Максимилиан Кравков - Ассирийская рукопись
— Шагай, шагай, — сердито командовал он, обращаясь словно к кому-то другому. — Если и сдохнешь здесь, так на воле!
Потом упрашивал:
— Ну, маленько еще! На ту вон гору. Уж там-то наверное будет перевал на Катунь!.
Но хребты сменялись хребтами.
Забрался в глухую и черную тайгу. За гущей колючих хвоистых лап золотым пауком бродило солнце, тянуло тонкие струны лучей.
Оглянулся Северин назад. Незнакомыми показались горные цепи, порозовевшие под вечерним светом.
Синей копной выпирает налево вершина, снежные пятна пестрят ее склоны. Никогда он не видел этой горы! Тоскливое беспокойство прибавляется теперь к усталости. Этого еще не хватало — заблудился!
С каждым часом все ближе подходит ночь. И обыкновенное дело — ночевка в тайге — угрожает сейчас непонятными страхами...
Растерянно оглядывается Северин по сторонам. Хоть бы зацепиться взглядом за знакомый предмет! И вдруг над стрельчатым палисадом черных, иззубренных пихт примечает вдали хвостом изогнувшийся дым.
Около этих пихт как будто бы проходила его дорога. Тогда там не было ничего. А сейчас — костер!
Значит, следом за ним крадутся люди. Может быть, близко уже подошла погоня. Из любого куста поминутно могут подняться охотники за человеком, и тогда уже поздно будет убежать.
Затаивши дыхание, Северин мгновение ищет, куда бы метнуться. И, круто сворачивая с пути, бросается в самую глушь нависшей хвои.
Здесь дебри, поседевшие от столетий. Космами мха обвисли ветки, потеки плесени изузорили кору. Гробами тлеют во мху завалившиеся гиганты-кедры.
Задохнувшись, Северин остановился. Порвал рубашку в безумном беге, потерял мешок с сухарями. Зацепил, должно быть, за сук, сгоряча и не заметил.
Надо бы следом назад повернуть, куда же без пищи пойдешь?
Но уже под деревьями стало темно. Он петлял бессистемными поворотами. И днем нелегко отыскать пройденный путь. Ни за что не вернулся бы сейчас, чтобы опять увидеть дым от костра, грозящей рукой подымавшийся из пади.
— Боязно, боязно! — жаловался Северин и, сгибаясь, как преследуемый изюбрь, забивался все дальше в чащу.
Устал, наконец, и бояться. Споткнулся, свалился на мох и лежал до тех пор, пока муравьи не поползли по шее.
Отрезвляла прохлада росы. Понемногу опять возвратился утраченный рассудок.
Северин сел и задумался. Утром он вернется и обязательно отыщет сухари. А потом тихонько пойдет вперед, не торопясь, не изнуряясь. Поймают его — так поймают. Ведь не судят же за чье-то чужое дело?
От этих мыслей стало спокойно, по крайней мере, он знал, что надо делать завтра.
Над лесом нахмурилась ночь, золотые россыпи звезд открылись в глубинах неба.
Мягким полетом шаркнул над головой филин, испугал Северина, плюхнулся на близкую вершину кедра.
Пробирал холодок. Мокрый от дневного пота, Северин задрожал.
«Ночь не скоро пройдет, а на заре совсем замерзну!» — подумал он.
Пришлось в темноте разыскать для костра сушины. Царапая руки, ломал иссохшие ветви. Тащил валежник. Содрал с березы кору — и растопка была готова.
Но костра, собранного с трудом, могло хватить не более, как на час. Поэтому решил зажечь его, когда станет совсем невтерпеж — под утро.
Притулился, накрывшись пихтовыми ветками. Согнулся — подбородок к коленкам. Первый раз за истекшие сутки принял спокойное положение.
В сонном полусознаньи перед глазами замелькала тайга, ручьи и горы, пробежал белоногий рыжий конь, потом все слилось и смешалось, Северин заснул.
Но скоро проснулся — очень озяб. Был и не сон и не явь. Туманное забытье в постоянной дрожи тела.
Слышал все. Где-то далеко бурлила вода. Потом прокатился заглушённый грохот. Должно быть, упало подгнившее дерево. Ухали совы, перекликались через падь.
И вдруг совершенно отчетливо в темноте затрещали ветви.
Северин вскочил. Вздернул курок ружья, совсем проснулся. Хоть бы увидеть прицельную мушку!
Но стеной перед ним стояла ночь.
Вот тихо, издали оживают подкрадывающиеся шаги. И тотчас, срываясь с места, трещат другие, ближе и громче.
Затихает далекий шорох — замирает и близкий. Идут двое. Тяжелые и большие.
Северин не мог поймать направления, вертел головой, подставлял ухо, ловил невнятные шумы, сползавшиеся как будто со всех сторон.
Недавний ужас опять закружился над ним. Вот-вот коршуном ринется вниз, вонзит распущенные когти...
Вдруг щелчками стали ломаться сучья. Потеряв осторожность, шел напролом неведомый обитатель ночного леса.
Скрытый мраком, подступал все ближе и ближе. С дерева слетел испуганный филин.
Хватаясь за последнее средство, Северин чиркнул спичкой. Хруст замер, а шедший остановился где-то здесь, за кустом, рядом. Показалось, что слышно даже дыхание, мощное, как из кузнечного меха...
Стал поджигать бересту. Загорелась нехотя, треща и коробясь. А вспыхнув, вдруг осветила колонны столпившихся кедров.
Тогда из мрачного отдаления зловеще и дико заревел медведь. Хриплое эхо волнами покатилось по лесу.
Бурей бросился кто-то к огню костра. Ломая кусты, неслось на Северина черное чудовище.
Северин вскрикнул и выстрелил...
Огнистые искры впились в темноту и погасли. Зверь рухнул, словно провалился в яму. Побился недолго, взрывая землю, шурша листвою. И смолк.
Тогда, удаляясь, опять зарявкал медведь, уже испуганно и злобно.
Под кедрами разгорался костер, выметывая пламя. Северин прижался за деревом. Торополиво шарил в патронташе.
Сзади него раздался спокойный и знакомый голос:
— Сдавайся, парень!
— Сдаюсь, сдаюсь! — даже не удивившись, почти радостно выкрикнул Северин, бросил ружье и поднял руки.
Подошедшие люди, какие бы ни были, разряжали сейчас гнетущую напряженность ночного страха.
Из мрака, опуская винтовки, отделились три тени. Впереди подходил артельщик Яшкин.
Была минута неловкого молчания. Словно не знали, с чего начать.
Один из людей одобрительно похвалил:
— Ловко, Северин, медведя срезал!
И другие смотрели с невольным почтением. Меткий выстрел мирил их, таежников и охотников, с пленным, и поэтому между ними создался неожиданно дружелюбный и даже предупредительный тон. Будто и не делились люди на арестованного и преследователей!
— С нами пойдем, — предложил Яшкин.
— Пойду, пойду, куда же деваться!
— Ну и ладно, небось, покурить охота?
Озябшие, с удовольствием пододвинулись к огню. Прибавили дров и расположились перед костром, как артель отдыхающих промышленников.
Рассветало. По небу потянулись розовые ленты зари, и вершины кедров раскутывались от ночных туманов.
— А мы за тобой от Пашкиной речки следили, — добродушно признался Яшкин. — Ну и задал ты нам работу!
— Сюда-то на брюхе ползли, — вмешался высокий парень. — Боялись, как бы ты не стрелил!
— Ну зачем же, ребята, я стал бы стрелять? — укоризненно отозвался Северин.
— Брось ты про это, — поднялся третий, — пойдемте медведя глядеть! Все уж видно.
Теперь совсем стали похожи на компанию охотников. Осторожно пробирались вперед, разглядывая кусты.
Северин из вежливости только не поднял ружья — вероятно, никто бы не воспрепятствовал.
Двигались цепью, сосредоточенно молчали. И вдруг голос Яшкина, шедшего сбоку, заорал на весь лес:
— Ребятушки, стой! Осташевское золото здесь! Нашлось, нашлось!
Через сучья рванулись вперед и увидели.
Застреленный наповал, растянулся в кустах белоногий рыжий бродяга-конь. Переметные сумы грузно свисали через сбившееся седло...
Все четверо обступили, переглянулись, потеряли слова.
Совершенно растаяла ночь. Солнце выплыло из-за гор, и алмазные брызги росы воспламенили лес.
Через неделю Северин был премирован за открытие россыпи по ключу Громотухе. А позднее выписался из больницы смотритель Осташевского прииска, жестоко ушибленный на тропе лошадью, испуганной медведем.
Золото
Подступала весна.
Глухари исчертили крыльями хрупкий снег на полдневных склонах. Бормотали краснобровые косачи. Ожившие елки роняли тяжелую кухту. На ветках кустарника набухали крепкие почки.
Несметные ручейки пробивались под осевшим настом, и синий лед на речках еле сдерживал рвущуюся наружу молодую силу.
Ефиму Ивановичу было скучно.
Не потому, конечно, что в числе пятнадцати человек он был заброшен на дремучий берег Джинды — речки, от которой лишь дневной переход тайгой и горами, через россыпи камня и бурные потоки до главного приискового стана.
С малолетства Ефим Иванович шатался по тайге. Родная она ему, как медведица своему медвежонку. Не поэтому, стало быть, скучно.
А вот что уж третью неделю, связавшись с подготовительными работами джиндской гидравлики, расчищал он водоприемную канаву — это было невтерпеж!
— Связался я, вольный старатель, с этой работой, записался в артель — теперь и сиди, и крохоборствуй.
