Игорь Христофоров - Работорговец (Русские рабыни - 1)
Пропахшая табаком и углем брезентуха на груди стояла деревянным коробом. По бетонной опалубке ствола журчали невидимые ручейки. Хотелось зевать, но рот не открывался. Клеть понеслась быстрее и, как показалось Мезенцеву, вверх. Неужели стволовая решила поднять его? Но зачем? А вдруг движения вверх на самом деле и не было, а просто оборвался канат? Вот теперь уж точно страх выжал испарину на лбу Мезенцева. Он представил размочаленные оборванные стальные нити каната, представил страшную черноту внизу, но страшнее всего ему почему-то привиделось, что в этом полете он проскочит и нужный ему первый горизонт, куда опустился Пеклушин, а за ним второй, третий, как врежется клеть в гранит почвы на самом нижнем горизонте и... И тут клеть резко замедлила ход, въехала в полосу света, покачалась сверху вниз пружинкой и замерла.
Мезенцев толкнул скрипучие стальные ворота клети, выпрыгнул на гремящие железные плиты и невольно опустил пистолет. Слева от него полусидя вжималась в бетон опалубки женщина в черной-пречерной фуфайке, а по ее круглым щекам стекали струйки крови.
-- А-а... женишок, -- еле прожевала она неслушающимися губами.
-- Очкарик?! -- сразу все понял Мезенцев и под утвердительный кивок женщины попытался приподнять ее и подтащить к клети. -- Давайте-давайте!
-- Сама... Я сама... -- сопротивлялась женщина, а руки цеплялись и цеплялись за шею спасителя. -- Я ж чижелая... Надорвешься, женишок... Он меня с собой потащил, чтоб я того... дорогу ему показала к ветиляхе...
-- К чему? -- не понял Мезенцев.
-- К вен... венти... вентиляционному стволу, -- еле выговорила женщина. -- Я показала...
-- Зачем?! -- в крике вскинулся Мезенцев. -- Он же уйдет!
-- Не уйдет, -- спокойно ответила женщина. -- Он думал, что там... там... есть подъемная машина... А там ее... нет. Давно сняли... Оттуда не выбраться наверх.
-- Он стрелял? -- не веря в то, что услышанный наверху звук был выстрелом, спросил Мезенцев.
-- Стре... стрелял, -- еле выдохнула женщина. -- Для острастки. В воздух.
Мезенцев бережно посадил ее на дно клети спиной к боковой стенке.
-- Он вернется, -- с испугом произнесла женщина. -- Обязательно вернется. Он как... как... как волк... загнанный... Там, -- показала она в глубь тоннеля, уходящего в черноту, -- там очень душно, там нету вентиляции. Ша... шахта ж у нас была не это... сверх... это, категорийная. Вот... Метана нету. Сказали, что можно не проветривать. Ду-ушно там, ох и ду-у-ушно! Он быстро вернется...
-- Ну и хорошо! -- ответил он на ее предостережение. -- Пусть возвращается... Вы меньше говорите. А как... это... В смысле, как наверх вас отправить?
-- Там, -- показала она на стену, к которой еще недавно обессиленно прислонялась. -- Там тумблер. Два звонка дай... Наверху услышат... Только это... двери сначала закрой...
Мезенцев захлопнул грязные металлические створки, просигналил наверх, и клеть действительно уползла на-гора. Он остался один, совсем один на полуосвещенном рудничном дворе первого горизонта и вдруг остро ощутил свою уязвимость внутри этого света.
Краги сами собой прошлепали по гулким железным плитам, по твердым сланцам, по черным, маслом отливающим лужам во тьму. Шлепая по воде, Мезенцев пожалел, что не взял под вешалкой, как настаивала женщина-стволовая еще наверху, огромные резиновые сапоги, но тут же об этом забыл. Жидкий свет фонарика на каске нащупал приваленную к стене металлическую крепежную стойку, и Мезенцев с облегчением сел на нее, выпростав ноющую ногу. Потом снял каску и схоронил ее за пазухой. Свет исчез, и тут же показалось, что стало труднее дышать, хотя, скорее всего, трудно было дышать с первых минут попадания под землю.
Мезенцев представил, как бредет по штрекам и ходкам к вентиляционному стволу успокоившийся Пеклушин, и только теперь понял, что тот знает устройство шахты. Наверное, и комсомольских секретарей гоняли в свое время под землю воодушевлять забойщиков. Откуда бы он еще знал, что второй выход -- через вентиляционный ствол? Мезенцев и то не знал. Да он и под землей-то был впервые, хотя и вместе с отцом в его рассказах о горняцкой каторге -- сотни раз. Но сколько ни представлял тогда, а все равно представить не мог, что здесь так сыро, душно и одиноко. И еще он вспомнил, что шесть часов смены под землей называются "упряжкой", что лампочка на каске -- "коногонка", и от этих лошадиных терминов сам труд шахтера представился Мезенцеву чем-то лошадиным и каторжным. Легче было пробежать "огневую" полосу в морпехе, высадиться в плавтанке прямо в воду прибоя или прыгнуть с "тушки" на парашюте, чем ковырять уголь в этой тьме. И еще он вспомнил, что тоннель, в котором сидит, называется квершлагом, а от него идет, если он не ошибается, бремсберг, а от бремсберга -- штрек, а от штрека... Он нахмурился, пытаясь вспомнить, во что же переходит штрек, а в уши что-то тихо кольнуло.
Мезенцев не знал, есть ли под землей мыши, и с удивлением вновь вслушался в легкое потрескивание. Звук шел мягкий, как сквозь вату, звук шел откуда-то очень издалека. Но даже капли, сочно тикавшие где-то рядом, не глушили его. Мезенцев медленно подобрал ногу и еще сильнее сжал под одеревеневшей брезентухой каску. Правая рука сама нащупала в кармане "макаров".
Желтая точка выплыла из тьмы гораздо ближе, чем это могло показаться по громкости звука, и, качаясь, приближалась к нему. Мезенцев вжался спиной в бетонное крепление стенки и, кажется, понял свою ошибку. Тьма, в которой он готовил засаду, вряд ли могла ему помочь. Ведь у Пеклушина на каске горел фонарик и неминуемо должен был по пути очертить во тьме сидящего Мезенцева. Оставалось одно -- внезапность.
-- Стоять! Ты арестован, Пеклушин! Сопротивление бесполезно! -крикнул он желтой точке и омертвил ее. -- Ты окружен! Бросай оружие!
Точка дернулась и исчезла. Вместо нее появилось какое-то размытое пятно. Мезенцев вновь сглотнул горькую слюну и понял: Пеклушин побежал прочь, освещая себе дорогу. Он бросился вслед за этим пятном, стараясь не замечать боли в ноге и хорошо понимая, что и Пеклушин не сможет здесь, в страшных черных лабиринтах, бежать так же быстро, как и на поверхности.
-- Дз-зыу! -- взвизгнула по бетону стенки пуля, выбив красивую желтую искру.
-- Бр-росай оружие! -- крикнул под горячее дыхание в ответ Мезенцев и с ужасом подумал, что, будь здесь метан, не было бы уже в живых ни его, ни Пеклушина.
Глухо, как в воде, булькнул еще один выстрел, но на бегу Мезенцев так и не уловил, просвистела ли пуля. Здесь, под землей, жили совсем другие звуки, и правило комбата уже для них не годилось.
Свет впереди погас. Больной ногой Мезенцев споткнулся о кусок угля и в ярости вырвал из-за пазухи каску с "коногонкой". Тьма отпрыгнула в стороны, к серым, поросшим голубоватым мхом столбам сосновой крепи, странно сочетающейся с еще не вынутыми на поверхность стальными арочными перекрытиями. Глаза сразу увидели поворот влево. Глаза ждали засады, выстрела из-за угла, а ноги все шли и шли, словно никакая засада им была не страшна.
Мезенцев все-таки дохромал до поворота, свернул в него и с радостью увидел уже знакомое желтое пятно. Оно было чуть дальше, чем до этого момента, но оно все-таки было, и он ринулся за ним, забыв о том, что на голове -- каска с "коногонкой" и он теперь тоже виден.
Они двигались уже по откаточному штреку. Справа тянулись рельсы узкоколейки, приходилось все чаще смотреть под ноги, чтобы не споткнуться о шпалы. Дважды путь преграждали перевернутые вагонетки, и он с тревогой обходил их, ожидая какой-то каверзы от Пеклушина, но каверзы не было. Все меньше становилось по пути металлических стоек и арок. Наверное, их постепенно вытаскивали из брошенного штрека наверх, в другие шахты. Разворованная шахта была всего лишь частью разворованной страны, но страшной ее частью. Тот, кто вынимал отсюда на поверхность стойки, не знал, что под прогибающимся, трескающимся сводом милиционер Мезенцев будет гнаться за убийцей Пеклушиным.
А свод все коржил и потрескивал, и, когда скользкая плитка сланца ударила Мезенцева по каске, и свет метнулся из стороны в сторону, он решил, что это -- очередная пуля. Но сбоку щелкнуло еще раз, и теперь он уже своими глазами увидел, как упала в лужу крупная тарелка породы.
Светлое пятно вновь исчезло. Мезенцев попытался вспомнить, во что же переходит штрек, и снова не смог. Зато из рассказов отца вспомнил, что параллельно откаточному штреку ( а бежали они, судя по рельсам узкоколейки, именно по нему) идет штрек вентиляционный, а связаны они между собой узкими лазами сбоек. Слева, метров за сто до точки, в которой исчез свет пеклушинской "коногонки", Мезенцев увидел низкую, прямо у земли, нору и сразу догадался, что это и есть сбойка.
Он вполз в нее на четвереньках, чуть приподнял голову, но, ударившись каской о свод, понял, что по сбойке можно пробираться лишь по-собачьи. Ему сразу расхотелось это делать. Он медленно двинулся назад и вдруг замер. Господи, как он не мог понять раньше?! Пеклушин обманул его. Сейчас он добежит до вентиляционного штрека, свернет в него и окажется в рудничном дворе быстрее его. Он вырвется из мышеловки и тогда... В этот момент Мезенцев почему-то вспомнил Конышеву. И ему до боли в висках показалось, что если он сегодня упустит Пеклушина, то Конышева обречена.
