Светлана Алешина - В пекло по собственной воле (сборник)
Однако он вновь принялся крутить головой из стороны в сторону.
– Нет! Котики – нет, – лопотал он при этом.
«Так! – сказала я сама себе. – Где-то здесь находится точка нашего расхождения».
– Вы сели в лодки и отплыли от берега. Так?
Он закивал головой.
– Но охотиться на котика вы не хотели? – спросила я.
– Не хотели, – подтвердил он, качая головой.
– А что же вы собирались делать в океане? – продолжала я пробиваться к взаимопониманию.
Он посмотрел на меня в явном затруднении. Его руки, лежавшие на коленях, напряглись, а лицо отразило напряженную работу мысли. Но как ее выразить, он не знал, видимо, тут уже русских слов ему было мало.
– Вы хотели кого-то другого встретить в океане? – попробовала зайти с другой стороны, стараясь задавать самые простые, требующие односложного ответа вопросы.
Он вновь обрадованно закивал головой:
– Хотели, сапасатель-сан! Хотели!
– Кого? – спросила я, не зная, как выйти из этого семантического тупика.
– Цунами, сапасатель-сан! – ответил старик.
– Цунами? – растерянно переспросила я его. – Зачем же?
Старик вновь напрягся, но объяснить не смог.
– Вы же могли утонуть! – воскликнула я, не ожидая даже ответа на это восклицание.
Но старик вдруг обрадованно закивал и даже заулыбался.
– Хотели! Хотели! – сказал он, смотря на меня с какой-то надеждой.
– Вы хотели утонуть? – спросила я, глядя на него недоверчиво.
Старик приосанился и посмотрел на меня совершенно серьезно. Теперь в его лице не было никакой суетливой радости, только какая-то торжественность.
– Я хотели! – сказал он. – Балисой кита, цунами, позивал меня.
– Большой кит? – уточнила я. – Вы называете цунами – большой кит?
– Балисой кита! – подтвердил он, кивая головой.
– Вы хотели, чтобы большой кит забрал вас к себе? – попыталась я уточнить, но старик застыл неподвижно, и глаза его как-то потускнели.
Он словно погрузился в какой-то транс, перестал замечать меня и, кажется, забыл, где он находится. Губы его беззвучно шевелились. Изредка он чуть-чуть наклонялся вперед и слегка кивал головой, затем опять выпрямлялся и вновь начинал шевелить губами.
Я почувствовала, что большего сейчас от него не добьюсь. Однако мне очень не хотелось, чтобы сюда вновь вернулся узкоглазый майор-пограничник и говорил с ним на его языке. Откуда я знаю, что он говорит? Может быть – запугивает? Старик как-то слишком странно реагировал на слова этого майора.
Да и разговаривать с ним по-русски было одно мучение. Раз недалеко отсюда была деревня айнов, подумала я, может быть, кто-то на заставе, кроме этого майора, знает их язык? Сергей скорее всего сможет подсказать, кто у него на заставе в состоянии общаться с айнами на их языке. Опять мне не обойтись без помощи Евграфова. Надо признаться, он становится слишком популярным гостем моих мыслей. Что бы это могло означать? Что я испытываю к нему какой-то бессознательный и тем более сильный интерес? Или – постоянно надеюсь на его помощь? «Уж не влюбилась ли ты, дорогая моя? – строго спросила я себя. – Этого еще только не хватало! Опять – Сергей! Это – плохая примета».
Но внимательно в себе покопавшись, я вынуждена была признать, что до этого, пожалуй, не дошло, хотя интерес к капитану-пограничнику у меня действительно был, и немалый.
Мне почему-то стало немного грустно.
«Вот и влюбляться ты уже разучилась! – подумала я, хотя и понимала, что скорее всего утрирую ситуацию. – Скоро совсем старухой станешь!»
Продолжая расстраивать себя столь несоответствующими действительности мыслями, я вышла из комнаты, оставив старика наедине с его высшими силами, которым он, судя по всему, и возносил молитву.
Солдат все так же стоял в коридоре. Увидев меня, он отошел несколько в сторону, опасаясь, очевидно, за сохранность оставшихся на его гимнастерке пуговиц.
– Тебе очень долго служить осталось? – спросила я его.
– Восемь месяцев и четыре дня, – ответил он после легкой заминки, очевидно, соображал, зачем я задаю ему этот вопрос, но так и не сообразил, да, впрочем, сообразить и не мог бы.
– Если не хочешь восемь месяцев провести на губе, – сказала я совершенно серьезно, – постарайся не пускать сюда того майора, который недавно отсюда выскочил. Кстати, как его фамилия?
– Не знаю, – растерялся солдат. – Я его вообще только сегодня ночью первый раз увидел, когда меня тут охранять поставили…
– Не знаешь?.. – переспросила я в задумчивости. – Странно… Увидишь его – сразу сообщи Евграфову, понял?
– Так точно, товарищ капитан! – ответил он. – Есть доложить!
– Это просьба, а не приказ, – возразила я на его официальный тон. – Так что не стоит отвечать по форме… Доложишь?
– Так… – начал он и споткнулся. – Доложу, – выдохнул наконец.
Я поспешила к врачам. Фимка был очень горд, что левая рука его на перевязи, а лицо обклеено кусочками пластыря. Он, наверное, чувствовал себя настоящим мужчиной и самозабвенно заигрывал с молоденькой медсестрой, которая уже смотрела на него с нескрываемой бабьей жалостью.
Я подумала, что Фимка ведь так и жениться наконец может. Как только повстречает женщину, которая будет жалеть его сильнее, чем любая другая, так и женится. И прощай тогда мой друг Фима, которого я встречала в самых отдаленных точках России. Не отпустят его больше в командировку. Зная его характер и любвеобильность, ни одна женщина не рискнет.
Однако он был пока еще холост и как раз находился в командировке. Признаюсь, я с удовольствием видела, что он совершенно ожил и стал даже чрезмерно активен в контактах с противоположным полом. Нужно наконец выяснить, что с ним случилось.
Едва меня увидев, Фимка бросился ко мне с криком:
– Майор Турсунов! Оля, это был майор Турсунов!
– Что значит «это был»? – спросила я. – А сейчас его уже нет?
– Майор Турсунов! – упрямо повторял Фимка, не замечая моей иронии. – Это он мне зуб выбил, скотина! И рожу разукрасил – тоже он.
– Объясни мне, Фимка, что это было? – потребовала я. – Или ты работаешь на какую-нибудь монгольскую мафию и просто не поделил с Турсуновым прибыль от продажи контрабандного конского навоза?
– Фу, Оля! – возмутился Шаблин. – Ну почему именно навоза?! Что же ты думаешь, в Монголии нормальному мафиози нечем больше заняться? Разве там мало симпатичных таких монголочек?
– Нет, Фима! – сказала я. – Там много несимпатичных монгольчиков, потомков Чингизхана, очень, как я думаю, ревнивых. Я беспокоюсь за тебя, Фима. Сегодня тебя уже чуть не убили! И опять – из-за женщины. Ты, наверное, приставал к жене этого Турсунова?
Фимка сразу стух и уныло махнул рукой:
– Не в женщинах дело, – заявил он. – Ни из-за одной женщины так не отметелят, пожалуй…
Он вдруг засмеялся совсем невеселым смехом и добавил с ухмылкой:
– Да, это первый случай, когда я получил по морде, и по другим частям тела тоже, из-за мужчины!
– Ты что, сменил ориентацию? – спросила я в притворном ужасе.
Фима только махнул рукой, осторожно потрогал пальцами синяк под глазом и вздохнул.
– Разукрасил, гад!.. Ничего я не менял. Меня купить хотели, а не продаюсь я, как оказалось. Вот он и рассердился слегка.
– А ну-ка, давай подробности! – потребовала я.
Фимка принялся рассказывать. Говорил он неохотно, фразы комкал, но я поняла то, что он хотел как-то замаскировать, увести от моего внимания.
Он, оказывается, был одним из основных журналистов, на которых была рассчитана предвыборная кампания министра. Купили его элементарно, не знаю уж, кто конкретно этим занимался – Чугунков, Менделеев или сам министр. Фимке пообещали, что в случае избрания министра президентом, его сделают редактором «Мира катастроф». И это помимо немалых гонораров за материалы, напичканные политической рекламой. Фима, конечно, ухватился за эту возможность обеими руками. Он давно уже чувствовал, что перерос свое место в газете. Авторитет, конечно, и уважение молодых сотрудников и особенно сотрудниц, но самому-то ему уже хотелось большего – важного и престижного.
Да и что такое, в конце концов, специальный корреспондент? Вечные разъезды и вообще на побегушках – «смотайся туда», «съезди сюда», «срочно в номер», «отдохнешь в следующий раз» и тому подобные прелести жизни главного журналистского пера газеты. Да и денег, которые платили ему за всю эту суетень, Фиме хватать перестало. Его старенькая холостяцкая квартирка на Арбате стала раздражать вечной облезлостью стен и обшарпанностью мебели, а главное, тем, что вызывала кривую усмешку у девушек, которых он приводил в нее. То ли сам он постарел, то ли девушки теперь пошли какие-то другие, Фимка понять не мог, ведь квартира-то оставалась все та же.
В общем, предложение поработать на министра в его предвыборной кампании пришлось Фиме как нельзя кстати. Но обо всем этом я догадалась сама, поскольку знала немного реалии его жизни. Фимка же больше напирал на свое спасательское самосознание и развивал геополитические идеи, связанные с его надеждами на будущую деятельность министра в качестве Президента России.
