Анна Малышева - Дом у последнего фонаря
«Олег!»
«И сейчас ему снова приходится приманивать и травить птиц, чтобы сымитировать ритуал… Чтобы скрыть… Что?!»
Очнувшись от тягостного оцепенения, женщина торопливо пошла к крыльцу. Она обогнула издохшую птицу, так и оставшуюся лежать в луже с завернутым за спину крылом. Другая ворона агонизировала под стеной сарая, стараясь забиться в щель. Стая исчезла с крыши, в соседнем дворе было тихо.
Александра поднялась по ступеням крыльца. Снова дернула ручку запертой двери. Это было бессмысленно, но все же она это сделала.
Дом у последнего фонаря не отзывался. Покинутый, остывший, немой, он смотрел на гостью отсутствующим взглядом темных окон. Спускаясь с крыльца, женщина неловко подвернула ногу и едва не упала. Наклонившись, чтобы растереть сустав, она вдруг обратила внимание на крохотные темные кружочки, матово отражавшие утренние лучи, упавшие во двор. Кружочков было несколько, на самой нижней ступеньке и на земле рядом. Недоумевая, женщина склонилась и осторожно собрала их. Она была выбита из колеи необычностью всего происходящего и не сразу сообразила, что перед ней банальные пуговицы.
Маленькие пуговицы с мужской рубашки. Не черные, как ей сперва показалось, а темно-синие. Всего три штуки. У двух была сломана тонкая перемычка между отверстиями для нитки. На одной уцелела и нитка.
Словно их сорвала с рубашки сильная, отчаянно сопротивлявшаяся рука.
И Александра, разглядывая пуговицы, лежавшие на ладони, вдруг увидела Олега, провожавшего ее на Ленинградском вокзале. Увидела его пальто, распахнутое, несмотря на ледяной ветер. Он изрядно выпил, и ему не было холодно. Увидела его руку… Олег все перебирал расходившуюся планку синей рубашки, словно пытаясь нащупать на ней отсутствовавшие пуговицы и застегнуть их.
Глава 14
Александре с большим трудом удалось дотащить отсыревшую лестницу от сарая до дома и установить так, что верхний ее край пришелся под окном мансарды. В ладонях осталось несколько заноз, но женщина едва обратила на них внимание.
Стоило Александре увидеть пуговицы на крыльце, как все стало на свои места. Похороны Лыгина, на которые непостижимым образом не явилась его дочь, единственное горевавшее о нем существо. Олег, внезапно объявившийся вечером, заботливо посадивший художницу в питерский поезд и мимоходом объяснивший свой растерзанный вид тем, что отбивался от пьяной Светланы. «На этот раз Бафомет показал не ближайшее будущее, а то, что уже свершилось! Пуговицы на рубашке оторвала не мать, а дочь! Лиза сейчас должна быть здесь, наверху!»
Взобравшись к окну мансарды, женщина, приложив ладони к вискам, вглядывалась в темную комнату. Постепенно ее глаза привыкли и начали различать детали.
Тахта, на которую Александра упорно смотрела, была пуста. Небрежно постланный плед, какая-то тряпка в изголовье — и все. Совсем не та картина, которую ей «показали» в видении.
Еще ощутимей разочарования было недоумение. «Никого! Однако пуговицы на крыльце означают, что борьба тут происходила! Чем же она закончилась? Как это понять?!»
Толкнув в нескольких местах оконную раму, Александра убедилась в своем предположении: чтобы войти, придется выбивать стекло. «Рама наверняка вынимается целиком, как бывает в старых дачных домах!» Стоять на лестнице было неуютно. Ажиотаж улетучился, и присущий женщине страх высоты давал о себе знать. Ей хотелось вновь ощутить под ногами землю. Кроме того, художницу не покидала мысль, что, стоя на лестнице, она выставляет себя напоказ любому, кому вздумается наблюдать за домом.
Но в поселке было так тихо, что она услышала бы даже шаги по дороге. Александра находилась здесь совершенно одна. Несмотря на уверенность в этом, тревога нарастала.
Причиной тому была отравленная приманка, съеденная воронами. Отсюда, с верхней ступеньки лестницы, Александра видела соседний двор и птиц, которые корчились в последних конвульсиях. Это единственное движение нарушало общую неподвижность открывавшейся перед ней картины. Не будь умирающих птиц, поздний ноябрьский рассвет, медленно разгорающийся в сером небе над опустевшим поселком, показался бы ей прекрасным. Здесь уже не осталось радостных красок лета, и солнце светило скупо, будто сквозь слезы, небо казалось низким, разбухшим, словно беременным близким снегом. В утреннем безмолвии была удивительная умиротворенность. Духовная значимость пустой сцены, с которой убраны ненужные декорации. Актеры ушли, софиты погасли. Пустой темный театр всегда завораживал женщину сильнее, чем зал, в котором идет представление. В любой, самой талантливой театральной постановке ей мерещилось нечто фальшивое. Пустая сцена лишь ожидала и обещала, и это немое обещание звучало сильнее, чем произносимые вслух монологи.
Но на сцене в самом скором времени должен был появиться новый персонаж.
Сжимая в кулаке пуговицы, Александра осторожно спустилась. Обошла вокруг дома, заглядывая во все окна, но ничто не показалось женщине ни странным, ни подозрительным. Присев на ступеньку крыльца, она еще раз рассмотрела пуговицы. «Конечно, они от рубашки Олега. С кем он сражался? С матерью или с дочерью?»
Александра снова попробовала позвонить Лизе — уже без особой надежды, но внезапно услышала голос девушки:
— Слушаю?
— Лиза, ты жива? — едва не закричала Александра.
Она поймала себя на том, что начала разговор почти так же, как Лиза, звонившая ей в последний раз. Но девушка, в отличие от нее, шокирована вопросом не была. Она ответила равнодушно:
— Со мной все в порядке.
— Почему ты не была вчера на кладбище?
— Почему? — вяло повторила та. — Я спала.
— Днем?!
Повисла пауза.
— Ты и сейчас спишь, кажется, — заметила Александра. Как ни странно, на душе у нее легче не сделалось.
Лиза была жива, находилась далеко от этого немого темного дома. Но ощущение нависшей угрозы не покидало женщину.
— Я… только что встала. — Голос Лизы звучал механически. В какой-то миг Александра усомнилась, понимает ли девушка, с кем разговаривает?
— Как ты себя чувствуешь? — спросила женщина. — Где ты?
— У себя…
— На Яузском бульваре?
— Да…
— И ты одна?
— Одна… — Собеседница, казалось, была не в силах составлять длинные фразы. Ее голос угасал, стоило произнести очередное слово.
— Мне сдается, ты нездорова!
— Все хорошо…
Теряя терпение, Александра осведомилась:
— И совсем, совсем ничего не случилось? Ты можешь мне в этом поклясться? Совсем ничего?
Помолчав, Лиза спросила:
— А что должно случиться?
— Ты сама об этом говорила, когда звонила мне… Помнишь? Вечером того дня, когда мы последний раз виделись на даче. Ты говорила о Бафомете… О двуликом, который заберет две жертвы.
Лиза молчала, но Александра слышала ее дыхание в трубке. Девушка дышала с таким напряжением, будто ей на грудь положили камень.
— Помнишь этот разговор? — с нажимом спросила художница. — Ты говорила, что Бафомет всегда забирает две жертвы. Мужчину и женщину. И когда я сказала, что умер мой сосед, ты стала утверждать, что он был первой жертвой. И что я могу стать второй. Почему ты молчишь?
— Я ничего этого не помню… — хрипло проговорила Лиза.
— Да что с тобой?! — Александра повысила голос, хотя звенящая тишина, стоявшая в утреннем поселке, невольно вынуждала ее говорить тихо, чуть не шептать. — Теперь отрекаешься от своих слов? Скажешь, что нет никакого родового проклятья? Нет демона, которого заклинал твой отец?
— Я ничего не отрицаю. — В голосе Лизы слышались слезы. — Но не помню, чтобы говорила вам все это… Может, это из-за того, что я все сплю, сплю… Вчера мама опять давала мне таблетки…
У Александры похолодело сердце. Стараясь справиться с волнением, она почти небрежно осведомилась:
— Разве ты принимаешь какие-то таблетки?
— Это те самые, которые вы мне давали на даче, когда… когда…
— Мои таблетки? Так вы с мамой взяли их?!
— Мама взяла… Тем вечером она заставила меня ехать к ней, в Сокольники. Я не хотела… Я так долго боролась за то, чтобы жить одна…
Лиза плакала, но ее голос звучал несколько живее.
— А дома она велела мне поужинать и потом заставила принять четыре таблетки.
— Четыре?! — вскрикнула Александра. — Но максимальная разовая доза — две! Да еще на твой вес! Там же сбоку на упаковке все ясно написано!
— Я не читала… Мама приказала принять, и я приняла.
— А если бы мама приказала тебе прыгнуть в окно, ты бы прыгнула?
В трубке раздавались всхлипывания. Александра поняла, что, если она будет давить на девушку, та вообще не сможет разговаривать. Она произнесла как можно мягче:
— Не плачь, не надо, просто больше не принимай ничего. Зачем тебе это средство? Мне его прописали, потому что у меня нарушился сон. А тебе, такой молодой, оно ни к чему.
