Уинстон Грэм - С этим я справлюсь
– Привет, дорогая, – сказала она пропитым голосом. – Жарко, правда?
Сев за столик, я поймала наши отражения в зеркале. Я видела её, а рядом девушку в коротком коричневом пальто, с завивкой, челкой, в желтой блузке. И вид был вполне обыкновенный. Ничего похожего на загнанное животное.
– Тебе нехорошо, дорогая? – спросила женщина. – Тут сильно накурено…
Перед ней стояли три пустых стакана и четвертый, до половины налитый крепким ирландским портером.
– Попробуй портера, дорогая, – предложила женщина. – Это что у тебя, бренди? От таких маленьких рюмок никакого проку.
– Да, – сказала я самой себе, а вовсе не ей. Это была первая рюмка бренди, которую я выпила после вечера в том, другом баре в Ибизе, когда все вокруг пировали, а мы с Марком спорили о любви. И вдруг из глаз моих брызнули слезы. Бог знает, почему, но хлынули потоком.
– Что случилось, дорогая? Поссорилась с приятелем?
Девушка в зеркале поискала платок, достала его и утерла лицо. Но поток слез иссяк не сразу.
– У меня тоже когда-то был дружок, – сказала женщина. – Давай-ка выпьем. И позволь мне угостить тебя портером. Эй, слушай, два портера сюда!
Она крикнула это официанту и навалилась грудью на край стола.
– Он был матросом, мой парень, этот единственный мой парень…
Марк не знал, кого взял в жены. И Роумэн не знал, с кем имеет дело. У них была надежда превратить меня в нормальную женщину. Ох, Марк, какую свинью я тебе подложила…
– Я говорю ему: Берт, у тебя доброе сердце, но этого мало. Тебе придется быть преданным. Потом я уже поняла, какое глупое слово сказала. Но я имела в виду…
Преданный… Кто кому был предан? Только Марк, пожалуй, и был предан мне, больше никто. Я выпила портер, который заказала моя соседка. Сказала я ей хоть слово? Не могла вспомнить. А если бы я ей все рассказала? Что бы она ответила? Сама она имела дело только с нормальными вещами, которые просто неудачно сложились. У меня же опыт исключительно ненормальный. Допустим, я начну свой рассказ так: «Я воровка, а мать моя шлюха…»
Через минуту я снова посмотрела в зеркало и с удивлением увидела, что девушка что-то рассказывает. А растрепанная баба напротив неё молчит. То есть она перестала говорить и теперь слушает, раскрыв рот. И вид у неё ошарашенный и беспокойный, как у человека, подобравшего с земли червяка и обнаружившего, что это гремучая змея.
Наверно, я ей все рассказала. А может быть, и нет – не знаю. Однако я наговорила достаточно, чтобы у неё зародилось сомнение, не из сумасшедшего ли дома я сбежала. И это, полагаю, было недалеко от истины.
Рассказывая, я смотрела в зеркало и думала: вот, полюбуйтесь, перед вами Марни Элмер, прежняя Марни Элмер. Недурна собой, и хотя прошла огонь и воду, в сущности, никому никогда не хотела причинить вреда. Но с того дня, как она появилась на свет, людям от неё доставались одни гадости. Лучше бы мать придушила её, как того малыша.
Рассказывая, я словно освобождалась от ужаса и шока, которые на меня навалились. По крайней мере, я свободна, непрестанно напоминала я себе, потому что с тех пор, как вышла замуж за Марка, я все время отчаянно желала освобождения.
– Ну, вот и все, пожалуй, – сказала я. – Ты хотела знать, что у меня случилось. Теперь знаешь. Спасибо за портер. Можно мне тоже тебя угостить?
Соседка изумленно таращилась на меня.
– Я не чокнутая, не думай, – продолжала я. – А если и да, то не очень. Все, что я тебе рассказала, правда. Забавно, что иногда случается с людьми!
Я заказала портер для неё и бренди для себя.
Мне вдруг необходимо стало выпить. Впервые я поняла, почему некоторые люди пьют. Им приходится заливать боль внутри, боль от того, что они живут на свете.
Подошел официант, я ему заплатила, плеснула немного содовой и выпила весь бокал до дна, пока моя собеседница ещё только облизывала губы после первого глотка.
– Но почему ты бросила мужа, дорогая? Он тебе разонравился? – спросила она.
– Не в этом дело, – отмахнулась я, но, глядя на её большую мягкую грудь и на широкое доброе лицо, подумала: как ей это объяснить?
Сколько бы я ни говорила, бесполезно, она все равно никогда не сможет понять. Ведь для неё секс – что-то вроде удобного кресла, теплого камина или стаканчика портера. Не больше, но и не меньше. Откуда же ей знать, что он может пугать, вызывать отвращение, приводить в ужас; каким образом я объясню ей, что не в силах была преодолеть омерзения, не в силах с ним справиться? Испытывала? Или все ещё испытываю? Этого я не знала.
– Лучше пойду-ка я…
– Ну и напугала ты меня, дорогая. Такая молодая… В самом деле… Но я бы на твоем месте не переживала. Жизнь идет нормально, пока ты не расслабился. Того, что сделала твоя мать, не исправить, так? Откуда мне знать, что моя мамаша вытворяла в двадцать лет? В семьдесят она была добропорядочной старушкой, но это же совсем другое дело. Милая, да я и сама бы не хотела, чтобы мой ребенок обо мне все знал!
Когда я выходила из бара, коротышка в клетчатой кепке был тут как тут.
– Вас подвезти, мисс? Вам в какую сторону?
– В противоположную, – отрезала я.
– Да поехали, чего там! Будь хорошей девочкой. У меня отличный маленький «спрайт» за углом. Покатаемся для начала?
– Сам катайся, – сказала я, шагнув на мостовую. Он не отставал.
– Вон там, видишь? Красный. В прошлом году купил. Каталась на таком когда-нибудь? Стоит попробовать, скажу я тебе.
– С тобой конечно стоит, – бросила я, оттолкнула его и пошла прочь. Он сделал несколько шагов за мной, но потом передумал.
Я шагала по улице туда, где на холме стояла церковь. Уже стемнело. И на свет рождалась Мюриэл Уитстоун. Я пойду на Катберт-авеню и проведу там ночь, а завтра соберу вещичка и уеду. Сначала поеду в Саутгемптон, потом автобусом доберусь до Борнемута. Там сделаю другую прическу, подправлю брови и, может быть, ещё как-нибудь изменю внешность, а во вторник отправлюсь в Лидс. По сути дела, это столь же увлекательно, как и прежде: снова создавать новую личность, придумывать новую историю жизни. И если я на этот раз добуду деньги, то буду тратить их только на себя. И пошли все к черту!
У чугунных ворот церкви плакал ребенок.
– Что случилось? – спросила я.
– Я потерял маму, – сказал мальчик.
– Где ты живешь?
– Дейвидж-стрит, дом десять. Вон там.
Поразительно, оставлять ребенка в таком возрасте на улице, когда уже стемнело.
– Это далеко?
Он покачал стриженой головой,
– Там папа.
Нам было по пути.
– Я тебя провожу, если хочешь.
– Не пойду я туда.
– Почему? Может, твоя мама вернулась домой раньше тебя.
Он вновь заплакал, а потом закашлялся. Он ужасно кашлял. Я взяла его за руку и повела. При свете фонаря он показался мне худеньким и горячим… Одет нормально, но худой и горячий.
Будь я монахиней, могла бы заботиться о больных детях, возможно, таким образом отдав долг за того, которого положили под мою кровать… Рука мальчика лежала в моей так доверчиво, словно я была его сестрой.
– Как случилось, что ты потерял сегодня маму?
– Нет…
– Что нет?
– Я не сегодня её потерял.
– Что ты хочешь сказать?
– Я в среду её потерял.
Мы прошли немного, добрались до Дейвидж-стрит и двинулись по ней. У меня ничего, даже конфеты для него не было И вдруг я поняла, что мне нет никакого дела до Мюриэл Уитстоун. Мне наплевать, пусть она вообще не появится на свет. Мне нисколько не интересна ни она сама, ни её паршивая секретарская работа, ни её воровство. Не знаю, что произойдет с Мюриэл Уитстоун, но Марни Элмер сыта этим по горло. Марни Элмер покончила с этим навсегда. Она не может больше изобретать других людей. И может жить только собой.
– Что это значит? – спросила я мальчика. – Твоя мама ушла в среду? Когда же она вернется?
– Она никогда не вернется. Они мне сказали, что она уехала в гости, но я-то лучше знаю. Я видел её. Ее несли в гробу. Она умерла. Ее больше не будет.
Он вновь заплакал, я обхватила руками его голову и прижала к себе. Все правильно, пора побыть и чьей-то мамой для разнообразия. Пора жалеть других, а не себя. Перестать копаться в душе и посмотреть вокруг. Потому что горе других может быть ничуть не меньше собственного.
21
Не знаю, когда я вернулась. Я проводила мальчика, познакомилась с его отцом. Худой долговязый мужчина с русыми волосами рассказывал:
– Мы переехали сюда из Стоука. Нам сказали, здесь климат лучше, более подходящий для Ширли. Мне пришлось сменить работу, потерял три фунта в неделю. Но вскоре после переезда жена стала кашлять кровью. Ей предлагали лечь в больницу, но нет. Опять, говорит, в больницу? Ни за что. Лучше я умру в своем собственном доме. Бобби исчез, стоило мне только отвернуться. Он знает. Как ни стараешься скрыть, все равно они все узнают.
