Герберт Аллен - Только не дворецкий. Золотой век британского детектива
— Нет-нет, — добавил он поспешно, — я ваш друг. Я хочу вам помочь. Исполнение приговора — не преступление.
Леди Эрика смерила взглядом маленького виноторговца. Прошлым вечером он в ее глазах сливался с интерьером — она сочла его занудой, который только и может, что говорить о винах. Теперь леди Эрика чувствовала его восхищение и мягкую доброту. Во всяком случае, он был безопасен. Поэтому, слабо возражая ради приличия и делая вид, что ничего не поняла, леди Эрика позволила усадить себя в кэб и услышала, что мистер Клерихью велел водителю ездить вокруг парка и ждать дальнейших указаний.
Некоторое время мистер Клерихью сидел молча, гордый тем, что едет в автомобиле рядом с необыкновенно красивой женщиной.
Наконец он откашлялся и тихо сказал:
— Как хорошо! Парк прекрасен даже зимой. Скажите, ведь документ при вас?
Леди Эрика молчала.
— Ну конечно же он при вас! Давайте я выгляну в окно, пока вы будете его доставать. Подумайте, каким облегчением для вас будет избавиться от этой ноши и быть уверенной, что документ отправится по нужному адресу. Не бойтесь меня. Я хочу вам помочь и не могу осуждать вас за то, что вы сделали вчера вечером.
Мистер Клерихью выглянул в окно. Леди Эрика колебалась, не зная, опасаться ли ей ловушки или довериться этому маленькому человеку. Затем послышалось шуршание шелка, и минуту спустя она тронула мистера Клерихью за руку:
— Вот.
Мистер Клерихью, не глядя, спрятал Балтийский договор в просторный карман своего пальто.
— Теперь мы можем говорить откровенно, — мягко сказал он. — Помните, я ваш друг и вы можете на меня положиться. Правильно ли я понимаю, что у вас есть веские причины ненавидеть большевиков?
— Они убили моего мужа и всех, кто был мне дорог, — ответила леди Эрика приглушенным голосом.
— Я подозревал нечто подобное. Теперь я все понял, но скажите, почему именно кларет заставил вас предположить, что Мэнтон — не тот, за кого выдает себя?
— Кларет тут ни при чем, хотя, кажется, это его я пила, когда заметила, что у Мэнтона на левом мизинце нет фаланги. Одна женщина в Риге — она была его любовницей — сказала мне, что у человека, которого я так долго искала, именно такой палец. Кроме того, по ее словам, у него была еще одна примета — изуродованное левое ухо, жалкий обрубок уха. Я не видела его ушей — как вы помните, у него длинные волосы, но почувствовала, что это он. Он проявлял ко мне внимание, и я его поощряла. Позже, в библиотеке, я утвердилась в своем предположении, позволив ему себя поцеловать. — Леди Эрика вздрогнула. — Я предпочла бы целоваться со слизнем или орангутангом, но зато у меня появилась возможность приподнять ему волосы и взглянуть на его уши. Теперь я точно знала, что это Азеф. Он быстро угодил в мои сети и попросил меня вернуться после того, как все уйдут, чтобы выпить еще по бокалу токайского — эликсира любви, как он выражался, — и вложил мне в руку ключ. Остальное объяснять не надо.
— Прошу прощения за любопытство, но мне хотелось бы услышать все немного подробнее.
— Еще когда я жила с мужем в России, я приобрела привычку носить на шее флакончик яда, безболезненного и смертельного. Азеф сказал мне, что к полуночи вся прислуга будет спать; в четверть первого я вернулась, открыла дверь ключом и вошла в библиотеку. Он сидел там и читал документ, который теперь лежит в вашем кармане. Он разлил токайское по бокалам, которые уже стояли на столе. Документ все еще был у него в руках — позже я разобрала, что это такое, — и Азеф повернулся ко мне спиной, чтобы спрятать его в стол: трудно соблазнять женщину, держа в руках важные бумаги. Содержимое моего флакончика тут же оказалось у него в бокале.
Он посмотрел на меня и выпил все до дна, бормоча какие-то глупости про эликсир любви. Я пригубила вино и увидела, как он молча осел в кресле, даже не почувствовав боли. Затем, как будто по наитию, я подошла к столу и забрала бумагу, которую он читал, так как была уверена, что никаких прав на нее он не имеет. Так я убила Азефа. Но как вы об всем догадались?
— Милая моя леди, я ни о чем не догадывался, пока этот человек не предложил нам «Штайнберг Кабинет» 1868 года. Я сразу понял, что это вино из знаменитого бочонка. Рейнские виноделы выдерживают свои вина в маленьких бочонках, отжимая самые лучшие виноградины в одном, виноградины второго сорта в другом и так далее, получая таким образом с одного виноградника несколько вин разного качества, которое определяется по номеру бочонка, известному лишь посвященным. Самый лучший рейнвейн в мире изготовили в 1868 году в бочонке номер 4569, который был полон лишь наполовину. Ценой неимоверных усилий моему отцу удалось достать две дюжины бутылок за огромные деньги. Все остальные отправились в погреба русского императора. Этого рейнвейна никогда не было у Ротшильдов. И то же самое с токайским. Нас действительно угощали эссенцией токая 1811, как я и говорил. Около ста бутылок токайского года кометы нашли перед самой войной замурованными в одном из погребов Венгрии. Моя компания купила несколько бутылок за фантастические деньги, и опять-таки все остальное пошло царю. Разумеется, попробовав эти вина, я сразу понял, что они из царских погребов. Когда Мэнтон солгал об их происхождении, мне стало ясно, что дело нечисто.
— Но ведь царские вина наверняка давно уже выпиты, — возразила леди Эрика.
— Я подхожу к этому, — ответил мистер Клерихью. — Я ищу редкие вина по всему свету и некоторое время назад обнаружил, что вина, которые мне нужны, остались только в России в императорских погребах. Я выяснил, что вина все еще там, их охраняют как музейные экспонаты и доступ к ним имеют только самые красные из красных комиссаров. Итак, я был абсолютно уверен, что Мэнтон раздобыл свои великолепные вина именно там. Естественно, я спросил себя, кто этот человек, который так свободно орудует в императорских погребах. Ответ напрашивался сам собой: это мог быть только советский комиссар, занятый советскими делами. Мой агент, пытавшийся купить для меня императорские вина и своими глазами видевший опись — учет ведется и по сей день, — сообщил мне, что все вина, которые мы пили, были выданы Азефу, шефу ОГПУ. Так я понял, что под именем Мэнтона скрывался либо сам Азеф, либо кто-то из высших чинов ОГПУ.
Сэр Филипп Кармайкл всему миру известен как знаток и любитель вин. Для шпиона, который хотел бы с ним познакомиться, не найти лучшей рекомендации, чем столь драгоценные бутылки. Азеф при его дерзости вполне мог лично приехать, чтобы украсть Балтийский договор, а знать содержание этого договора большевикам необходимо.
— Но при чем тут я?
— Прочитав вашу историю в справочнике «Кто есть кто», я без труда угадал дальнейшую судьбу Азефа. Азеф ездил в загородный особняк сэра Филиппа, чтобы помочь ему спрятать договор, и, разумеется, воспользовался возможностью украсть его.
Я понял, что вы его забрали, поскольку в противном случае полиция бы его обнаружила. Поэтому я воспользовался шансом помочь прекрасной юной леди, тем более что они столь редко встречаются на моем пути.
Возможно, леди Эрика неправильно истолковала восхищение мистера Клерихью.
— Я ни о чем не жалею, — произнесла она с достоинством. — Я уничтожила человека, который убил…
Мистер Клерихью в ужасе замахал руками:
— Леди Эрика, прошу вас. Как я уже сказал, исполнение приговора — не преступление. Я просто отдам документ сэру Филиппу, сообщив ему под строжайшим секретом, что под именем Мэнтона скрывался Азеф. Он сразу же поймет, что его собственная репутация требует, чтобы дело замяли. Даже в демократической стране есть рычаги и механизмы, позволяющие остановить расследование, если опасности подвергаются интересы государства.
Тут леди Эрика, нервы которой были натянуты гораздо сильнее, чем мог предположить мистер Клерихью, не выдержала и разрыдалась у него на плече. Как он ее успокаивал — об этом история умалчивает, но когда он подъехал к Министерству иностранных дел, счетчик показывал колоссальную сумму.
В своем дневнике мистер Клерихью самодовольно и педантично записал: «Знание вин, которые веселят сердце человека, может быть и привилегией и ответственностью, но и то и другое весьма приятно».
Рональд Нокс
Перевод и вступление Марины Костионовой
РОНАЛЬД Нокс родился в 1888 году в Лестершире в семье священника англиканской церкви. Уже с юных лет в нем угадывается тот Рональд Нокс, что впоследствии заслужит славу — славу ученого богослова и тонкого остроумца, знатока античных классиков и современного классика детективного жанра. В шесть лет он читает Вергилия и пишет на латыни стихи для семейного журнала, в двенадцать получает стипендию и отправляется учиться в Итон, где начинает интересоваться католицизмом, а в семнадцать решает принять обет безбрачия. После Итона Рональд Нокс учился в Оксфорде, в Бэйлиол-колледже. Учеба давалась ему легко; он неоднократно получал студенческие награды и стипендии, участвовал в дебатах, был редактором оксфордского литературного журнала «Айсис».
