Луиза Пенни - Эта прекрасная тайна
– Род-айленд, – повторил Гамаш. – Прекрасная порода.
– Что вам о ней известно?
– У них фантастическое оперение. И на мой взгляд, пренебрежительное отношение к ним недопустимо.
Гамаш, конечно, ничего не знал о породе кур под названием «род-айленд», он лишь понимал, что завернул нечто красивое и это может вызвать отклик собеседника. И маленькое чудо действительно случилось. Старший инспектор запомнил одну фразу из своих разговоров с настоятелем.
Брат Симон неравнодушен к курам.
Гамаш, равнодушный к курам, запомнил одну-единственную породу. Он уже собирался сказать «Фоггорн Леггорн», но тут произошло первое чудо, и он вовремя вспомнил, что Фоггорн Леггорн – мультипликационный персонаж, а не порода кур[50].
«Кемптаунские гонки длиной пять миль»[51]. К ужасу старшего инспектора, слова из любимой песни мультипликационного петуха проникли ему в голову и никак не желали уходить. «Ду-да». Он гнал эти слова прочь. «Ду-да».
Гамаш повернулся к брату Симону, надеясь, что его реплика сработала. «Ду-да, ду-да».
– Вы правы, у них хороший характер, но будьте осторожны. Они становятся агрессивными, когда раздражены, – сказал брат Симон.
Магическим словом «род-айленд» Гамаш не просто пробил оборону монаха – ворота перед ним широко распахнулись. И старший инспектор смог войти в крепость.
Но он все же сделал остановку, чтобы сообразить, чем можно вызвать раздражение у курицы. Вероятно, тем же, что раздражает брата Симона и других монахов, втиснутых в крохотные кельи. Полной свободой это не назовешь. Скорее свободой сельдей в бочке.
– Здесь у вас они есть? – спросил Гамаш.
– Род-айленды? Нет. Они довольно выносливы, но пока мы нашли только одну породу, которая имеет высокую яйценоскость в наших северных широтах.
Секретарь настоятеля полностью повернулся к Гамашу. Все его немногословие куда-то исчезло – монах почти умолял Гамаша задавать ему вопросы. И старший инспектор, конечно, не заставил просить себя дважды:
– О какой породе вы говорите?
Гамаш молился и надеялся, что брат Симон не попросит его догадаться.
– Вам будет стыдно, что вы не знаете, – сказал брат Симон чуть ли не с упреком.
– Наверняка.
– Шантеклер.
Брат Симон произнес слово «шантеклер» так торжественно, что Гамашу и в самом деле почти стало стыдно. Но, правда, он тут же понял, что вообще не слышал о такой породе.
– Конечно же! – сказал он. – Шантеклер. И как я не догадался! Великолепные куры!
– Вы правы.
В течение следующих десяти минут Гамаш слушал, а брат Симон, жестикулируя и рисуя коротким пальцем на деревянном столе, без умолку рассказывал о породе шантеклер. И о его собственном петушке-чемпионе Фернандо.
– Фернандо? – не мог не переспросить Гамаш.
Симон даже рассмеялся, к удивлению и чуть ли не оцепенению других монахов. Вряд ли они слышали от него прежде такой звук.
– Если откровенно, – сказал Симон, наклоняясь к Гамашу, – то я имел в виду песню квартета «АББА».
Монах напел знакомую мелодию, одну фразу о барабанах. Сердце Гамаша вспорхнуло, словно захотело прилепиться к монаху. Ах, какой удивительный был у него голос! Если другие голоса были прекрасны своей чистотой, то голос Симона поражал тембром, сочностью. Он возвышал простую популярную песенку до немыслимого великолепия. Старший инспектор пожалел, что у брата Симона нет курочки по имени Мама Миа.
Гамаш видел перед собой страстного человека. Пусть он и пылал страстью всего лишь к курам. Пылал ли он такой же страстью к музыке, Богу, монашеской жизни – другой вопрос.
День сплошных «ду-да».
– Ваш босс, кажется, одержал победу, – заметил брат Шарль, наклонившись к Бовуару.
– Oui. Любопытно, о чем они беседуют.
– И мне тоже любопытно, – сказал доктор. – От брата Симона я всегда слышал одно ворчание. Правда, молчаливость делает его идеальным привратником.
– Я думал, привратником у вас брат Люк.
– Он портье. Швейцар. У Симона другая работа. Он верный пес настоятеля. К отцу Филиппу можно попасть только через брата Симона. Он очень предан настоятелю.
– А вы? Вы преданы настоятелю?
– Он настоятель, наш вожак.
– Это не ответ, mon frère, – сказал Бовуар.
Ему удалось отвернуться от брата Раймона к монаху-врачу, когда Раймон потянулся к кувшину с сидром.
– Вы один из людей настоятеля? Или вы человек приора?
Взгляд доктора, до этого дружелюбный, вдруг стал острым, изучающим. Наконец брат Шарль снова улыбнулся:
– Я нейтрален, инспектор. Как Красный Крест. Ухаживаю за ранеными.
– А таких много? В смысле, раненых.
Улыбка сошла с лица брата Шарля.
– Хватает. Раскол в прежде счастливом монастыре доставляет боль каждому.
– Включая и вас?
– Oui, – согласился доктор. – Но вообще-то, я не принимаю ту или иную сторону. Считаю, что для меня это неприемлемо.
– А для других приемлемо?
– Раскол в монастыре произошел не в одночасье, – сказал доктор, и в его дружеском голосе прозвучала нетерпеливая нотка. – Мы не проснулись однажды утром с решением разделиться на команды, как в игре «Красный разбойник». Все происходило мучительно и медленно. Как если бы кого-то потрошили. Вынимали внутренности. Даже дуэль благородных джентльменов заканчивается отнюдь не благородным убийством. – Монах перевел взгляд с Бовуара на Франкёра, расположившегося рядом с настоятелем, потом на Гамаша, сидевшего по другую сторону стола. – Что вам, вероятно, известно.
С губ Бовуара чуть не сорвалось отрицание, но он промолчал. Монах знал. Они все знали.
– С ним все в порядке? – спросил брат Шарль.
– С кем?
– Со старшим инспектором.
– А что с ним может быть не в порядке?
Брат Шарль помедлил, вглядываясь в лицо Бовуара. Потом посмотрел на свою неподвижную руку:
– Тремор его правой руки. Вы наверняка заметили.
– Заметил. Но он в порядке.
– Понимаете, я спрашиваю не из любопытства, – не отступал брат Шарль. – Подобный тремор иногда служит признаком серьезной болезни. Я замечаю, что он у него то появляется, то проходит. Вот, например, сейчас его рука, кажется, ничуть не дрожит.
– Дрожь появляется, когда месье Гамаш устает или при стрессе.
Доктор кивнул:
– И давно это у него?
– Недавно, – ответил Бовуар, стараясь говорить беспечно.
Он знал, что шеф вроде бы не особо переживает, если кто-то обращает внимание на случающееся у него изредка легкое подрагивание руки.
– Значит, это не Паркинсон?
– Ни в коем случае, – ответил Бовуар.
– Тогда в чем причина?
– Ранение.
– Вот как, – сказал брат Шарль и посмотрел на старшего инспектора. – Шрам у его левого виска.
Бовуар промолчал. Он уже жалел, что отвернулся от брата Раймона с его длинным списком строительных и прочих катастроф, постигших монастырь из-за некомпетентных настоятелей, самым выдающимся из которых был отец Филипп. Теперь Бовуар хотел повернуться назад. Услышать про артезианскую скважину, септики и несущие стены.
Все, что угодно, только не обсуждать ранения шефа. И по ассоциации – тот ужасный день на заброшенной фабрике.
– Если ему что-то нужно, то у меня в лазарете есть кое-что, возможно полезное для него.
– С ним все будет в порядке.
– Не сомневаюсь. – Брат Шарль помолчал. – Но нам всем время от времени бывает нужна помощь. Включая и вашего шефа. У меня есть релаксанты и болеутоляющие. Вы ему передайте.
– Непременно, – сказал Бовуар. – Merci.
Он занялся едой. Но слова монаха не давали ему покоя. Все глубже и глубже оседали в нем.
«Релаксанты».
Наконец они достигли самого дна и обосновались в потайной комнате Бовуара.
«И болеутоляющие».
Глава двадцать первая
Когда ланч закончился, старший инспектор Гамаш и Бовуар пошли обратно в кабинет приора, сопоставляя то, что удалось выяснить: Бовуару – о фундаменте, а Гамашу – о курах.
– Это не какие-то обычные куры, а шантеклеры, – с энтузиазмом сказал Гамаш.
Бовуар никогда не знал, шутит ли шеф или говорит серьезно, но подозрения у него возникали.
– Ах да, благородные шантеклеры.
Гамаш улыбнулся:
– Не насмешничай, Жан Ги.
– Чтобы я насмешничал над монахом?
– Похоже, наш брат Симон – выдающийся эксперт по шантеклерам. Эту породу вывел у нас в Квебеке один монах.
– Правда? – Бовуар невольно почувствовал интерес. – Прямо здесь?
– Нет, не здесь, не в Сен-Жильбере, а в монастыре близ Монреаля, около сотни лет назад. Климат в Канаде слишком суров, думал тот монах, обычная птица тут не выживет, и он посвятил жизнь выведению канадской породы кур. Шантеклер. Потом они почти вымерли, но брат Симон их возродил.
– К нашей радости, – сказал Бовуар. – Все другие монастыри делают алкоголь. Бренди и бенедиктин. Шампанское. Коньяк. Вина. А здесь поют забытые песнопения и выводят почти вымерших кур. Неудивительно, что они и сами почти вымерли. Но это наводит меня на мысль о моем застольном разговоре с братом Раймоном. Кстати, с вашей подачи, спасибо.
