уинстон Грэм - С этим я справлюсь
– И что её спасло?
– Врач, доктор Гленмор. А потом…
– Но она мне говорила, что именно он во всем виноват! Что он не пришел, когда за ним послали!
– Ну, конечно, милая, так она потом и говорила. Ему это не повредило, он ведь давно умер. Ей казалось, что лучше рассказать тебе именно так.
– Зачем ему понадобилось её спасть?
– Ну, оказалось, что она страдала родильной горячкой. Вроде помешательства, вызванного тревогой, волнениями и вообще…Так и доктор сказал на суде. Да так оно и было… Иногда после родов такое случается. Несколько дней, и все проходит. Как лихорадка какая-то.
Я вытерла руки, положила полотенце на стол, сунула пальцы в мокрые волосы и откинула их с лица.
– Все равно я не понимаю, зачем она это сделала. И ты мне ничего не объяснила. Я не понимаю, зачем она мне лгала. Зачем нужно было врать? Врать, что не пришел врач, что папа… Почему ты ей позволяла врать?
По щекам Люси потекли слезы.
– Марни, ты ведь единственное, что у нас осталось.
– Это не объяснение. Если она не хотела говорить правду, то могла бы просто молчать. Ведь могла она просто ничего не говорить!
– Наверное, ей хотелось, чтобы ты была на её стороне.
На этот раз на лестнице действительно послышались шаги, в кухню вошла Дорин.
– Мне приснился такой ужасный сон… Господи, Марни, ты же белая, как мел!
19
Похороны были назначены на два. Дядя Стивен приехал в половине первого. Мы с ним не виделись четыре года. Он был уже не так красив, как раньше, каким я его помнила, но вот улыбка осталась прежней, и серые глаза тоже.
Похороны прошли как во сне. Нас было семеро. Шесть венков. Один Дорин заказала от меня. Она сама все и организовала.
Я подумала, что меня тоже следует похоронить. Или, пойти куда-нибудь и отметить это событие. Но я не буду такой осторожной, как мама. Какого черта! Мужчинам не придется стучать мне в окно. Дверь будет открыта настежь.
Как раз перед тем, как выходить из дома, меня опять стошнило, но потом я пришла в себя и даже чуть не покатилась со смеху в церкви, но сдержалась. Да и смешного ничего не было. Церковь стояла на холме. Название я забыла, но со двора были видны крыши домов. Море лежало голубым блюдцем с отбитыми краями. На западе я различала крыши Плимута, здание ратуши и торговый центр.
Интересно, что делает Марк? Я впервые вспомнила о нем с тех пор, как приехала. Теперь никто за мной не погонится, ведь я ничего не украла. Меня не хватятся до завтрашнего утра. А к тому времени ещё есть возможность оказаться во Франции.
Но стоит ли бежать во Францию? Ведь после этой смерти я впервые стала по-настоящему свободна.
Дядя Стивен совершенно поседел, хотя был моложе мамы лет на пять-шесть. Они совсем не походили друг на друга, правда овал лица был одинаковый. Господи, а я ещё живу! Зачем? Он-то почему мне не сказал?
Теперь я вспомнила, что крикнула та девчонка из школы, Ширли Джеймсон, из-за чего тогда началась драка. бросилась на нее, размахивая кулаками. Она сказала: «Ишь, нос задирает! А у самой мать шлюха, да ещё убийца!».
Значит, Ширли была права. Невольно задумаешься: ребенком тебе скажут что-нибудь и ты поднимаешь бурю, но потом выясняется, что это правда. А я боялась признаться маме, что украла немного денег, чтобы получше устроить её жизнь! Тут я действительно расхохоталась, но все сошло за кашель, и на меня никто не обернулся. А священник все говорил:
– Прах к праху, пыль к пыли. Ежели не примет её Господь, пусть возьмет дьявол.
Да нет, не мог он так сказать. Мне послышалось, я схожу с ума… Ну ясно, я сошла с ума. Ведь так случилось с Эди Элмер. А я её дочь, плоть от плоти. Только вместо того, чтобы любить мужчин, я их ненавижу. Не выношу и мысли, что они меня коснутся. Клин клином?
Всю жизнь она лгала. А я? Почти всю. Выстроила из вранья прекрасную жизнь. Даже три или четыре жизни, и все фальшивые, ненастоящие, как мамина. Просто я одной не удовлетворилась… Мне хотелось вдребезги разнести свой череп. Как она меня провела! А я себя сама!
Остальные уже разошлись, а я все стояла. Блестящий коричневый гроб с медными ручками опущен в рыжую глину, могильщик налегал на лопату. Нет, горя я не чувствовала. Я просто стояла и смотрела на яму в земле. Вроде окопа. Облако закрыло солнце. У соседней могилы стоял на дубке с меня ростом сохранились высохшие бурые листья; они шуршали на ветру, давно должны были опасть, но остались, как вранье, про причину которого уже забыли, а оно все держалось и держалось.
Но я теперь свободна, свободна, как никогда. Свободна от Марка, от мамы и даже от Фьюри.
Все они ушли, все умерли. Мне больше не нужно ни под кого подлаживаться, и можно все начать сначала.
Дядя Стивен тронул меня за локоть:
– Марни…
– К черту, – отмахнулась я.
– Я всех отослал. Дорин нужно успеть на поезд. Люси сама о себе позаботится…
– И я тоже.
– Сейчас тебе придется туго. Но я хотел поговорить с тобой. Люси сказала, ты знаешь про маму…
– К черту, – повторила я.
– Марни, нам нужно поговорить. Там ждет такси. Давай куда-нибудь поедем…
– Спасибо, я лучше пройдусь.
– Тогда пошли. – Он крепко взял меня за руку.
И у меня не было сил сопротивляться.
Мы поехали куда-то, мы сидели в шикарном отеле, уже потом я поняла, что дядя Стивен специально повез меня в такое место, чтобы я не могла плакать и вообще соблюдала какие-то приличия, хотя бы внешне. Но он чертовски рисковал, потому что мне плевать было на приличия, и я готова была все перевернуть вверх ногами. Виной был не дурной нрав и не настроение, а ужасная, смертельная опустошенность, которую никто не сможет вынести.
– Марни, возьми себя в руки, – сказал дядя Стивен;
– Какое ты имеешь право мне советовать…
– Марни, постарайся посмотреть на дело спокойно. Я понимаю, какой это ужасный удар – потерять мать, и внезапно узнать про неё такое. Но принимай вещи такими, как есть. Давай я расскажу о ней, может, у тебя на душе полегчает.
– Расскажи ты о ней десять лет назад, имел бы право говорить сегодня.
– Что? Рассказать тринадцатилетней девочке? Я не имел такого права; ты её дочь, а не моя. Но если б даже так, ты уверена, что поняла бы?
Я смотрела на вазу с цветами, стоящую на белой скатерти: нарциссы, ирисы, тюльпаны… Впервые я отметила у дяди Стивена северный картавый выговор, которого раньше не замечала.
– Эди была старше меня, но я всегда очень любил её. И думаю, что понимал. Теперь во всем повадились винить отца с матерью; но если ты какие-то свои неудачи относишь на её счет, то почему часть её грехов не переложить на нашего с ней отца? Твой дед был местным проповедником, ты знаешь?
– Мама говорила.
– Вообще-то он был строителем, но в тридцатые годы остался без работы. Это его сломало. Он ещё больше ударился в религию, но в какую-то ненормальную. Когда умерла твоя бабушка, наша мама, отец все больше уходил в себя, и заботы о семье взяла на себя Эди. Марни, ты когда-нибудь думала о своей матери как о женщине? А она была, чрезвычайно чувственной женщиной.
– Не сомневаюсь
– Нет, ты пойми правильно. Она всегда привлекала мужчин, у неё не было недостатка в поклонниках, но воспитывали её в такой строгости, что она никогда никому ничего не позволяла. Я рос рядом и знаю. Эди оставалась с отцом до самой его смерти. А ей тогда было уже тридцать три. Ты понимаешь, что это такое? Бог знает, как она страдала. У неё на руках был отец, а он временами становился непереносим, к тому же властен необычайно, прямо как ветхозаветный пророк. В последние годы она стала немного на него похожа, но разумеется, не в такой степени. Я-то обычно уходил, и все. А как только представился случай, вообще ушел в море.
Он предложил мне чаю, но я покачала головой.
– Через два месяца после смерти отца, – продолжал дядя Стивен, – она вышла замуж. Думаю, они с твоим отцом были счастливы. Она впервые зажила нормальной жизнью и открыла, чего ей не хватало. Мне кажется, Фрэнк разбудил в своей жене такое, чего и сам не ожидал. Но пока он был дома, это не имело значения… А вот когда Франк уехал в Австралию на заработки, она осталась одна, и ей стало гораздо хуже, чем прежде, до замужества. Она проснулась слишком поздно, и заснуть – даже на время – не смогла. И Эди стала встречаться с мужчинами.
– Со множеством мужчин, верно?
– Я её не оправдываю, просто пытаюсь понять и объяснить, почему так случилось. С другой женщиной, иначе воспитанной, иначе устроенной, такого никогда бы не произошло.
– Ты меня убеждаешь, что она стала убийцей собственного сына из-за воспитания?
Он замолчал и завозился с трубкой. Потом заговорил снова.
– Марни, твоя мама была очень сексуальной и страстной женщиной, и ничего другого я не утверждаю. В последние годы она жила в ужасном самообмане. То, как она проглотила твою сказку про богатого мистера Пембертоне, который осыпал тебя деньгами…
