Андрей Зотов - Разлюбовь, или Злое золото неба
– Ну, чего ты дурака-то включаешь, Ганс? – сказал я ему. – Подставил, так подставил, чего ты тут из меня виноватого делаешь? Сдал меня этим… – ну так и скажи: да, сдал, прости, испугался. А Анну зачем было впрягать? Сам бы мне позвонил – и встретились бы. Боевиков, что ли, насмотрелся? Отель, клофелин, подсадная красавица, все такое. Честно говоря, не ожидал я от тебя такого зехера. Совсем ты плохой стал.
– Клофелин? – насторожился он, пропустив все остальное промеж ушей.
– Может, и не клофелин, но что-то похожее. Тебе виднее. Ты же там рулил ситуацией. Или не ты?
И по выражению его лица я понял, что он кое-чего не знает.
– Тебе снотворное сыпанули, Андрюх? Во дела!
А если он действительно ничего не знает про клофелин, то вырисовывается совсем уж безрадостная картина. Получается, что снотворное ты, Анечка, подсыпала или по рекомендации «Анкермана», или по свой собственной инициативе. Хотелось бы, конечно, думать на «Анкерман», но, зная твою тщательность, я все же склонялся к последнему. Ты хотела выполнить задание наверняка. Неужели все так и было? Такая искренность – и такая подстава?
– Не, я про клофелин не знаю, Андрюх, – пожал плечами удивленный Ганс, не исключено, что искренне удивленный.
– Ну и ладно. Не бери в голову. Ситуацию проехали.
– Так считаешь? – сказал он, щурясь. – Ты знаешь, что у одного сотрясение, а другому ты челюсть выбил. Там трещина. У Панамы чуть шнифт не вытек и тоже сотрясение. Они же тебя найдут. Только базар уже другой будет, сам понимаешь. Мои пацаны не за хрен собачий в больничке лежат – Панаме, прикинь, показалось, что мы слишком много знаем. Пацанов постреляли, а меня вчетвером прихватили и спрашивают: жить хочешь или как? Они беспредельщики, Андрюх, они и с силовиками повязаны, и с авторитетами. Мой тебе совет – сваливай подальше, пока не поздно.
– А откуда они взялись, Ганс? Кто вообще такие?
– А я знаю? Но не из Москвы, это точно. Кто-то есть из Москвы, то ли мент, то ли бывший военный, а остальные, по-моему, кто откуда. Ездят по Европе под конкретные заказы – я так понимаю. Там, где нужен утюг, – они приезжают и утюжат. У Панамы двойное гражданство, служил срочняк на Кавказе, перекинулся на ту сторону, как-то в Германию попал… В общем, не знаю.
– А где у них база?
– Где-то под Москвой. – Ганс вздохнул и вновь принялся за шашлык. – Взорвать, наверно, собираешься, да, Андрюх? Так кто из нас боевиков насмотрелся? Слушай, хочешь в Белоруссию на годик-другой? У меня в Гродно дело разворачивается. Будешь там машинами торговать и полек дрючить. А через годик вернешься. Выкинь ты их из головы, отмахнулся – и хорошо, линяй как можно дальше.
– А где они конкретно под Москвой, Ганс?
Он посмотрел на меня с упреком.
– Откуда я знаю, Андрюх?
– Да ты подумай, не торопись. Или давай вместе подумаем. Мне бы хоть наколку какую-нибудь.
– Говорю же, не знаю. Они что, адрес мне свой оставят?
– Ну, тогда хоть телефончик их дай. Дай телефончик – и тему закроем.
Все-таки теперь я Гансу не верил. Интересно, от кого он узнал про перевод завещания? Про Фомичева? Как на него вышел «Анкерман»? Он многое не договаривал, изворачивался так и сяк, и понять его, разумеется, было можно. Все жить хотят. По возможности жить хорошо.
– Да откуда у меня телефон, Андрюх? Нет телефона. Да если бы и был, все равно не дал бы.
Я сидел и молча ждал продолжения. И вдруг он заорал:
– Да зажмурят они тебя, придурка! Прям на месте! Адрес ему, бля, нужен!.. Куда ты лезешь под товарняк?
На нас оглянулись мужики, сидевшие за соседним столиком. Ганс ощерился в их сторону:
– Чё надо?
Мужики отвернулись. Никому ничего не надо, все хорошо.
– Слушай, – сказал он с безграничным терпением, – знаешь, почему я магазины продаю? Потому что они мне счет выставили за тебя. Большой счет. Ты их там слегка накернил – а плачу я. А почему? А потому, что ты мой старый друган, и я тебя должен был им сдать с рук на руки. А я типа не сдал. Короче, я крайний.
Он рассказывал, как сдавал меня с потрохами, и получалось, что я еще и виноват. Да, видимо, наехали на него серьезно. Ну а я-то здесь при чем? Я и второй раз действовал бы точно так же, и третий. Выбора-то они мне не оставляли.
– Но это еще ладно, – продолжал он, – с этими еще как-то договориться можно. Так ведь на меня еще азеры местные наехали – магазин, говорят, твой торгует хорошо и в хорошем месте стоит. Ты нам его продай. Или плати. Или будут проблемы. Стекла мне тут уже били два раза. А я же в Москве – директор звонит каждый день и жалуется. Короче, вилы у меня со всех сторон. А я в него знаешь, сколько денег вбухал? Кредит еще два года выплачивать, если, бля, доживу.
Помолчали. Молча рвали мясо и запивали его «Саперави». Ганс так грамотно перевел стрелки на свои проблемы, что теперь возвращаться к старой теме было как бы не совсем этично. Ладно, можно и о другом.
– Хотел тебя спросить Ганс про одно дело, – сказал я по возможности мягко. – Дело такое… деликатное… Больше спросить не у кого.
– Ну? – Жуя, думая о своем, он поднял на меня глаза. – Деньги нужны?
– Да нет, я о другом. Я про вашу прапрабабку хотел спросить.
– Прапрабабку? – Он быстро выныривал из своих проблем. – Это Анькина прапрабабка, не моя – если ты имеешь в виду Полину. У нас же с Анькой матери разные.
– Да, я помню.
– А откуда ты про нее знаешь? – наконец удивился он. – Анька рассказывала?
Я неопределенно кивнул.
– Знаешь, Андрюх, это вообще мутная родственница – хорошо, что не моя. Она, например, пережила шестерых или семерых мужей. Они у нее дохли как мухи, а почему дохли, никто не мог объяснить. Дохли, и все. А ей хоть бы хрен. А Анькину бабку она родила где-то в лесу, она же в лесу жила, как баба-яга.
– Почему в лесу? – спросил я.
– Так ее из деревни выгнали. Из одной выгнали – она в другую ушла. Там пожила, но и из другой выгнали.
– А за что?
– Ну, не знаю. Говорят, за колдовство. К ней со всей округи народ в очередь выстраивался, и она там в своей избе наяривала – типа перетирала с нечистой силой. Травы, черепки, косточки, все дела. Поколдует, у бабы хуяк – выкидыш. Я подробностей не знаю, они мне на фиг не нужны, но прикинь – семь мужей боты завязали. Говорят, красивая была и странная, у мужиков от нее башню сносило напрочь. И что интересно, она, говорят, не старела. Прикинь – ей лет пятьдесят, а смотрится раза в два меньше. Когда последний муж умер, ее и поперли из деревни. Она нашла в лесу халабуду и стала там жить, но и туда к ней народ приезжал. И как-то раз совершенно случайно вырулил на ее избу Елисей Палыч Бурко с друганом. А друган был из Лебяжьего, барин по фамилии Муханов. Они были в лесу на охоте, заблудились, и типа переночевать надо. А про то, что она колдунья, они не знали, потому что заехали издалека. Ладно, говорит, ночуйте, какие дела. А Елисей ходок был тот еще, на баб западал с пол-оборота, и, короче, ночью все уснули – он к ней. То-сё, давай погуляем. Она говорит: ну давай. Вышли на улицу и дня два по лесу бродили, водила она его типа на прогулку. И там, в лесу, она ему дала. В общем, родила она девку, Анькину прабабку. А Елисей Палыч занимался в Сибири золотыми делами. У него были прииски, заводы какие-то, я не в курсе, но богатый он был и деловой. И стал он к ней регулярно ездить. И как-то раз она ему говорит: я, говорит, думаю, что ты скоро все свое состояние размотаешь, имей в виду. Ладно, проходит время, и Елисей Палыча вдруг мощно клинит: он решает свернуть все свои золотые дела и заняться чем-нибудь покруче. Тем более бабок уже немеряно. И тут один в один разоряется его друган-барин из Лебяжьего. Елисей Палыч покупает у него Муханово, переезжает туда и начинает заниматься изобретательством, а сам нет-нет да и заныривает к этой Полине. А она его типа наставляет: ты не в ту сторону думай, а вот в эту думай, ты этого не делай, а вот это делай. Короче, кончилось все тем, что она с дочкой из леса куда-то исчезла, а он загнал все свои прииски и ушел в монастырь. Я слыхал, что если в роду у тебя есть монах, то прощаются грехи до какого-то там колена. Не знаю, правда-нет, но он, короче, ушел в монастырь замаливать грехи. Говорят, предварительно запустил в небо какую-то ракету, но что-то не верю я в это. Какие, на фиг, ракеты до революции? Ну, вот как-то так, – заключил Ганс и накатил стакан «Саперави».
– А она? – спросил я.
Он пожал плечами:
– То ли умерла, то ли исчезла – не знаю точно. По-разному говорят. Анькину бабку я знаю – нормальная бабка, на базаре торгует, носки вяжет. И мать нормальная. Да и Анька в принципе нормальная, только… не любит она никого. Ни мать, ни отца, меня – тем более. А если и любит, то недолго, а потом все обратно вытягивает из человека. Будто мстит за то, что любила. Это еще мой батя заметил. Какая-то она… такая. Иногда вдруг такое отмочит, что просто финиш. – Ганс не смотрел на меня, а изучал зажигалку, лежавшую на столе. Разговор плавно перетекал в другое русло, и я был весь внимание. – Я все понимаю, Андрюх: у тебя там чувство, все дела… но я тебе как старому другану говорю: беги ты от нее подальше. Я ее знаю – ничего хорошего у тебя с ней не будет. У меня батя, да? – пожил с ее мамашей лет пять и заболел. Лежал в больнице долго, ничего не болит, а сил нет, а молодой еще был, лет сорок пять где-то. Так и помер. А Анька у него всего один раз была. Но не потому, что сама не хотела, а потому что он не хотел, чтобы она к нему приходила. Он мне говорит: скажи, говорит, чтобы ее больше не приводили, мне после нее плохо, сеструха покойная снится и все такое. А я еще тоже маленький был, ничего не понимаю, ладно, говорю, скажу. Ну, она и не ходила. А когда батя помер, ее мамаша меня в детдом и отдала. Я не мог с ними жить, херово мне с ними было.
