Владимир Зарев - Гончая. Гончая против Гончей
— Вчера я имел удовольствие беседовать с Бабаколевым, — прихожу ему на помощь, — хотелось бы услышать от вас то, о чем он мне намекал.
Бригадир чешет в затылке и мрачно произносит:
— Вы можете подождать минутку… мне надо поговорить наедине с ребятами?
— Могу, — отвечаю спокойно, не выказывая любопытства, — терпение — мать истины.
Затылком чувствую ледяной взгляд лейтенанта Ташева.
(10)Пока мы с директором пьем по второму стакану лимонада и снова рассуждаем об обманчивости тепла в январе, бригада совещается в комнате секретарши. Затем все скопом входят в кабинет, останавливаются в углу и выталкивают вперед бригадира. На лицах парней напускное смущение, словно они собираются преподнести мне дорогой подарок, в глазах же затаился страх. Мне давно знакомо владеющее ими чувство, я чую его, подобно животному, как тонкий характерный запах. Шоферы выглядят такими пришибленными и виноватыми, что я ободряюще им улыбаюсь. В то же время, зная, что сейчас услышу какую-нибудь мерзость, не могу подавить привычной злости. Закуриваю и сосредотачиваюсь на голосе бригадира. Он говорит плавно, упиваясь своей искренностью.
— Сказать по правде, товарищ… — начинает он, переводя взгляд с меня на Ташева и обратно, чтобы определить, кто из нас «главный».
— Евтимов, — подсказываю я.
— Так вот, Бабаколев появился на нашей автобазе пять месяцев назад. Нажали на нас сверху, чтобы мы взяли его к себе в бригаду, и я, дурак, согласился. Приняли мы его, как родного, выпили вместе две бутылки виноградной ракии, и я сказал ребятам: «Арестанты тоже люди, никто не заставляет вас его любить, но будете его терпеть!» Хорошо… Но этот Бабаколев оказался на редкость угрюмым типом. Всегда хмурый, молчаливый — не подступишься к нему. Интересовался только работой и грузовиком. А потом совсем потерял наше доверие, выкинул такой номер, товарищ Евтимов…
— Какой номер? — спросил Милев. Директора всегда вмешиваются, в то время как мы, следователи, предпочитаем молчать.
— Подлый! — отвечает с плохо скрываемой злобой бригадир. — Вчерашний арестант начал строить из себя ангела. Как бы вам это объяснить… Возле Софии много строят — дачи и тому подобное. Так вот, случается иногда подвезти людям то бетон, то кирпичи, и они с благодарностью платят… Будь на складах материалы, кто стал бы искать их на стороне? Но на складах-то ничего нет.
— А кому люди платят с благодарностью?
— Нам, — поясняет смущенно бригадир. — Разве можно прожить на триста левов в месяц, товарищ Евтимов? Вон у него трое детей, у Коце жена уже пять лет мотается по больницам да санаториям, государство у нас богатое, что для него каких-нибудь два десятка мешков цемента?.. На стройках их крадут тысячами!
— Значит, Бабаколев мешал вам совершать «левые» курсы? — прерываю я его тираду в защиту справедливости.
— Нет, он не вмешивался, водил своей грузовик и помалкивал.
— Какой же он тогда отколол номер?
Бригадир виновато глядит на меня, в глазах у него такая признательность ко мне, что просто зло берет, что ноги у него маленькие и невинные… Наглость, с которой он признается в своих грехах, мне понятна: чувствуя, что дело действительно серьезно, он решил действовать по принципу: из двух зол выбирай меньшее! Ужасно, что он делает это перед собственным директором: он прекрасно сознает, что не бригада зависит от Милева, а Милев от бригады — к тому же бригады передовиков! У нас же так: директоров навалом, а шоферов — раз-два и обчелся.
— В том-то к подлость этого Бабаколева, товарищ Евтимов, что у него был старый, разбитый ЗИЛ, а он взялся экономить горючее. Нам всегда не хватает бензина, жалуемся на профсоюзных собраниях, боремся, чтоб повысили лимит, все по-человечески, а арестант, как назло, каждый месяц возвращает неиспользованные талоны. Ребята советовали ему продавать лишний бензин частным шоферам — сколько денег бы получил! — просили выливать излишки и какой-нибудь овраг, так нет, ни в какую, как об стену горох! Молчит, глядит исподлобья и продолжает делать по-своему. «Боится он, — говорю я ребятам, — ведь прямо из тюрьмы, поживет немного на воле, в цивилизации, и это у него пройдет, начнет деньги ценить». Но у него все не проходило, товарищ Евтимов… и откуда такая честность, такая забота о нашем злосчастном государстве?
— Вы только что назвали его богатым…
— Простите?
— Я говорю о государстве…
Бригадир смущенно краснеет, смотрит преданно мне в глаза, мятая кепка у него в руках напоминает жареный пончик, но, к сожалению, он не покупает себе одежду и обувь в магазине «Гигант».
— Из рассказанного вами мне ясно, почему Бабаколев утратил ваше доверие, — замечаю я спокойно. — Но я не понял, как вы его отблагодарили за все? Избили?
— Что вы! — тут же протестует бригадир. — Его нельзя было избить, он был страшно силен.
— И что же?
Парни виновато переминаются с ноги на ногу и все разом вздыхают.
— Собрались мы с ребятами, обсудили, как бы нам отделаться от этого типа, и решили подложить ему свинью. Раздевалка у нас — длинный, темный коридор, товарищ Милев знает. У каждого свой шкафчик для одежды, который закрывается на ключ. В этом месяце получили мы зарплату в полдень, а вечером, перед уходом домой, я пересчитал свои деньги перед всеми и поднял скандал… не хватало ста пятидесяти левов. Вы меня понимаете?
— Нет, до меня медленно доходит, такая уж у нас профессия! — резко обрываю его, стараясь побороть охватившую меня слабость, унять толчки сердца, отдающиеся в висках.
— Вызвали мы милицию, началось расследование… товарищ Милев в курсе. Один из нас сказал, что Бабаколев выходил из раздевалки последним, другой — что видел у него связку ключей, третий — что Бабаколев прятал что-то в своем грузовике. А деньги были у меня, я заехал домой и оставил жене эти проклятые полтораста левов. Расчет у нас был следующий: Бабаколев только что из тюряги, все подозрения падут на него, никто ему не поверит, помотают его и уволят! Но чтоб убивать — никому и в голову такого не приходило, товарищ Евтимов!
— Господи! — пробормотал директор. К помощи всевышнего обращался сегодня утром и Шеф. Что до меня, то я закоренелый атеист, по-видимому, это тоже профессиональная деформация: у меня подорвана вера в добро.
— Видите ли…
— Пацев, — услужливо представляется бригадир.
— Вы, Пацев, в известной степени невинны, Бабаколева убили не вы. Вы просто мелкий пакостник, тихий подлец… Преступление совершил гад покрупнее — с сильной волей, с размахом.
Бригадир улыбается — виновато и в то же время с облегчением, не зная, как воспринять мои слова — как обиду или как комплимент, но меня все это вывело из равновесия, мне нужно немного тишины, чтобы собраться с мыслями. Чувствую себя старым и обманутым, словно Пацев все время лгал. Жалко Бабаколева, душа болит за этого неудачника, подло преданного фарисеями за три литра бензина. Конечно, смешно сравнивать Бабаколева с Христом, но я вижу между ними общее: и тот, и другой — мученики. В памяти всплывают слова, произнесенные им с юношеской нетерпимостью и бессилием одинокого человека: «На работе — грязь, в общежитии — грязь, и грузовик вожу все по грязи…» К это он сказал вчера, в конце самого сухого, что мне приходилось видеть, января. Во рту у меня горечь, хочется прогнать ее глоточком марииной вишневки, смотрю на лица шоферов, и мне кажется, что они уменьшаются, а кабинет становится все больше и просторнее. «Не Бабаколев, а эти шалуны должны бы сидеть в тюрьме», — думаю про себя и спрашиваю:
— Он вас не выдавал, не писал против вас доносов… почему вы так поступили?
В ответ молчание.
— Хотите нам что-то пришить? — без любопытства осведомляется Пацев.
— Лично я обещаю пришить вам все, что можно, — говорю тихо и холодно, — но сейчас я задам несколько вопросов, на которые вы мне ответите коротко и ясно. Вчера Бабаколев упомянул, что ему нужно оставить грузовик в гараже в половине второго… Это верно?
— Мы работаем до пяти, товарищ Евтимов. Каждый день обедаем в столовой, но вчера я его не видел.
Я задумался. Бабаколев меня обманул. Его поспешный уход еще тогда показался мне лишенным логики: отомкнуть три замка и ждать меня в одних носках все утро, чтобы почти тотчас уйти… Очевидно, он торопился в связи с каким-то очень важным делом: должен был пойти куда-то или встретиться с кем-то.
— К нему в гараж приходил кто-нибудь?
— Женщины никогда… Время от времени заходил один кудрявый тип с усиками. У нас это бывает, ведь скучно одному весь день за рулем. Я, например, брал с собой в кабину сына.
— Попробуйте вспомнить… не носил ли этот тип большой номер ботинок, такой большой, что бросается в глаза?
— Нет, товарищ Евтимов, ни в коем случае! Приятель Бабаколева — маленький такой человечек, верткий, росту в нем не больше метр шестьдесят пять.
