Екатерина Лесина - Райские птицы из прошлого века
В запасе имелось два часа. И ключи, вытащенные из Кириной сумочки.
Наверное, это было подло. Определенно, подло. Но какие еще есть варианты?
Ее квартирка находилась на самой окраине города, в доме старом, сложенном из кирпича. За прожитые домом годы кирпич потемнел, торцевая стена треснула, а ржавая водосточная труба лишилась парочки сегментов.
В подъезде воняло.
Из приоткрытой двери валил дым, но данное обстоятельство никого не смущало, как и музыка, сотрясавшая здание от крыши до потолка.
Кира обитала на четвертом. Олег сразу узнал нужную дверь по синенькому аккуратному коврику перед нею. На коврик уже успели просыпать пепел, уронить пару окурков, но все равно он выделялся на этой площадке, как, наверное, сама Кира выделялась среди жильцов дома.
Почему она не нашла квартиру приличнее?
Почему Серега не позаботился, чтобы нашла?
Потому что Кира тратила деньги на Алешеньку, а Сереге было плевать, где обитает эта глупая девчонка, отказавшаяся делать аборт.
Хрустнул замок. Ключ проворачивался тяжело, грозя разломиться и застрять, предотвратив факт незаконного проникновения в чужое жилище. Но все-таки не треснул, и дверь открылась, правда, ненамного. Олег кое-как протиснулся в щель, оказавшись в тесном коридорчике, который становился еще более тесным из-за придвинутого к двери шкафа. Кроме него, в коридорчике обитали лакированное трюмо, столик с телефоном и старый грязный пуфик.
На вещах успела собраться пыль, и любое, самое малое касание оставляло след.
Олег сначала старался не касаться, но когда не вышло, то просто плюнул на следы: потом объяснит. Если кому-то потребуются объяснения.
Комнат было две. Квадрат, некогда служивший залом, – сохранился древний ковер на стене, секция, правда, без хрусталя, но с портретами Ленина, Брежнева и почему-то Дарвина, и раскладной диван. У окна расположился письменный стол с лампой-лапой, а в углу – кровать, судя по размеру – детская.
Имелся здесь и шкаф, вернее, две его части. Олег распахнул дверцы и уставился на полки. Раньше мысль об обыске казалась немного неудобной, но вполне приемлемой, сейчас же стало стыдно.
До чего он опустился?
До того, чтобы перебирать аккуратные стопки детских маек, рубашек, свитеров. Заглядывать в коробки с обувью, которой было много, но не настолько, чтобы не вместиться в шкафу. Босоножки. Шлепанцы. Еще босоножки. И туфли. И кроссовки. Зимние ботинки и ботинки осенние… а собственные Киры где? И одежда? В шкафу только и висит, что пара брюк из плотной жесткой ткани, платье форменное и старенький пиджачок. В особом чехле – пуховик китайский, белый от вылезшего наружу пуха.
Зато детских курток целых три, и все три новые, качественные.
– Кира – ты дура, – сказал Олег, закрывая шкаф.
Ничего интересного не обнаружилось и в ящиках стола, и среди стопок книг, да и в самой комнате. Жизнь Киры была скучна, размеренна и всецело подчинена сыну.
Убедившись, что время в запасе еще есть, Олег перешел ко второй комнате. Узкая и длинная, она походила на пенал, и высокие потолки лишь усиливали дисгармонию. Окно во всю стену. Серые занавески, издали похожие на колонны. Трехрожковый светильник. Кровать. Две подушки, поставленные друг на друга. Кружевное покрывало. Плюшевый медведь. Тапочки сорокового размера со стертыми подошвами и расклеившимися носами. Байковый халат на красной подкладке.
Третья секция шкафа. Содержимое уныло: спортивные костюмы, пуловеры, свитера. Серое белье сложено аккуратными стопками. Прикасаться неприятно, но Олег заставляет себя разворачивать каждую майку. Нужное спрятано недалеко, даже не спрятано – задвинуто в тень, и тень отдает добычу неохотно.
Она привыкла к фарфоровому голубку.
Фигурка пятнадцать сантиметров высотой. Подставка-ветка с крохотными листиками, на которых золотом нарисованы прожилки. Синее гнездо и птица на нем сидящая. Птица из гнезда вынимается, и тогда видно, что в нижней части статуэтки есть отверстие для соли.
Сыплется же она из открытого клюва.
Голубь выполнен изящно. Перышки на крыльях подрисованы, как подчеркнуты и глаза, и клюв. Олег вернул фигурку на место и сложил разворошенную одежду. И лишь покинув квартиру, он набрал номер Саломеи:
– Это я, – сказал он, запирая дверь на замок. – Ты была права. Что теперь делать?
Глава 4
Голубок и горлица
Деревенское кладбище вытянулось вдоль речного берега. Саломея бродила по кривым дорожкам, разглядывала надгробия, большей частью старые, треснутые, а то и вовсе расколовшиеся на куски. Некоторые вросли в землю, другие только-только поднялись над ней и еще блистали яркой полировкой. С мраморных плит на Саломею глядели лица и даты.
А у родителей она уже два месяца не была.
Надо привезти маме астр и непременно белых, сорта «Невеста». Мама высаживала их перед домом в огромных плетеных корзинах, а отец ворчал, что она могла бы выбрать цветы посолидней. Астры в его понимании вовсе не были ни солидными, ни красивыми.
Отцу Саломея отвезет розы цвета бордо…
А для бабушки – орхидей. Розовых или желтых?
На этом кладбище цветы были из пластмассы. Букеты и венки, отдельные ветки, воткнутые в вазы из гранита, печальные в нарядах ярких красок. Перед памятником из черного искусственного камня цветы были живыми, пусть и увядшими. Саломея собрала рассыпанные гвоздики, подняла опрокинутый подсвечник-шар и замызганного медведя, из левой глазницы которого торчали обрывки нитей.
Наверное, этого медведя очень любили.
Берегли.
Стирали и штопали, украшая бурую шкурку красными латками. Сейчас они выглядели открытыми ранами.
– Уронили мишку на пол… оторвали мишке лапу, – Саломея отряхнула песок и камушки. – Все равно его не брошу.
Договаривать не стала, просто усадила игрушку у черной стелы, чтобы хозяйка могла видеть его.
– Значит, это ты, да? – Сама Саломея опустилась на корточки и принялась обрывать мокрицу, которой уже изрядно проклюнулось по периметру могилы. – Сколько же тебе было?
Лет пятнадцать-шестнадцать, если судить по портрету.
– Ты верила в любовь и подумала, что он, наверное, принц. Ведь он был добр к тебе. Разговаривал, шутил, расспрашивал о твоих проблемах. А ты жаловалась на мать, на то, что она очень строга и все уже решила за тебя.
Мокрица на солнце быстро подсыхала, становясь вялой и вязкой, как водоросли.
– На тебя давили, да? Требовали соответствовать. А ты не хотела становиться идеальной гувернанткой. Тебе мечталось о балах, о нарядах, о собственном доме, который был бы столь же прекрасен, как тот, в котором ты жила. Еще ты видела, что Булгины постоянно ссорятся. Или не только это? Ты долго сомневалась, ты же знала про Палому, и про то, чем это обернулось. Но любовь, она ведь все побеждает… Однажды я полюбила человека, который… ну мне казалось, что это взаимно и навеки. А вышло, что он думает совершенно иначе. И тогда я его возненавидела. Мне хотелось, чтобы он умер или чтобы страдал и так же сильно, как страдала я. А еще лучше, чтобы я была причиной этих страданий. Каждую ночь, засыпая, я придумывала месть. И хорошо, что придумка осталась придумкой. Смелости не хватило? Ну а тебе, выходит, что хватило. Или помогли?
Саломея сгребла траву и, вытащив из сумки пакет, запихала в него. Она сомневалась, что на кладбище отыщется урна, но и бросать мусор на дорожке не хотела.
– Ты ведь считала себя виноватой не потому, что не спасла. Ты – убила, – обвинение это, произнесенное шепотом, не услышал никто, кроме девушки на камне. – Не своими руками, но убила. Думаю, что ты не хотела доводить до убийства, просто не рассчитала. Или кто-то другой, стоявший за твоей спиной, не рассчитал. А может, наоборот, рассчитал? И получилось именно так, как нужно ему. Ей?
Вопросы без ответа, и странно было бы найти ответы здесь.
– Я не стала бы в этом копаться, но… мне кажется, что история не окончена. За что он мстит?
Стрекотали кузнечики, и на соседней плите, тяжелой, поросшей мхом и лишайником, грелась ящерка.
– Ну… я тогда пойду, – Саломея отряхнула грязь с ладоней.
И в тот же миг над лесом поднялась голубиная стая, зависла на мгновение и рухнула в сизо-зеленые объятия.
– Наверное, это знак. И спасибо за него. – Саломея, бросив прощальный взгляд на могилу, рядом с которой вот-вот должна была появиться вторая, двинулась к лесу.
Речушку она пересекла по узенькому мосту, который и не был настоящим мостом, но лишь доской, переброшенной с берега на берег. Зато лес оказался близким. Он дыхнул влагой и зазвенел бубенцами комариных туч, предупреждая, что соваться вглубь не стоит.
А Саломея все равно сунулась.
Хутор стоял на старых гарях. Пожар, случившийся несколько лет тому, уничтожил кусок леса, но пепелище успело зарасти ломким лиловым вереском. Из душистой шубы его поднимались молоденькие березки и осины, черными обелисками возвышались опаленные стволы мертвых деревьев. Впрочем, некоторые были срублены и даже распилены на ровные аккуратные бруски. У самого же забора, которого и было-то с полтора метра, включая ворота, возвышалась целая дровяная гора.
