Андрей Анисимов - Добрый убийца
— Не то слово. Я хотел еще вчера сам податься в Пятигорск, да жена попала в больницу, — ответил Петр Григорьевич.
— Что с Надей?
— Ничего, уже все в порядке.
Никита Васильевич понял, что подполковник на личные темы говорить не хочет, и с удовольствием вернулся к делу.
— Теперь твоя очередь. Я тебе свои карты выложил.
Ерожин прошелся по кабинету, постоял у окна, затем сел напротив Боброва и тихо сказал:
— Вендетта.
— Ты имеешь в виду кровную месть?
— Именно так, — подтвердил Ерожин.
— Но мы с тобой не в Испании. О кровной мести среди грузин я ничего не слышал.
— В Грузии живет не один народ. Там есть мегрелы, есть хевсуры, есть сваны. Среди горцев такой обычай сохранился. Нодар Местия — сван. Ахалшвили тоже. Просто они давно не живут в горах.
— Допустим. Но с чего такая уверенность?
В этом преступлении обе жертвы — музыканты. Тебе не кажется это странным? — заметил Бобров.
— Казалось. Когда я узнал, что Местия скрывал свою музыкальную профессию, такое подозрение родилось и у меня. Но долго я с ним не носился. Бармен в «Интуристе» Новгорода, рассказывая мне о сванах, обронил что-то об их пристрастии к вендетте. После этого я уже не сомневался. Тут кровная месть.
— Сейчас мои орлы поехали в аэропорт.
Они встретят полковника внутренних дел Грузии, моего друга, Резо Салакаури. Мне бы хотелось, чтобы ты был при нашем разговоре, — попросил полковник.
— С удовольствием. Неплохо было бы до этого задержать убийцу, — согласился Ерожин.
— Мы уже распечатали портрет Ахалшвили-старшего. Думаю, ему не скрыться. Все вокзалы и аэропорты предупреждены. На трассах тоже идут проверки.
— Это хорошо. Но не думаю, что такой человек — генерал, большая шишка на батумской таможне — станет убегать, как заяц, — усмехнулся Петр Григорьевич.
— Тебе многое известно, поделись с другом подробностями. — Никита Васильевич нажал кнопку и, вернув вошедшему эксперту пакет с кинжалом, приготовился слушать.
— Причины этого преступления я не знаю:
Гоги Абашидзе хотел мне об этом рассказать, но не успел. Он по телефону сам себя обвинил в убийстве Нодара Местия. Поэтому он не случайно стал жертвой.
— Ты думаешь, что он зарезал горца в театре? — удивился Бобров. — Но это ни в какие ворота…
— Нет, я этого не думаю, — улыбнулся Ерожин. — Там история другая. Если бы мы знали, почему покончила с собой Нателла Местия, мы бы знали и все остальное. Женщина была дочерью Карло Ахалшвили и сестрой Отария Ахалшвили. Они оба по каким-то причинам считали Нодара виновником ее гибели.
— Начал кровную месть Отарий?
— Да, он долго выискивал обидчика сестры и наконец настиг его. Но, судя по всему, сам погиб в катастрофе. Я не очень понимаю, как нож Отария оказался в руках отца. Остальное очевидно.
— Вот здесь я никакой загадки не вижу, — уверенно заявил Бобров. — Багаж жертв упавшего самолета не мог миновать батумскую таможню, а Карло Вахтангович ее начальник.
Вполне возможно, что нож стал посмертным посланием отцу от сына.
Разговор двух детективов прервал звонок Волкова из аэропорта.
— Никита Васильевич, ваш друг в Москву не прилетел, — доложил майор.
— Странно, — произнес Никита Васильевич, отключив связь.
— Что, заболел твой грузинский приятель? — усмехнулся Ерожин.
— Не знаю, но в Москве он не появился.
— Позвони, узнаешь, что его внезапно скрутил радикулит или пробрал понос, — съехидничал Петр Григорьевич.
Бобров набрал номер Тбилиси и, не поговорив и секунды, положил трубку.
— Ну и сукин ты сын, Ерожин. Резо вчера отравился на банкете и вылететь не смог.
— Шашлычка перекушал, — добавил Ерожин. — Ладно, Никита, лови грузина, если сможешь, а я поеду к Наде в больницу. Днем заскочу.
Выйдя из управления, Ерожин в больницу сразу не поехал. Он позвонил Глебу и назначил помощнику встречу на Тверской.
— Как там на Фрунзенской? — поинтересовался Ерожин, когда молодой человек сел к нему в машину.
— Кисло, — ответил Михеев.
Петр Григорьевич загнал «Сааб» в переулок и кивнул Глебу, чтобы тот следовал за ним. Они молча зашагали между машинами, выбрались на Тверскую, и Петр Григорьевич остановился возле шикарного магазина «Меха».
— Ты — лесной человек, по шкурам специалист. Один раз твои знания о пушнине послужили делу. Поработай консультантом еще раз, — попросил Ерожин помощника, запуская его за притемненные двери салона.
В магазине было пустынно и пахло валютой. Петр Григорьевич медленно прошелся вдоль витрины и остановился возле шикарных манекенов. Женские фигуры поблескивали черным лаком и несли на себе пушистые шубы из рыжей лисицы.
— Хочу Надьке купить такую же, как Кадков преподнес Вале, — сообщил Ерожин Глебу, указывая на мех. — Смотри качество, эксперт.
— Вам шубку? — К Ерожину и его помощнику гарцующей походкой шла молодая продавщица. Девушка постукивала каблучками высоких замшевых сапог и обворожительно улыбалась.
— Да, я хотел бы прикупить у вас для жены шубку, — подтвердил подполковник.
— Какого роста ваша супруга? — продолжая обворожительно улыбаться, спросила девица. Ерожин прочитал на табличке, приколотой к воротнику кофточки продавщицы, ее имя и обратился к Глебу:
— Как ты думаешь, Надя и Оля одного роста?
— Надя немного повыше, ноги у нее подлиннее и попка поуже, — отчеканил Глеб.
Оля сделала вид, что ничего не услышала.
Она продолжала стоять и скалить свои зубки.
Три шубы Михеев забраковал сразу. Девушка удалилась и принесла еще три.
— Эта выделана нормально и лиса забита в начале зимы, когда мех покрепче. Ее можете приобретать, — наконец выбрал Михеев.
Ерожин попросил упаковать приобретение и направился к кассе. Глеб так и не узнал, сколько стоил подарок шефа его супруге. Петр Григорьевич о сумме, которую он выложил, чтобы замолить свой грех перед Надей, предпочитал не распространяться.
37
— Какого черта ты, роднуша, дрыхнешь?!
В десять репетиция, а мы еще не завтракали, — крикнул Тулевич. Он, обвязанный махровым полотенцем, только покинул душ и шествовал в кабинет.
— Дай выспаться. На репетициях достаешь, дома от тебя покоя нет, — недовольно ответила Проскурина и перевернулась на другой бок. Она уже три дня жила в квартире режиссера и пыталась отстаивать свои права.
— Ты забыла, моя родная? Мы после репетиции женимся. А в шесть тебе надо гримироваться к спектаклю, — напомнил Тулевич и уселся за свой письменный стол.
— Господи, замолчишь ты наконец! — простонала Проскурина, но глаза открыла.
— Где нежность в голосе любящей женщины?! Где, роднуша, овсянка для режиссера?! — восклицал Тулевич, уткнувшись в свои записи. Нателла поднялась, нащупала шлепанцы и голая потащилась в ванную. По дороге приостановилась, зашла в кабинет и, обняв Тулевича сзади, чмокнула его в седоватую гриву.
— Хоть поцелуйчика дождался. Придется мне, моя родненькая, ставить твой утренний подъем. Без режиссуры ты разваливаешься на части, — проворчал Марк Захарович, но голос его выдавал полное удовольствие:
— Кого, кроме Барсова, зовем на свадьбу?
— Жалкий завтрак между репетицией и спектаклем ты называешь свадьбой? — спросила Проскурина из ванной. Она стояла под душем, но дверь не закрывала. Тулевич столько раз видел ее голой на сцене, что теперь смешно было бы разыгрывать застенчивость.
— А чем ты, собственно, роднуша, недовольна? Мы, как бродячие пилигримы, все делаем в дороге. И женимся тоже. Представь себе, родная моя, что я сниму ресторан, назову кучу болванов, которые нажрутся, напьются и станут орать «горько».
— Зато будет как у людей, — без особой убежденности сообщила примадонна.
— А мы, роднуша, артисты, а не люди.
Люди приходят на нас смотреть. Приходят как в зверинец. А мы их веселим. Поэтому как у людей нам нельзя.
Нателла закончила купаться, набросила на себя халат, босиком прошлепала в кабинет Тулевича и села к нему на колени:
— Скажи честно, что ты просто жмот. Тебе жалко на свадьбу тратить деньги!
— И жмот тоже. Чем плохо, моя родная, быть жмотом? И потом, что ты тут делаешь?
Сейчас ты меня заведешь, я вместо того, чтобы готовиться к репетиции, потащу тебя в койку. — Тулевич поднял Проскурину и понес в спальню. — А через три недели мне сдавать спектакль. — С этими словами режиссер уложил Проскурину в постель и смолк. Дальше на комментарии его уже не хватило.
— Я тебя, кажется, начинаю любить, — прошептала Нателла и обняла Тулевича.
— А я тебя уже начал, — ответил он и нашел ее губы.
В театр они мчались на такси. Нателла, устроившись на заднем сиденье, занималась макияжем. Марк Захарович спешно проглядывал свои записи к репетиции. Позавтракать они так и не успели.
— Я хочу пригласить сыщика с женой. Ты не возражаешь?
