Дмитрий Вересов - Ворон. Тень Заратустры
– Где-где?
Он продолжал гладить ее нагие плечи. Руки стали сдержаннее, движения не столь порывистыми.
– Ущелье в горах. На сорок седьмом километре по Варзобу. Темное ущелье.
– А что там?
– Ничего, кроме домика метеорологов и альплагеря.
– Вообще ничего?
– Ни поселений, ни рыбы в реке. Только чабаны отары гоняют да значкисты тропу отрабатывают. И то раз в году.
– Ну и чем это хорошо?
– Лежишь себе на плато, персеиды считаешь.
Надя натягивала на себя джинсы. Длинные ноги одновременно нырнули в штанины. Девушка выгнулась мостком, застегнула замок. Ленчик усиленно соображал, как бы ее задержать.
– Что? Так и свистят? – глупо спросил он.
– Ага. Еще и попискивают.
Надя расправила на себе фланелевую рубашку. Тугие соски проступили через красно-черные клетки мягкой материи. Ленчик облизывал жадным взглядом ее грудь. Надежда спокойно занималась пуговицами, но, когда она подняла голову, он почуял насмешку, спрятавшуюся то ли в разноцветных глазах, то ли в уголках губ. Она повысила голос, и Ленчик услышал непривычные нотки – звонкие, как талый ручей. Стены подвала отвечали гулким эхом. Ленчику вдруг померещилось иное место. Это был не то грот, не то пещера. Под низким сводом где-то внизу бил родник, и два луча призрачного света струились непонятно откуда, чудно преломлялись, как цвет ее глаз. Так же внезапно, как появилось, видение пропало, и до Лео начал доходить смысл того, о чем настойчиво она сообщала:
– Сиема разделяется выше по течению на два рукава. Посередине островок. К нему трос перекинут, на тросе – люлька. Механизм движения – на островке, в домике метеорологов. Живут они там круглый год. Народ дружелюбный. Даже йогов к себе приваживают.
– Зачем? – не понял Ленчик, правда, он уже догадался, что говорит она все это неспроста.
– Наверное, аскетам тоже иногда жрать хочется. Не все же сидеть на камушках, брюхо греть. Да там и не поймешь, кто есть кто. Все бородатые, а морды вселенской гармонией светятся. Пройти до них – три ручья миновать. По левому склону круче, но лучше. – Надежда резко встала, пошла к двери кладовки, не оглядываясь. – Ну пока. – Остановилась. – Да! Вот еще что: ущелье это необычное. Может, не зря там поселений нет. У чабанов это место пользуется дурной славой… Ну, я пошла.
Дверь за ней закрылась.
– Уходишь?.. И не поцелуешь? – чуть издеваясь над самим собой, уныло произнес Левка ей вслед. – Свидимся ли, девочка?
Он крутил в руке серебряный перстенек с глазком александрита. Натянул его на мизинец. Полумесяц царапнул кожу. Выступила бурая капля крови, потекла на ладонь. Он тупо уставился, глядя, как на глазах кровь подергивается пленкой, запекается. «Свидимся», – уверенно решил он. Лизнул руку. Вытер губы. Рыжая щетина окрасилась розовым. Оставить перстенек здесь?..
Вытянув перед собой руку, он любовался изяществом изделия. В глазах появился звериный огонек… Нельзя оставлять. Если будут шерстить, найдут и умыкнут. Знает он их. Кстати, надо бы замок на двери взломать, чтобы не думали на девчонку, что она его сама пустила укрыться. Ее-то про ключи обязательно спросят. Что она сейчас делает? Может, зайти и занести?.. Он представил реакцию ее отца. Вспомнил настороженный взгляд. «Волчара… – без всякого сомнения охарактеризовал Надькиного отца Ленчик. – Не стоит. Да и фигли их тревожить. Спят небось, как сурки…»
– Что-то Надюшка надолго застряла. – Наталья откинула «Литературку».
– Да ты не волнуйся. Видно, языком зацепились. – Антон виновато почесал затылок. – Снял я с нее наказание.
– Это ты правильно. Я уж сама хотела тебя просить. Подавленная она какая-то. И без того ритм тяжелый.
– Слушай… А ты с ней, – Скавронский замялся, – на всякие там женские темы говоришь?
– С чего это ты, Тош? – удивилась Наташа, поскольку никогда раньше муж подобных вопросов не задавал.
– Ну… – Он достал из пачки сигарету. – Выросла она. Вот…
– Выросла! – рассмеялась Наталья. – А ты только сейчас это заметил?
– Угу. – Он глубоко затянулся. – Ты, если хочешь, спи. Я подожду ее.
– Тогда встряхни меня, если что. – Она сладко потянулась.
Спи, любимая… Антон тихо сидел рядом, курил одну за другой. Дым выдувал подальше, в раскрытое окно. Удивился, когда поймал себя на том, что постоянно возвращается мыслями к Леньке Вишневскому. Где же он мог его видеть? Надюху спросить? Нет, не стоит. Вдруг она подумает, что он в чем-то ее подозревает? Если что – сама скажет. Не враг же он ей.
В коридоре послышался шорох ее шагов. Антон выбросил бычок в окно, быстро потушил свет и нырнул под одеяло.
(5)
В спортивном зале было до странности тихо и пахло не кислым потом и пылью от гимнастических матов, как на уроках по физкультуре, а свежевымытыми полами. Три выпускных класса писали сочинение.
– Стопелевич! – раздался требовательный голос Лиды Сергеевны. – Что у тебя там?
Русистка молниеносно кинулась к заднему ряду парт, проявив при этом завидную сноровку, удивительную для ее комплекции в три обхвата. Послышались шепоток, сдавленное хихиканье и шершавый шлепок захлопнувшейся книги. Стулья заскрипели, заелозили по линолеуму. С понимающими ухмылками школьники оглядывались на шпаргальщика. Отобрав книжку, «Три обхвата» вернулась на свое место и со вздохом негодования продемонстрировала томик из собрания сочинений Льва Николаевича членам государственной комиссии. Последняя состояла из учителей той же школы, а потому факт «вопиющего безобразия» не показался им чем-то из ряда вон выходящим. Никто из них и глазом не повел, лишь клас-сная руководительница, призывая учащихся к порядку, лаконично ответила на все пререкания:
– Вам тексты разрешают, а не предисловия к ним. Ишь, умный нашелся… Так! – Она встала, озирая зал. – Пишем! Умедов! Я и к тебе обращаюсь.
Учителя укрылись за вазами с гладиолусами, изредка поглядывая на сидящих в зале. До первых парт долетали обрывки фраз их разговора:
– Да кому нужна вся эта возня с конвертами…
– Мать Умедова работает в минпросе… чего ж хотеть?
– А в гороно, помните… Жукова… мы темы еще не знаем, а они…
Грудастая девушка за первой партой ехидно улыбнулась, Лида сделала на нее страшные глаза, одними губами напомнив: «Пиши». Та ухватила острыми белыми зубками кончик шариковой ручки, погрызла его и, уронив на проштампованные листочки выбившиеся из косы светлые пряди волос, принялась строчить, высунув язык.
Часа через три Лидия Сергеевна не выдержала и пошла по рядам проставлять знаки препинания своим питомцам. Зашуршали листочки. Повзрослевшая за какие-то год-два ребятня, словно галчата, заглядывала ей в рот, пытаясь уловить в жестикуляции, мимике подсказку. Там она ногтем прочеркивала запятую, там останавливалась подольше, вчитываясь в текст, и любой вызывал в ней бурю эмоций:
– Это что это у тебя за «графиночка», Умедов? Жена графина, что ли?
– Галочка, горе мое луковое, ты соображаешь, что написала? «Племенной патриот». – Лида призвала в свидетели присутствующих, задыхаясь от негодования: – Не Пушкин, а жеребец какой-то!
– Да ты, Сизенцов, хочешь меня в цугундер отправить! «Некоторые коммунисты, а иногда и явные враги народа…»
– Это как понимать? Насмотрелись видиков, Параджановых всяких, так все можно? Возьми «Вольнолюбивую лирику». Еще не поздно…
Хлопнула крышка первой парты. Рослая белокурая девушка, на которую недавно нашипела Лида, встала, собирая разложенные по парте книжки, брошюрки.
«Три обхвата» встрепенулась:
– Ты что, Надежда, уже сдаешь?
Девушка утвердительно мотнула головой и гордо двинулась на выход. Перебрав листочки сданного сочинения, Лида окрикнула девушку:
– Скавронская, вернись!
Школьница подошла к учительскому столу и встала, всем своим видом выражая покорную готовность выслушать свою порцию нотаций.
– Где черновики?
– Я сразу писала на чистовую.
– Сядь и проверь.
– Уже.
– Ну что мне с ней делать? – взмолилась Лидия Сергеевна. – Смотри. Потом пеняй на себя. Постой пока…
Лида погрузилась в чтение опуса и ужаснулась. Девица взяла свободную тему «Великой надеждою стала великая наша страна». Под заголовком – ни единого пункта плана не отмечено, и начинается, ни много ни мало, с эпиграфа – Архимед: «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир». Все сочинение было построено на лозунгах, гладко привязанных к литературе. Начиналось с создания революционных кружков, описанных в романе «Мать», и заканчивалось поэмой Турсун-заде о дружбе между народами и континентами. Подсознательно Лидия Сергеевна уловила насмешку над пафосом построения социализма, но поймать автора на откровенном цинизме ей не удавалось, как привередливо она ни вчитывалась в содержание. «Это у нее от матери. Или от отца?»
Лида наковыряла три пунктуационные ошибки. Но и они поставили ее в тупик. Она задумалась, считать ли их порознь или вместе? Их следует отнести к одному правилу, причем, она вспомнила, что сама виновата в этих ляпсусах, так как в свое время не заострила должного внимания на обобщающем слове при однородных членах. В целом, работа заслуживала пятерки, и Лидия Сергеевна почувствовала полное бессилие.
