Дмитрий Вересов - Тихий Дон Кихот
Приближаясь к владениям Горобца, Корнилов ощутил знакомую свою детскую тоску. И разочарование, постигшее его здесь в прошлый раз. Никогда не надо возвращаться в места, связанные в детском сознании с нераскрытой страшной тайной. В жизни и так много разочарований.
В этот раз Корнилов въехал в ворота на своем новеньком «джипе».
Дойдя по впечатляющему офису до кабинета Горобца, он почувствовал, как сжимается сердце, как будто бы он забрался слишком высоко в горы и не может дышать разреженным воздухом. Пришлось минуту постоять и прийти в себя. Он смотрел на ручку двери и думал, что если успеет открыть ее сам, то все будет хорошо. Но секунды шли, дышать было нечем, и ручка будто бы удалялась от него, как в бинокле, если смотреть через него в обратную сторону.
«Это все нервы. Все болезни от нервов, только сифилис от любви», — вдруг вспомнил он и взялся за ручку двери. Но она не послушалась, дрогнула, и на пороге оказался сам господин Горобец собственной персоной.
Анатолий Иванович просканировал Корнилова своими ртутными глазками, и только потом поприветствовал насмешливой улыбочкой.
— Что, днем не мог заехать, обязательно вечер мне хочешь подпортить? Зачем пожаловал, капитан Корнилов? — он стоял на пороге и не приглашал Корнилова зайти внутрь.
— Напомнить вам, уважаемый Анатолий Иванович, о том, что следствие по делу убийства Перейкина в любой момент может изменить свой ход в любом желаемом направлении, — как можно вежливее и туманнее сказал Корнилов.
— В каком это смысле? — неприязненно окинул его взглядом Горобец. — Если ты хочешь повернуть его куда-то, куда надо мне, и представить это, как тяжкий труд, то я тебя разочарую. Мне от этого дела, Михаил, ни жарко, ни холодно. Так что веди его, куда хочешь.
— Анатолий Иванович, все это не так безобидно, как кажется на первый взгляд. Мне нужна определенная сумма, и дело вас не коснется. Можно было бы строить высокое здание из слов и интонаций, но мне почему-то этого сейчас не хочется. Хочется голого смысла. Все у нас с вами сложится, но для отношений нужен первичный капитал, определенная сумма.
— Какая такая сумма? — удивился Горобец. — Тебе что, выпить не на что? Так на вот, у меня как раз для тебя припасено.
И он направился к столику, уставленному початыми и закупоренными бутылками.
— Тебе с дамой поужинать или в мужском кругу будете вечерок коротать? — продолжал издеваться Горобец.
— Мне нужны деньги. Сейчас.
— Ты что, «наехать» на меня вздумал? — Горобец на секунду даже умудрился остановить бег своих черных глаз. Правда, в следующую же секунду они отправились догонять свою сложнейшую траекторию.
— Слова, слова… Как вы любите баловаться словами… Это не наезд. Это взаимовыгодное предложение, — проговорил Михаил.
— Ты это серьезно? Ну что ж, изволь. Для меня это предложение выгодным не является. А потому сделка не состоялась. Не смею больше задерживать.
— Хватит вам паясничать, Анатолий Иванович. Сейчас мы одни и можем говорить нормальным языком, не блатным и не эзоповым. Мы ведь партнеры. Или вы позабыли о моей команде, о наших с вами договоренностях?
— А ты сам-то уверен в том, что у тебя команда, Корнилов? — усмехнулся Горобец. — По моим данным — нет! Но ты пришел за авансом, не так ли?
— Так.
— А ведь авансы выдаются под конкретную работу, — Горобец, чувствовалось, начинал получать от разговора особое удовольствие. — Какую же конкретную работку ту собираешься для меня исполнять? А? Я ведь вроде ничего такого не заказывал.
— Так ведь и дело Перейкина еще не закрыто.
— Ага, — обрадовался Горобец, — значит, это все-таки наезд. Нечаянная радость! Ну до чего же вы менты — предсказуемый и алчный народ.
— Вам ли, Анатолий Иванович, дорогой, со мной об алчности разговаривать? — не удержался Михаил.
— Именно мне, — весело засмеялся Горобец, становясь похожим на одного из героев Достоевского. — Именно-с. Мне-с, кровопийце. Извольте-с выйти вон, дружище. В ваших услугах я больше не нуждаюсь. Вы меня разочаровали…
Горобец был как-то странно удовлетворен. Даже руки потирал от удовольствия. Теперь надо было понять еще одно — почему. Корнилов повернулся и пошел к выходу, как побитая собака… Или Горобец знает все обстоятельства корниловской игры, или мастерски блефует? Или еще того хуже: он, Михаил, так увяз в когтях этого хищника, что и представить себе не может, насколько он прозрачен для Горобца. Ведь если Горобец найдет способ стукнуть на него начальству, то корниловскому предприятию придет конец немедленный и беспощадный. А так же и всем работникам этого предприятия можно с точностью до года предсказать сроки заключения.
Вот теперь выбора уже не остается. Придется прибегать к запасному варианту.
Прежде, чем сесть в машину, он от души плюнул на землю Горобца. Уехал, резко взвизгнув колесами и чуть не сняв с петель медленно открывающиеся ворота.
Похоже, что больше он сюда ни ногой. Упустили крупную рыбу. Надежное покровительство. Но такова жизнь. Недаром в детстве этот забор пугал его своими секретами. И не надо было туда соваться. Хотя… Он похлопал ладонями по рулю своего мощного и абсолютно мужского танка. Все-таки не зря. С миру по нитке — голому рубашка. А Ане — «Фольксваген».
Аня въехала во двор, когда джип уже стоял на лучшем для парковки месте. Но на этот раз Аня не стала сигналить и разыгрывать безобразную дорожную сцену на личной территории. Сажик выскочил ее встречать. И по его заискивающему повизгиванию она поняла, что свою порцию ласки от Корнилова он еще не получал. Она погладила его по умной голове, позволила лизнуть себя в нос, обняла за могучую шею.
— Сажик, глупый мой, Дуралей Дуралеевич Дуралеев… Ну пойдем, покормлю. Да. Да. Бедный Сажик, голодный…
Пока Аня возвращалась домой, она передумала множество вариантов развития событий, но ни один из них ее глубокая интуиция не одобрила. Единственное, что она решила для себя окончательно и бесповоротно, это то, что никаких резких движений делать не будет. Хотя варианты в основном состояли из шумных и внезапных выходок. То она думала, что сегодня же уйдет ночевать на корниловскую квартиру. И будет вить из него веревки старинным женским способом. То откровенно рассказывала Михаилу все, что слышала в «Шаолине», и требовала объяснений. То хотела притвориться настолько больной, чтобы Корнилов повез ее в больницу, все бросил и начал заниматься только ее здоровьем. Еще она начинала думать, что отец Маркел в чем-то прав. И если бы она не хотела жить в доме вопреки желанию мужа, то и он не стал бы делать то, что не нравится ей. Откажись она от дома, так и жили бы с Корниловым в однокомнатной квартирке. А чем это хорошо? Тем, что не было бы в их жизни этого ужасного «Шаолиня». И не было бы искушения возможностями.
Она зашла в дом, так и не уяснив, как себя вести. Понадеялась на авось, то есть действовать решила по обстановке.
Медленно шла она по полутемному дому к кухне, под дверью которой лежала полоска света.
Она открыла дверь, но заходить не стала. Корнилов сидел за столом, уронив голову на руки. Перед ним стояла выпитая наполовину бутыль. А в качестве закуски фигурировал бутерброд с колбасой, разрезанный на множество микроскопических кубиков. Когда дверь открылась, он встрепенулся. Посмотрел на Аню тяжелым взглядом, как будто был ей совсем не рад, и сказал, отдавая дань вежливости:
— Тебе, Анюта, налить? Или как?
— Наливай, — тихо, но решительно ответила Аня.
Она выпила полстакана водки на одном дыханье. И даже закусывать не стала. Только дунула в сторону, как опытный вояка.
— А почему, Корнилов, для храбрости только сто грамм давали? Как-то не очень много. Я бы больше выпила.
— Если выпьешь двести, то никуда идти уже не захочешь, пока не дольют до трехсот, — ответил сонный Корнилов. — А после трехсот уже забудешь, зачем тебе была нужна эта храбрость. А сто — в самый раз. Ноги еще бегут, руки еще не роняют штык.
— Ну, это если со штыком бежать, — с некоторым трудом сказала Аня, до которой ее полстакана внезапно дошли и ударили по голове мягкой горячей подушкой. — Но храбрость ведь нужна не только в бою. Так?
— Эх, Аннушка, — сказал Михаил, как Санчук, и погладил Аню по щеке, как Корнилов. — О чем ты говоришь? О каких боях? О какой храбрости? Мы давно уже пьем не для храбрости, а от трусости. А это совершенно не то же самое.
— А ты, Медвежонок, зачем пьешь? Что у тебя случилось?
— У меня, — он тяжко вздохнул. — У меня ничего… Так… Пустое. А вот где ты была, хотелось бы мне знать. Телефон свой ты забыла дома. Я тебе звонил и нашел его. Специально?
— Я в церкви была. Подумала, что-то странно: от отца Макария приезжаем, и как будто и не было ничего.
— Храм — он в душе. Кому надо, пусть ходят. А мне не надо. Вон, Перейкин — грешил как мог. К Макарию приезжал и ничего. Покается и вперед. Как деньги в банке в кредит брал… И я так тоже могу. Приеду к нему, потом и покаюсь. Такая жизнь тоже по мне. Хорошо согрешить, хорошо и пришить. Хорошо! Пушкин? Это Маяковский какой-то. Костры горят? Очень хорошо! А моя милиция меня бережет. Моя милиция…
