Тимоти Уилльямз - Черный Август
Тротти и Пизанелли посмеялись.
– Ничего смешного здесь нет.
– Ты ее осуждаешь, Майокки?
– Я пришел поговорить с тобой о Луке.
Пизанелли осклабился:
– Если хочешь, можешь говорить о своем браке. Комиссар Тротти тут специалист. И еще по женщинам. Чрезвычайно объективен, потому что сам обрел полнейшую умиротворенность.
– Фаллократы – и я, и все остальные в этой убогой квестуре.
Заметив, что улыбка с лица Пизанелли исчезает, Тротти спросил:
– Ну и что там Лука, Майокки?
– Укатил на Адриатику.
– Тебе самому нужно было туда поехать. Хотя бы на праздники. Завел бы роман с какой-нибудь белокурой датчанкой или с немецкой хаусфрау – глядишь, и отвлекся бы. Подышал бы йодом. И брось ты эту трубку. Переходи на леденцы.
– Что вы все к моей трубке привязались? – Майокки раздраженно пожал плечами. – Я люблю свою трубку.
– Тебе выбирать между женой и трубкой, – сказал Пизанелли.
– И если ты любишь свою жену, что ты целыми днями торчишь в этой несчастной квестуре?
– Куда мне еще ехать, комиссар? – Майокки повернулся к окну и уставился на галечную стену напротив. – Здесь, по крайней мере, я приношу пользу. Здесь я хоть что-то делаю.
– Поезжай на Адриатику.
– Я уже соскучился по детям.
– Узнал что-нибудь о докторе?
Пизанелли потер рукавом замшевой куртки свой кожаный ботинок:
– О каком докторе?
– Ты никогда не слушаешь, Пизанелли. Когда этот Лука встретился со Снупи…
– С Марией-Кристиной, – сказал Пизанелли, подняв кверху палец.
– Когда Лука встретил ее на железнодорожной станции, она упала в обморок. Он отвез ее на улицу Мантуи и вызвал доктора.
– Вы мне об этом не рассказывали.
– Лука подозревал, что она беременна.
– Будь она беременна, Боттоне сразу же обнаружил бы это при вскрытии. – Пауза. – Беременна в пятьдесят лет?
– Беременна или нет, правды Лука мог не знать. И, возможно, он испугался.
– Доктор Сильвио Сильви, – сказал Майокки. – Приятеля Луки зовут доктор Сильвио Сильви.
– И где же он?
– Уехал на праздники.
– Естественно. – Не скрывая раздражения, Тротти открыл один из принесенных Майокки пакетиков с ананасными леденцами «Чармз».
– На праздники в Калабрию.
– Может, сказать карабинерам, чтобы они его поискали?
Майокки улыбнулся:
– А ты на праздники так никуда и не поедешь, Тротти? И на свое озеро не выберешься?
– Обо мне не беспокойся, Майокки. Скажи-ка лучше, как нам достать этого доктора?
В дверь тихо постучали. Тротти вздохнул:
– Старуха говорит, что видела двух человек – порядком нализавшуюся Лауру Роберти и какого-то мужчину. Якобы они вошли в дом на Сан-Теодоро в три утра.
У нас есть все основания полагать, что Боатти и синьорина Роберти в это время были уже в доме. Кроме того, нам совершенно неизвестно, каким образом Мария-Кристина попала из своего дома на улице Мантуи на площадь Сан-Теодоро. Не исключено, что, если мы это выясним, мы сможем узнать и имя убийцы.
Легкий стук в дверь повторился. Пизанелли оторвался от своих ботинок и подошел к двери.
– Последним на улице Мантуи ее видел Лука. И этот доктор Сильви. Он-то, возможно, и знает, как она перебралась на Сан-Теодоро. Живой или неживой Мария-Кристина попала в квартиру своей сестры? Если она была уже мертва, кто ее туда приволок? Не приняла ли старуха Марию-Кристину за Лауру?
– Посмотрю, как можно разыскать этого Сильви… если ты не уедешь на праздники, – сказал Майокки.
– Тебе бы давным-давно следовало его разыскать, Майокки. Мне самому все за вас делать, что ли?
– Ты бы мог немного отдохнуть, Тротти.
– Я отдохну, обо мне не беспокойся. Съезжу в Болонью, только попозже.
– Есть новости о внуке, Пьеро?
– Пиза? – Тротти с раздражением посмотрел на Пизанелли и нахмурил брови. – Чего ты там шепчешься?
Пизанелли отступил от стоявшего в двери человека, с которым разговаривал.
– Комиссар Тротти, с вами хотел бы переговорить агент Дзани.
– Дзани?
– Касательно Розанны Беллони.
ДзаниТротти повертел в руке пачку сигарет:
– Черт вас знает, где вы берете свои «Нацьонали»?
Дзани нахмурился. В слишком тесной для его коренастого тела форме он явно чувствовал себя неуютно. Хитрая красная физиономия показалась Тротти краснее и несчастнее, чем обычно. Полицейский агент Дзани ссутулился над столом; в одной руке он вертел стакан с «Настро аццуро», в другой держал тлеющую сигарету. От приторного запаха черного низкосортного табака у Тротти защипало в ноздрях. Дзани молча созерцал пиво в стакане. Ему очень хотелось покончить с его остатками, но он ждал, когда Тротти поднесет ко рту длинный бутерброд с сыром.
(Ни в кабинете у Тротти, ни пока спускались с третьего этажа квестуры, Дзани не произнес ни слова).
– Вы очень много пьете, Дзани.
– Много пью, много курю и не высыпаюсь.
– Вы уверены, что не хотите поесть? Бутерброд или чего-нибудь горячего?
– Я не голоден, – мрачно ответил Дзани.
– Может, вам нужно отдохнуть?
– Отдохнуть? Мне нужна новая жизнь. – Последний глоток пива и косой взгляд на Тротти. – Вы сами-то выглядите не ахти как, комиссар.
– Потому-то я и решил вырваться из города на пару недель, – сказал Тротти, набив рот бутербродом.
– А как же Розанна Беллони? Вы уезжаете? Я-то думал, вы с ней были друзьями. – Он говорил с легким акцентом, свойственным жителям Марке: Дзани десять лет проработал в провинции Мачерата.
– О чем вы со мной хотели поговорить? – Тротти не скрывал нетерпения. – До отъезда мне кое-что обязательно нужно сделать.
Тротти надеялся, что Дзани что-нибудь поест. Они сидели в задней части бара «Тавола кальда да Пиппо», который находился на Новой улице метрах в ста вверх от квестуры. Во время учебы в этой небольшой, чистой и недорогой закусочной собирались студенты. Сейчас здесь сидело несколько посетителей, решивших перекусить до обеда салатом или булочкой из буфета. За стеклянным прилавком стояли две девицы в бумажных чепцах и полосатых красно-белых платьях и подталкивали посетителям стальные тарелки. Фаршированные артишоки, розовые кальмары, разнообразные изделия из теста, несколько мясных блюд, оливковое масло и базилик.
Дзани вдруг спросил:
– У вас ведь дочь, комиссар?
В животе у Тротти что-то сжалось.
– Она в Болонье, – сказал он бесстрастным голосом.
– Стало быть, вы знаете, что значит быть отцом. – Он скользнул по лицу Тротти своими маленькими глазками. Тротти почудилось, что Дзани ищет сочувствия.
– Моя дочь замужем.
– Замужем?
– Ей почти тридцать. Она вот-вот родит. Поэтому я и хочу уехать. Где-нибудь на днях собираюсь в Болонью.
Дзани допил свое пиво:
– Лучше бы у нас тоже была дочка.
– Вы уверены, что не хотите поесть, Дзани? Нужно же что-нибудь бросить в желудок.
– Я не голоден. – Дзани печально смотрел на пустой стакан. – Мой сын голубой.
Молчание.
– Голубой, комиссар.
Тротти пытался подобрать слова, чтобы заполнить пустоту, которая, казалось, стала внезапно отдалять их друг от друга. Он заметил невпопад:
– Я тоже целый год боялся, что моя дочка умрет. Она ничего не хотела есть.
– Голубой, гей – гомосексуалист. – Дзани поковырял у себя в левом ухе; уголки его губ опустились. – Мне еще пива нужно.
Тротти рукой остановил его:
– Нет.
Дзани оттолкнул его руку. Маленькие глазки уставились на Тротти. Дзани закурил «Нацьонали».
– Комиссар, в тот день, на Сан-Теодоро… – Он осекся.
– Да?
Дзани затянулся сигаретой.
– Вы сказали, что мы друзья. Вы сказали, что мы с вами давнишние друзья.
Тротти оглядел закусочную. Время близилось к полудню, и люди начали выстраиваться вдоль прилавка в очередь; их лица ярко освещались сверху лампами.
– Вряд ли у полицейского могут быть друзья.
– Вы же друг Розанне Беллони. – Он затушил сигарету в желтой пепельнице с рекламой газеты «Провинча Падана». – Вы ей были другом и поэтому хотите найти ее убийцу.
– Убили не Розанну. – Тротти покачал головой. – Убили ее сестру.
Лукавая улыбка хитрого крестьянина.
– В начале расследования вы ведь об этом не знали?
– Расследование ведет Меренда.
Дзани собирался что-то сказать. Он открыл было рот, но, подумав получше, взял из пачки новую сигарету. Пальцы его правой руки пожелтели от никотина. Он повернулся на стуле и окликнул официантку – хорошенькую девушку в форменной одежде:
– Еще пива, – скомандовал он.
Тротти прикончил бутерброд. С твердой хлебной корки на руки и одежду ему просыпалась мука. Он чувствовал во рту резкий вкус оливкового масла, зубы погружались в мягкий сыр. Продолжая жевать, он спросил:
– Тебе по-прежнему не дают спать сексуальные пристрастия твоего сына? – Тротти перешел с официального «вы» на фамильярное «ты». – Но ведь не вчера же ты об этом узнал?
