Андрей Анисимов - Добрый убийца
Затем Никита Васильевич не спеша убрал телефон в карман, накинул на плечи полушубок и пошел к машине. Назад в Москву его везли медленно. Быстрой езды полковник не любил.
36
— Ты, Петро, как был кобелиной, так кобелем и остался, — констатировал Иван Григорьевич, засыпая очередную порцию темно-коричневых зерен в свою допотопную кофейную мельницу. — Мне тебя, конечно, Петро, очень жаль. Девочку ты в жены надыбал славненькую. Она хоть и молода, а уже человечек.
Думаешь, я не понимаю, как приятно мужику на сердце, когда по дому прыгает такая пташка. Грыжин все понимает. Помню, когда моя Галя молодая была, так я сижу за столом, а она ходит, чирикает. Неважно о чем. О чем может женщина говорить? Я голосок слушаю, на нее искоса поглядываю, и мне хорошо. Горько тебе сейчас. Ой как горько. Молодец, что к старику пришел. Только не жди от меня добрых слов.
Скотина ты.
— Ну вот, расскажи тебе, Григории, все начистоту, а ты еще и обложишь, — упрекнул Ерожин генерала. Он поделился с Иваном Григорьевичем своим мимолетным романом в Нижнем Новгороде и теперь получал по заслугам.
За окном пока не рассвело, но зимнее московское утро уже входило в город. Генерал и подполковник сидели на кухне четвертый час.
Три кофейника они выхлебали, и сейчас Иван Григорьевич крутил на своем брюхе мельницу для четвертой порции. Ерожин приехал к генералу сразу из больницы. Петр Григорьевич поведал о несчастье с Надей, и они засели на кухне. От спиртного, не сговариваясь, оба отказались и пили кофе.
— Я тебя, Петро, люблю. Иначе бы и на порог не пустил, — признался Грыжин. — Да и бесшабашность твоя меня всегда веселила.
Чего греха таить, иногда и завидовал. Думаешь, в радость до генеральских чинов портки протирать? Нет, Петро, это дело не очень веселое. Только вот что я тебе скажу. Каждому мужику Бог отпускает. Кому на шахтера, кому на музыканта, как этому Гоги, пусть земля ему будет пухом. Тебе Господь отпустил на сыщика. Отпустил много, а вот теперь пришла пора спрашивать. Господь пренебрежения к своим дарам не прощает. Ты мог свое имя на весь мир прославить. Мог школу целую создать. А ты прожил, как твоя самолетная шлюшка сказала, козликом. Вот и получаешь.
— Что же, я, по-твоему, не работал? — обиделся Ерожин.
Генерал включил газ, поставил на него пустой кофейник, подождал, пока донышко накалится, и всыпал в него свой помол. Еще подождал пару минут, затем налил из чайника немного воды В кофейнике зашипело, и Грыжин приподнял его над огнем. Потом снова поставил и, глядя на темную закипающую массу, ответил гостю:
— Ты, Петро, работал между делом. А делом своим считал баб трахать. Но ты же человек, а не племенной хряк. Вот тебя Господь теперь карает.
— Он не меня, а Надю карает. Ее-то за чтя? — возразил Петр Григорьевич.
— Ее он не карает, ее он испытывает. У нее вся жизнь впереди. А для тебя этот ребенок мог последней настоящей радостью стать. Ты в молодости отцовства не понял. А теперь ой как бы приохотился! — Иван Григорьевич дождался, когда пена кипящей шапкой нависла над кофейником, снял его с огня и разлил по чашечкам.
— По твоим словам, Григорич, выходит, что человек я вовсе пропащий и хорошего мне больше ждать нечего, — проворчал Ерожин, прихлебывая горячий густой напиток. Варить кофе генерал Грыжин умел.
— Это зависит от того, готов ли ты у жизни учиться. Если готов, еще не все потеряно. С моих лет ты, пацан. Вдумайся, как ты жил, и делай вывод.
— А как я жил? — поинтересовался подполковник.
— Я же сказал — как скотина, — усмехнулся генерал.
— Почему уж так? — не очень уверенно переспросил Ерожин.
— Жену с ребенком ты бросил. С моей Сонькой связался попусту. Не было бы Соньки, другая бы подвернулась. Девок на свете — пруд пруди.
— Жену не я бросил, а она меня. Сама к Суворову ушла, — возразил Ерожин.
— Ты, Петро, дурилкой-то не прикидывайся. Ты не бросил, но все сделал, чтобы твоя Наталья сбежала. Везет тебе на хороших людей, вот Суворов и подвернулся. Сына твоего вырастил.
— Это правда, — согласился Ерожин, опорожняя чашечку.
— Конечно, правда. Зачем старику врать?
В Москве ты болтался, как говно в проруби.
Я, когда ты на Надьку глаз положил, очень был недоволен. Потом гляжу — вроде у вас серьезно. Ну, думаю, может, остепенится парень.
И не мешал.
— Я Надю по-настоящему люблю. Когда она исчезла после Фатимы, думал, жить не смогу, — вспомнил Петр Григорьевич. — Да и сейчас, как увидел ее в больнице — бледненькую, всю в слезах, — руку бы себе отрезал, если бы помогло.
— Ты бы, Петро, лучше хер свой отрезал… Люблю… Если любишь, зачем на первую встречную шлюху лезешь? Что, тебе шестнадцать? Поговорил бы ты с женой по телефону ласково, она бы не намылилась в Самару. А при бабе какой разговор.
— Надя этого не поняла, — вздохнул Петр Григорьевич.
— Может, этого и не поняла, но сердечко ее что-то почувствовало.
— Виноват, Иван Григорьевич, — согласился Ерожин.
— «Виноват». Тоже мне ребеночек. Ладно, прошлого не изменишь. Молись, чтобы Надька из больницы здоровенькой вышла. А теперь давай спать.
— После твоего напитка двое суток не уснешь, — сказал Петр и посмотрел на часы. — Девятый час уже. Поеду к Боброву на Петровку. Пора полковнику объяснить, что к чему.
— Валяй, если не спится. А я после кофе как убитый отключаюсь. Стоит голову на подушку положить, — признался Иван Григорьевич.
Ерожин надел куртку и, не прощаясь, двинул из генеральской квартиры. В дверях остановился, посмотрел в глаза генерала и вышел.
Усаживаясь в машину, снова вспомнил жену. Вспомнил, какая тоска была в ее взгляде, когда она его увидела. Надя всегда так радовалась их встречам, а тут только загрустила. Почему Ерожин не поехал к Аксеновым, а пришел к Грыжину?
Возле палаты собралась вся Надина семья.
Даже Кроткий после больницы поехал с Верой ночевать на Фрунзенскую. Петру Григорьевичу было стыдно оставаться с Аксеновыми, и он отказался.
Машин в городе оказалось не так много, как обычно в это утреннее время. Через пять минут Ерожин свернул к управлению.
Бобров проводил свое утреннее совещание.
Выглядел Никита Васильевич бледным и усталым. Ерожин понял, что и полковник ночью не спал.
— Здравствуй, Ерожин. Слышал, у тебя дома нехорошо. Спасибо, что приехал. Сейчас отпущу своих орлов и возьмусь за тебя, — пообещал Бобров.
Ерожин пристроился в уголок и, слушая наставления начальника отдела своим подчиненным, продолжал думать о Наде.
Не застав жену дома и обнаружив злополучное письмо Шуры, Петр Григорьевич сразу почувствовал, что с Надей не все в порядке.
А узнав от Аксенова, что она поехала к нему за деньгами, все понял и помчался на Фрунзенскую. Туда и позвонили из больницы.
— Ну что, подполковник? Зачем меня вчера приложил? — обратился Никита Васильевич к Ерожину, «накачав» своих работников.
— Почему — приложил? — притворно удивился сыщик.
— Не сказал, кого именно из Ахалшвили надо ловить. Я бегал за Отарием, а ткнул пианиста не он, — пояснил Никита Васильевич.
— Почем я знал, какой Ахалшвили тебе нужен? — слукавил Петр Григорьевич.
— Ладно, я не барышня. Мне очки втирать не надо. Выкладывай все, что знаешь, — проворчал Бобров.
— Сначала ты выкладывай. Я у тебя не служу, ты мне зарплаты не платишь, поэтому начнем с тебя, — усмехнулся Ерожин.
Бобров встал, вышел из кабинета и через несколько минут вернулся со свертком в руках:
— Погляди, красивая вещица.
Ерожин развернул бумагу. В прозрачном пластиковом пакете лежал длинный острый нож, похожий на миниатюрный меч. На его золоченой рукоятке имелась грузинская надпись.
— Где нашел? — спросил Ерожин, любуясь оружием.
— В урне Домодедова, — прищурился Бобров. — Но это еще не все. Ножичек я получил вчера, а вот эту бумажку сегодня, пятнадцать минут назад. — Бобров раскрыл ящик письменного стола, вынул лист бумаги и протянул Ерожину:
— Читай, это тебе будет любопытно.
Петр Григорьевич взял в руки бумагу и пересел к окну. Факс пришел из Пятигорска. Там по фотографии Отария Ахалшвили опознал старый нищий, постоянно торчащий на аэровокзале. Нищий запомнил убийцу по щедрой милостыне, которую тот ему вручил. Отдавая деньги бродяге, Отарий просил за него молиться.
— Понятно. Что дальше? — спросил Ерожин, возвращая факс Боброву.
— Нищий не смог назвать даты и времени.
Но приблизительно день вспомнил. Я посмотрел сводки и нашел очень любопытный фактик. В те дни под Батуми разбился самолет рейсом из Пятигорска. — Никита Васильевич ждал реакции подполковника.
— Вот в чем дело! — воскликнул Ерожин и вскочил с места. Он снова взял факс и еще раз внимательно его перечитал.
— Ты доволен? — поинтересовался Бобров.
— Не то слово. Я хотел еще вчера сам податься в Пятигорск, да жена попала в больницу, — ответил Петр Григорьевич.
