Владимир Кашин - Тайна забытого дела
Охватывало при этом такое чувство, какое появляется, наверно, перед извержением вулкана, когда легкие толчки и сотрясения земли только еще напоминают о грозном бурлении лавы, готовой вырваться наружу. Столкновение полярно противоположных мыслей вело к единому выводу, который вот-вот должен был народиться, и подполковника уже волновало его близкое присутствие.
Здесь, под ореховым деревом, в голове оперативника снова возникла известная схема. Все, что держал он в памяти, по его обыкновению, раскладывалось по полочкам, менялось местами в поисках своего единственно и исключительно закономерного, как в периодической системе элементов, места.
Если бы мысли Коваля были бы записаны, то записи имели бы примерно такой вид.
Первое. Ценности найдены. Еще перед войной, во время строительства в Лесной оросительной системы. На поспешно зарытые грабителями железные ящички, ларцы и шкатулки натолкнулись землекопы. Об этом известно тем, кто ведет сейчас следствие — Ковалю, Субботе, Андрейко.
А знают ли об этом другие причастные к делу люди? Клавдия Павловна? Решетняк? Козуб?
Если кто-нибудь из них знает и молчит, — милиция имитирует поиск клада Апостолова — то что же это молчание означает?
Впрочем, в печати о находке не сообщалось. Кто же знает о ней и каким образом узнал?
Второе. Кто, кроме умалишенного Апостолова, может знать, что в раскопанном в Лесной тайнике все бриллианты — фальшивые?
Третье. Куда девались настоящие? В банковском хранилище, надо полагать, не стеклышки лежали! Кто мог их подменить? Когда? Куда дел? А что, если подмена произошла еще в банке?
Четвертое. Как попала серебряная статуэтка из особняка Апостолова в кабинет Козуба? Если, конечно, это та самая статуэтка.
Подполковнику Ковалю казалось, что ответы на эти вопросы автоматически дадут ответ и на главный вопрос: кто убил Андрея Гущака?
Но как найти эти ответы?
Голова подполковника гудела. Он встал и побрел по садовой тропинке, шлепая разношенными домашними туфлями и выделывая странные фортели: то останавливался, резко жестикулируя, то снова двигался, то обламывал с деревьев сухие веточки и жевал их, время от времени выплевывая в измочаленном виде, то присаживался на корточки и что-то чертил на земле, потом стирал свой рисунок ногой и снова возвращался на скамью, которая как бы служила исходной позицией.
Если бы кто-нибудь посмотрел на выражение лица Коваля, да еще знал бы при этом, что подполковник только что был в психиатрической больнице, то наверняка подумал бы, что на него повлияло хотя и краткое, но все же пребывание там. Он все время гримасничал, что-то шептал, усмехался, разговаривая с самим собой, удивленно поднимал брови и кусал губы. Тем временем его напряженная мыслительная работа шла по двум направлениям: наряду с углублением и развитием схемы он как бы составлял своеобразные, в виде вопросов и замет, характеристики на действующих лиц — так называл он участников трагедии, разыгравшейся не на сцене, а в жизни.
Первой шла Клавдия Павловна Апостолова-Решетняк.
Было ли ей что-нибудь известно о выкраденных из банка ценностях? Почему скрывает она не только от общества — это можно понять, — но и от собственного мужа, и от дочери — своего умалишенного отца? Почему пыталась скрыть от следствия, что у профессора нет алиби? Догадывалась ли, где он был десятого июля? Впрочем, для ответа на последний вопрос подполковник уже имел кое-какой материал, полученный с помощью лейтенанта Андрейко.
В тот вечер, десятого июля, так же, как и девятого и одиннадцатого, Алексея Ивановича Решетняка ни на даче в Лесной, ни на городской квартире, ни на работе не было. Профессор загулял! Уважаемый человек — ученый, патер фамилиа[5] — исчез на целых три дня!
Иногда, правда довольно редко, после завершения большой работы, когда переутомленный мозг, нервная система и весь организм ученого жаждали разрядки, он позволял себе неожиданные поступки. Толчком к этому могла стать одна-единственная рюмка водки, которая на непьющего профессора действовала фатально. То есть влекла за собой вторую и третью. После третьей Решетняк не возвращался домой, а начинал скитаться. Чаще всего садился в какой-нибудь пригородный автобус. На конечной остановке выходил и шел куда глаза глядят, охотно знакомился с первыми встречными, где-то развлекался, где-то выпивал, где-то ночевал, целиком и полностью забывая, что он профессор Решетняк, и всюду представляясь просто Алексеем. Не было автобуса — ловил такси или садился в какую-нибудь другую машину, даже в самосвал, и ехал в любом направлении, высаживаясь прямо среди дороги или в глухом селе.
Когда-то Клавдия Павловна сбивалась с ног, разыскивая мужа, звонила его приятелям, потом в институт, в Ботанический сад, в подшефный колхоз, бегала по всему городу, разве только в милицию не заявляла. Потом убедилась, что муж в конце концов всегда сам возвращается домой — тихий, растерянный, виноватый. Он никогда не мог вспомнить, где и с кем был, сколько истратил денег, и покорно ложился в постель с холодным компрессом на голове и валидолом под языком, как малый ребенок, давая обещание, что «больше не будет».
И когда Клавдия Павловна это уразумела, она сочла за благо делать вид, что смирилась и терпеливо ждет его возвращения, беспокоясь только о том, чтобы не попал он в беду. Профессорша, естественно, никому ничего не рассказывала и всем, кто звонил в такие дни по телефону, говорила, что профессор болен.
Все эти сведения собрал лейтенант Андрейко. Но где именно пропадал профессор с девятого по одиннадцатое июля, установить не удалось. Коваль решил, что пошлет лейтенанта к Василию Гущаку с вопросом, был ли его дед дома накануне гибели, девятого числа.
А что же все-таки сама Клавдия Павловна Решетняк? Чего можно ждать от нее, чего следует добиться? И подполковник понял: надо прежде всего выяснить, почему скрывает отца и не догадалась ли, разговаривая с ним, в каких тайниках спрятаны бриллианты? Не могла ли она тайно от мужа связаться с Гущаком? Волевая, решительная женщина. Право же, бывает: ищешь одно — находишь другое.
«Кви продест?» Кому выгодно? Все время возникает в сознании Дмитрия Ивановича Коваля это классическое изречение древней юриспруденции. И стоит вспомнить Клавдию Павловну, как эти слова словно выныривают на поверхность. Неужели в самом деле ей выгодно, именно ей? Нет, пожалуй, если следовать классическим канонам, то наибольшую выгоду принесла смерть Андрея Гущака все-таки его внуку — единственному наследнику. Однако вечные законы дают в наше время осечку — Василий категорически отказался от дедовских долларов.
Не до конца разобрался он, Коваль, и с Вандой Гороховской. Кстати, тут — еще одна незадача. Гороховская, которая когда-то, будучи сама голодной девчушкой, взяла и вырастила беспризорного мальчика, вызывала у подполковника глубокое уважение. Он прекрасно понимал, что Арсений для одинокой и престарелой женщины — единственный близкий человек, и потерять его было бы для нее страшным ударом.
С другой стороны, скрывать от Арсения, что его настоящая фамилия Апостолов и что родная его сестра не Ванда Леоновна, а Клавдия Павловна Решетняк, которая живет в том же городе, подполковник не имел права.
Правда, возможно, что сам Арсений Павлович не придаст этой новости такого уж большого значения. Ведь не та мать, которая родила, а та, которая вырастила. Но есть такое понятие, как «голос крови». Что этот «голос» подскажет Гороховскому-Апостолову, какие слова, какие поступки? Не обидит ли Арсений Павлович человека, посвятившего ему всю свою жизнь?
Инженер Гороховский произвел на Коваля приятное впечатление. Похожий на Клавдию Павловну не только характерной седловинкой на переносице и овалом лица, но и еще чем-то неуловимым, он казался покладистее, мягче, чем его единокровная сестра. Нет, он не обидит, пожалуй, и своей нареченной сестры Ванды, для которой был не только братом, но и, можно сказать, сыном.
А сама Ванда Леоновна? Какой удар для нее!
Коваль остановился под сиреневым кустом и, чтобы отвести душу, с силой тряхнул его. Вверху заколыхались ветви, посыпалась сухая листва.
Сейчас главное для него, конечно, не Арсений Гороховский, а загадка Ванды Леоновны, связанная с этой статуэткой дискобола. Как она оказалась у Козуба?.. Козуб, Козуб, Козуб…
Впервые довелось подполковнику вот так повстречаться с земляками. Ведь и Решетняка тоже может он считать своим земляком, хотя профессор — из Харьковщины. Но на Полтавщине есть районы, которые много дальше от Ворсклы, чем, скажем, харьковская. Зацепиловка или днепропетровская Царичанка. Наверно, надо определять землячество не только по административному делению.
Чего же не хватает Решетняку? В чем чувствует он себя ущемленным, несмотря на интересную работу, ученое звание, материальные блага и всеобщее уважение? Почему вот так время от времени срывается? Что угнетает его? И что кроется за этим?
