Андрей Зотов - Разлюбовь, или Злое золото неба
– В смысле?
– Ты когда-нибудь жил в чужой семье? Херово там жить. Моя родная мамаша бухала, и батя с ней разошелся – ну я же тебе раз сто это все рассказывал. Он меня у нее отсудил и уехал в Лебяжий. А когда я был уже в детдоме, она меня там нашла и хотела забрать. Но меня не отдали – отдыхай, говорят ей, спокойной ночи, тебя материнства лишили. Я ее видел через забор – она помахала и говорит: хочешь со мной жить? Я говорю: хочу. Она говорит: готовься, сейчас будем делать побег. Иду, говорит, в магазин за самым необходимым, чего тебе необходимо в первую очередь? А мне ремень нужен был, такой, как у Гринчука – помнишь? Ремень говорю, такой-то и такой-то. Она говорит: сейчас будет. И ушла. Я ее неделю ждал, потом перестал.
У него ожил в кармане мобильный. Это был звонок насчет купли-продажи магазина, и пока Ганс отвечал на вопросы, я думал об этой прапрабабке. Про неудавшийся побег Ганс рассказывал много раз, это я хорошо помнил, а вот про Полину… Может, он про нее и рассказывал, но в памяти у меня это как-то не отложилось. И теперь с учетом рассказа Дантиста ее облик представлялся мне чем-то таким смутным, таинственным, недобрым и, самое главное, отбрасывающим тень и на тебя, Аня. Мне было жалко тебя, очень жалко, не знаю почему, но жалко.
Мы еще поболтали с Гансом минут двадцать и вышли на улицу. Был теплый вечер, и здесь, на Яна Райниса, было довольно многолюдно: работали павильоны, кафе, в сквере на лавочках сидел народ и пил пиво; повсюду мерцали огни рекламы, и откуда-то со стороны тракторного завода доносился громкий музон.
– Где ночуешь? – спросил Ганс.
– Пока не знаю. Да заверну к кому-нибудь.
– Насчет паспорта с утреца пойдешь?
– Ну да, к десяти.
– А поехали к телкам, Андрюх? – загорелся он и посмотрел на часы. – Тут недалеко – у «Изумруда». Сауна, массаж, все дела. Я угощаю.
– Не хочется, Ганс. Настроения что-то нету.
Он закурил. Мы стояли на углу Яна Райниса и Молодежного бульвара, мимо нас, громко урча движками, проехали на малом газу байкеры в косухах и кожаных штанах. Они кого-то высматривали по сторонам. Одного я смутно помнил – Костян Синдеев с Соцгорода, мы с ним когда-то ходили вместе к Спартаку.
– Не узнаю я тебя, Андрюх, – поскучнел Ганс. – Пошли уж тогда ко мне в магазин, что ли? У меня там кабинет, диваны кожаные, видак. Выспишься, если к телкам не хочешь. Заодно и охрану проверим. Возьмем пивка?
– Давай.
Мы купили упаковку «Кроненбурга» и двинули в сторону «Автомото». Тут было недалеко.
– Ну и как торговля? – спросил я, кивнув на витрину, когда мы подошли к магазину. Ганс давил на кнопку звонка. – Прибыль-то есть?
– Какая прибыль! Бабло через магазин отмывается – вот и вся прибыль. А по жизни мы в большом минусе. Да еще Мишка со своей стрельбой нас подставил. Он же у меня был коммерческим, а его Жанка – бухгалтером. При обыске у них забрали компьютер, а там левая бухгалтерия, все дела. Она работу домой брала, и если специалист там хорошо посмотрит, то сам понимаешь… А тут еще руководство поменялось – и в ментовке, и в прокуратуре, про налоговую вообще молчу. В любой момент могут нагрянуть. Да, бля, где этот охранник? – Ганс начал пинать дверь, не отпуская кнопки звонка. – Во, работники у меня!! Или тормоз, или квасит, или ворует…
Наконец появился охранник, открыл нам дверь. От него явственно пахло пивом.
– Ну? – Ганс уже был в роли босса. – Бухаем в рабочее время?
– Какого бухаем? Стакан пива выпил – и уже бухаем! Никто не бухает.
Как раз в этот момент мне на телефон пришло сообщение: «Тебя искали в общежитии серьезные мужики на „Вольво“, – предупреждал меня дружок-драматург Костя. „Что еще за мужики? – соображал я, отбивая ему благодарственный ответ. – Небось, „Анкерман“? В левой части магазина у Ганса было что-то вроде демонстрационного салона: там на ступеньках, немного боком, стояла сверху вниз новая серая „десятка“ с приоткрытой передней дверцей и под острым углом к ней – белый „Москвич“-пикап. Ковровая дорожка, проложенная меж ними, спускалась к самой витрине, и если из-под колес «десятки“ выбить башмаки и покруче вывернуть руль, она, наверное, может пойти вниз.
– Одно железо или и движок стоит? – кивнул я на «десятку».
– Обижаешь, начальник! – Ганс попинал ее передний балон. – Там даже бензин есть. Сел – и поехал. Пошли в кабинет.
Машины подсвечивались со всех сторон, и под потолком горели ночные светильники, а на улице было темно, и на нас глазели прохожие. Мы выпили в кабинете по бутылке пива, и Ганс ушел.
Глава 31
В те далекие времена (тоже мне, далекие!) я частенько расставался с людьми из-за своей собственной слабости, которой они были свидетелями. Впрочем, не только свидетелями слабости они были, а также моих недостатков, моей молодой искренности, глупости, поспешности или неловкости – словом, всего того, чего я тогда стыдился. Воистину глупый, глупый парень, я хотел днем и ночью видеть себя тем, о ком говорят: «ну, это железный человек! это настоящий мужик!» Я глушил в себе все человечье, всю свою нежность и доброту, и печаль, и любовь, я старался поменьше говорить и чувствовать, а побольше действовать – как и подобает железным парням.
Был у меня тогда наставником рукопашных дел мастер: циничный, умный и безжалостный квадрат поперек себя шире, набитая длань и выя в толстых венах – вот кто был моим едва ль не кумиром. Да какое там «едва ль»! Первые два года после детдома я бегал за ним как собачонка, перенимал манеры его и отсутствие чего бы то ни было святого, привычку бить первым и никому ничего не прощать – и мало-помалу начинал слыть в Приволжске тем, кого теперь ставлю себе ж в укоризну. Этим наставником и был Спартак. Поначалу нас было у него человек пятнадцать, потом стало трое, остальным оказалось с нами не по пути. Они усомнились в Спартаке, а стало быть, и в нас, самых верных его адептах – в Мишке, Гансе, во мне, они предали нас, они смеялись над нашей преданностью делу – мы звали наши занятия «делом», настоящим делом, делом настоящих мужчин. Этого мы простить им не могли.
Но мог ли я подумать тогда, всего-то три-четыре года назад, что ведем мы себя по меньшей мере глупо, ставя крест на том или ином человеке, прознав про его иронию в наш адрес или другую какую чушь. Вот и Толян Каретный по той же глупой причине попал в нашу немилость, а ведь это все хорошие парни, кого ни возьми, – Толик, Вован, Смагул, тот же Коля Карганов. Все четверо как на подбор – надежные, умные, деловые, н о р м а л ь н ы е, – мне, например, таким никогда не быть. Они оказались правы, вовремя уйдя от Спартака.
Я думал об этом, ворочаясь на скрипучем кожаном диване и глядя в темное прокуренное пространство маленькой комнатухи, именуемой кабинетом. Тут было тихо, уютно, тепло, но сон не шел ни в какую. Да и какой там сон – я думал о своей жизни, которую живу как-то не так. Но что делать, если по-другому не получается? Кажется, что мог бы жить по-другому, но не получается, хоть ты тресни. Бывают такие бессонные ночи, когда думаешь о жизни всерьез – о жизни и о себе, и вот на сгибах этих ночей вдруг как-то враз расстаешься с иллюзиями, с целыми легионами иллюзий, будто угодил на стремнину и течение вовсю промывает тебя.
За такими своими мыслями я, должно быть, пропустил первый звонок в дверь магазина, а когда вернулся в реальное время, в дверь уже вовсю трезвонили и били чем-то тяжелым. Я рывком сел на диване и начал стремительно обуваться. Что за дела?
Послышались шаги охранника – он протопал мимо по коридору.
– Кто здесь? – раздался его встревоженный голос.
– СОБР!
На единственном окне кабинета стояла решетка. Если что – уходить надо каким-то другим путем. В принципе бояться мне было нечего – подумаешь, паспорта нет, но я как представил себе всю эту тягомотину с выяснением личности, с камерой, с протоколом, так и выскочил в коридор. Поворот направо, ступеньки – и вон они: два ментовских «УАЗА» с бесшумными сполохами мигалок. Они стояли на улице нос к носу в двух шагах от витрины, а слева и справа от них молча рассредотачивались человек шесть в спецкамуфляже. Один что-то говорил в наплечную рацию. Все ясно – Мишка начал давать показания, и сейчас здесь будет шмон.
– Открывай, СОБР! – рявкнули за дверью и еще раз вломили в нее, похоже, прикладом. – Считаю до трех.
– Не имею права. – Охранник, хоть и был перепуган, вел себя грамотно. – Сейчас позвоню директору. Разрешит – открою.
– Открывай, т-твою мать! У нас твой директор! – Голос за дверью, потеряв терпение, начал отсчет. – Р-раз…
Так. Значит, и Ганса взяли.
– Открывай, мудила, хуже будет!
Так. Куда уходить?
Идея пришла довольно дикая, но…
Я ринулся в смотровой зал к «десятке», что стояла там на ступеньках. Ганс говорил, что в ней даже бензин есть. А аккумулятор? Передняя левая дверь была по-прежнему нараспашку, я мигом открыл капот. Есть аккумулятор!
– Два!
Да, их человек семь – движки заглушили, значит, надолго – если застряну в витрине, фигово будет – стекло до самого асфальта очень кстати – и сразу надо вправо и еще раз вправо – так, зажигание, провода, провода, провода, – этот и, кажется, этот – подсос, газку – я соединил два красных, тут же схватился стартер – и мотор завелся. Вперед! Двумя ударами я выбил башмаки из-под передних колес. Машина стояла на «ручнике», и я отпустил «ручник», одновременно выкручивая руль влево и раскачивая вперед-назад ее полуторатонную тушу.
