Инна Бачинская - Бородавки святого Джона
Приходил креативный редактор Савелий Зотов с цветами. Андрей еще пошутил – принесешь, мол, на кладбище, но прикусил язык, увидев, как тот испугался и побагровел.
Дядя Бен тоже забегал, хмурил брови, расспрашивал подробно, что и как. Давал профессиональные советы, как держаться, что говорить, о чем умолчать…
Иногда Андрею хотелось заорать: подите все к черту! Ему казалось, что они лишь исполняют долг, ложно понятый и ненужный, притворяются, делают хорошую мину про плохой игре, а на самом деле… а на самом деле они уже списали его со счетов. Он понимал, что не прав, они не бросили его… но он был до предела измучен и стремительно погружался в состояние «чем хуже, тем лучше». Иногда он спрашивал себя, верят ли они ему, и не мог ответить… Савелий – да! Савелий верит, он всем верит, поверит и домушнику, которого застанет в собственной спальне.
Тепа? Наверное, верит. Все Тепины истории так же нелепы, как эта, он прекрасно знает, какие дурацкие фортели выписывает иногда кривая судьба, таща на поводке беспомощного гомо сапиенса.
Дядя Бен? Не верит. Ни единому слову. Этот никому не верит. Точка.
Он ждал, что она придет. Ждал и боялся. Надеялся без надежды. Ему нечего сказать ей, ему нечего дать ей. У него уже ничего не осталось – ни имени, ни будущего.
Однажды на улице он побежал за женщиной в рыжей шубке, схватил ее за рукав. Женщина испуганно обернулась, и он отпрянул. Это была не она. Это была чужая женщина.
Он держался из последних сил. Он был на грани срыва.
Он очнулся и задержал дыхание, когда они перестали копать и молча сгрудились вокруг ямы…
…Андрей был так погружен в свои мысли, что не заметил, как вдруг посыпал снег и началась зима. Влажные рыхлые хлопья мгновенно покрыли мокрую землю и бурые листья. Сумрачный ночной парк светлел на глазах. Он становился чист и наряден. Снег падал на лицо Андрея и таял, холодные струйки бежали за воротник. Тогда он встал со скамейки и пошел домой.
Он шагал по пустому городу, который волшебно пребражался на глазах. На плечах и голове его лежали тяжелые плюхи мокрого снега, он тряс головой, вытирал лицо шарфом и бессмысленно улыбался…
Он был пьян, невесом, пуст и вольноотпущен…
Глава 28
ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ…
Вероника понемногу приходила в себя после пережитых событий. Она даже перестала бояться, что ее станут искать как свидетеля, перестала вздрагивать от каждого телефонного звонка и всматриваться в лица прохожих на улице, стремясь избежать нежелательных встреч. Но, видимо, обошлись без нее. Да и как бы ее нашли, ничего о ней не зная?..
Все проходит. Стираются детали, забываются обиды. Я вижу сны в стихах, во сне идут часы, сбываются мечты, сжигаются мосты… и так далее, как сказал поэт.
Сжечь мост и идти дальше. А что еще остается?
Все проходит и уходит. И тут возникает вопрос – пусть уходит или удержать? Схватить, еще раз рассмотреть, перебрать, разложить по полочкам? Почувствовать боль и радость? Сладкую горечь и горькую сладость? Богатый выбор.
Вероника жила в каком-то странном ощущении себя чужим, посторонним, едва знакомым человеком, иначе воспринимающим окружающую действительность, даже выглядящим по-другому. Она смотрела на себя в зеркало и не узнавала. Ей хотелось спросить: «Кто ты? Валерия? Вероника?»
Да и окружающая действительность… Она со странным любопытством рассматривала тысячу раз виденные, такие привычные предметы – диван, сервант, посуду в буфете, книги, диванные подушки. Она их не узнавала. Все стало чужим. Это были вещи Вероники, которая однажды ушла из дома и не вернулась. Вместо нее пришла… пришла… кто? Кто-то.
Раздвоение личности? Доктор Оглио поставил бы диагноз, но его уже… нет. Однажды он сказал… в их долгих беседах они говорили о многих вещах, обо всем и ни о чем… Однажды он сказал, если человеку так удобнее, то почему бы и нет? Пока это не опасно для окружающих – пусть! Лишь бы вся компания – те двое, трое, которые внутри, дружили между собой.
Вероника и Валерия…
Валерия и Вероника…
…Утром надо скомандовать себе «подъем», встать, принять душ, почистить зубы… и так далее. Не забыть… не забыть…
Иногда на Веронику нападали приступы активности, и она бросалась убирать, стирать, мыть, готовить. Привлекался Петюня – забивать гвозди, переставлять мебель, выносить ненужное барахло, пылесосить. Петюша ударял себя по пальцам, цеплялся за углы, терял по дороге половину хлама, а пылесос бил его током. Петюня вскрикивал, шипел, прыгал на одной ноге и засовывал пальцы в рот.
Это была имитация жизни – бестолковая, шумная, беспорядочная, почти как настоящая. Веронике однажды пришло в голову, что отныне ее жизнь будет лишь имитацией, и никогда уж ей не понять, что есть правда, а что понарошку. Петька – правда или понарошку? Она смотрела на запутавшегося в проводах и пылесосных шлангах Петюню – на лице его застыло выражение недоумения. Все, что не касалось экологии, приводило его в недоумение. Вероника вдруг начинала смеяться – громко, истерично, до слез. Петюша смотрел беспомощно, неуверенно улыбался.
«Господи! – горячо просила Вероника. – Верни меня туда, назад… я совсем запуталась, я не знаю как жить дальше. Или помоги забыть…»
Забыть? Не дай бог! Человек – это память…
«Верочка, ты не могла бы выйти за меня замуж?» – спросил однажды Петюня, глядя на нее близорукими беспомощными глазами, и она с трудом подавила желание расхохотаться. Настроение ее качалось как маятник – от острой жалости к себе, боли, стыда, тоски – к надежде, вдруг вспыхивающей радугой. Все впереди! Если не все, то много чего. Молодая, красивая, не одна – вот Петюня есть, работа…
Работа спасала. По утрам Вероника летела в свой «Червяк» на всех парусах, хотя там дела шли не очень… «Книжный червь» был магазин-неудачник со сложной судьбой. За пять последних лет он поменял трех владельцев. Он назывался поочередно «Книготекой», «Буквоедом» и «Мегакнигой», а в незапамятные времена – «Домом книги». Последний хозяин даже объявил конкурс на лучшее название. Победил «Книжный червь», предложенный каким-то чудаком. После приевшихся вариаций на тему «книга» «червь» показался свежей струей. Разумеется, магазин сразу же окрестили «Червяком». Красочные листовки с обещаниями удивить, просветить, поразить пролетели над городом, вызвав всплеск интереса. На том дело и кончилось. Время разбрасывать камни, и время собирать… Какой дурак будет покупать книги, если все есть там! В Сети! Разве что, безлошадное старое поколение… но у него нет денег. Хозяин магазином не интересовался, для него это был всего лишь инвестиционный проект, ему все равно, во что вкладывать бабки, директор… Директор – это особая статья.
– Девочки, не сегодня завтра нас прикроют на фиг! – ужасалась Оксана Матвиенко, задушевная подружка Вероники, неформальный лидер их бабского коллектива. – Уже и так на ладан дышим… половина гномов свалила! Ленька, Сарафановна… Зайка вон мылится!
«Белоснежка и семь гномов» – так называла бойкая на язык Оксана родной коллектив. Ее близнята Ленка и Настя пяти лет от роду обожали этот мультик. Очень жизненные персонажи, говорила Оксана. Все как в жизни. Они посмеялись, но кличка прижилась. Их тогда действительно было семь, помимо директора Эмилия Ивановича, толстого и рыхлого молодого очкарика, родственника хозяина. Не то троюродного брата, не то внучатого племянника. Директора окрестили Белоснежкой. Они хохотали как ненормальные, когда Оксана объявила, что Эмилик – Белоснежка!
Что Эмилий Иванович делал в своем кабинете – одному Богу известно. Он целыми днями не появлялся на людях, коллектива боялся, пробегал бочком, часто забывал поздороваться.
– Эмилика видели? – спрашивала утром Оксана. – Как там наша Белоснежка? Жива?
– Пробегал, – хихикала Зойка. – В разных носках.
Первой улетевшей ласточкой, знаменующей похолодание, стал хакер Ленечка, компьютерный гений, которому было все равно, где работать – он жил в паутине. Когда продажа компактов упала до безобразия, отдел «музыки, кино и танцев» прикрыли, а Леню сократили.
Сарафановна… на самом деле ее звали Софья Серафимовна, бухгалтер, ушла сама. Зайка тоже вот мылится. Мылишься, Зайка? Та дергала плечом. Даже уборщица Евгения Борисовна, интеллигентная дама, и та ушла. Сказала, не могу смотреть на этот гибнущий «Титаник», у него плохая карма и аура, и не везет на начальство. Кроме того, ей не нравилось новое название – сомнительная эстетика, неблагозвучно, а ведь не дурак сказал: как корабль назовешь, так он и поплывет. Толку от Евгении Борисовны оказалось мало, но женщина она была интересная, поговорить с ней за кофе или чаем – одно удовольствие. Она проводила рабочее время в основном в отделе женской прозы. Приходила она и сейчас, по старой памяти ее пускали. Оттуда даже кресло не убирали. Мыли полы и вытирали пыль по очереди оставшиеся гномы.
