Богумил Райнов - Тайфуны с ласковыми именами (Эмиль Боев - 6)
- Мы можем сесть, - предлагаю я.
Ральф подозрительно смотрит на скамейку, брезгливо ощупывает пальцами сиденье, потом с трудом выдавливает:
- Почему бы и нет! Садитесь.
Я сажусь, а он продолжает торчать возле скамейки, боясь испачкать свой великолепный костюм цвета зернистой икры.
- Вы отлично понимаете, Бэнтон, что, отправив на тот свет одного или двоих вроде меня, вы себя ни в какой мере не реабилитируете. И как человек разумный, видимо, не сомневаетесь в том, что всякая показная реабилитация - пустое дело, а единственное, что достойно внимания, - это прибыль.
- Странный человек. Разве вы не слышали: у меня есть начальство. А вы знаете, что в такой системе, как наша, от этого зависит все.
- Ничего не зависит. Вы забираете брильянты и исчезаете.
- Не говорите глупостей, - отвечает он. Поставив на скамейку свой безупречно черный ботинок, он всматривается в него и вдруг, подняв на меня глаза, спрашивает:
- А у вас есть брильянты?
- Пока нет.
Американец смеется своим веселым смехом.
- Я так и предполагал.
- Не торопитесь предполагать. Уверен, что в самое ближайшее время я их непременно заполучу. И только для того, чтобы иметь удовольствие предложить их вам.
- Вероятно, это то же самое, что вы предложили Пенефу.
- Пенефу я ничего не предлагал.
- Неправда. Впрочем, это не имеет значения... Ц каким же образом вы собираетесь заполучить брильянты?
- Самым обыкновенным: забравшись в тайник.
- Надеюсь, это не тот тайник, где уже шарили все, кому не лень...
- Нет. конечно. Я не имею в виду сейф в холле Горанофа.
- А что вы имеете в виду?
- Нечто такое, о чем никто не подозревает. Никто, даже дочка Горанофа, которую ваш Кениг без конца осаждает своими хитроумными вопросами. Но согласитесь, открыть вам тайник - все равно что отдать вам брильянты. Да, я готов вам их отдать. Но не за гвозди Вам - брильянты, мне - досье.
- Это исключено, - вертит головой Бэнтон. - Мне - полный набор, а вам остальное. - И, желая внести ясность, он красноречивым жестом подносит руку к виску, как бы делая выстрел.
В общем, переговоры начинаются туго, и каждый предъявляет максимальные претензии, что совершенно естественно, потому что при таких сделках всегда надо драться за максимум, чтобы вырвать у партнера хоть что-то Наконец, устав от бесплодных пререканий, американец благоволит стать обеими ногами на твердую почву.
- Послушайте, Лоран: даже если вы действительно предложите мне эти воображаемые брильянты и я соглашусь ответить взаимностью, вам от этого радости мало - по той простой причине, что досье у меня нет
- Вы хотите сказать, полного досье, - поправляю я его.
Он смотрит на меня несколько настороженно и кивает.
- Значит, вы в курсе...
- Абсолютно. Могу даже доверительно сообщить вам, что одна часть бумаг уже в моих руках, правда. в виде фотокопий. - И так как он продолжает сверлить меня взглядом, я спешу добавить: - Только не надо терять голову. Я не настолько глуп, чтобы носить их с собой. Но у вас хранятся остальные две части.
- Возможно, - уклончиво отвечает Ральф. - Но лично я располагаю только одной.
- Именами?
- Нет, сведениями о выполняемой работе.
- Это почти что ничего... - бормочу я.
- Это - все, - красноречиво разводит руки американец. - Только имейте в виду, я пока вовсе не собираюсь предлагать вам эти материалы.
- Вы хотите сказать, что готовы вечно трястись над ничего не стоящими бумажками? И не склонны их поменять на сокровище в миллионы долларов? Да вы просто не сознаете, что говорите, Бэнтон.
- Возможно, я и согласился бы на обмен, - продолжает мой собеседник. - Но при условии: за мои негативы вы отдаете ваши негативы плюс брильянты.
- Это уже непомерная жадность, дорогой!
- Вовсе нет. Просто я соглашаюсь на ваши условия. Негативы, которые вы можете мне передать, - копия. Верно, мои - тоже копия. Но вам ведь решительно все равно, копия или нет. А я, имея на руках два фрагмента, могу хоть отчасти умилостивить начальство.
- Нет, вы и впрямь ненасытный человек, - произношу я с оттенком горестного примирения.
- Я великодушен, Лоран. Иначе в это время вам бы уже делали вскрытие. Вчера вы нанесли побои двум моим людям, четверо других лечатся в больнице от тяжелых ожогов. Ваше сегодняшнее издевательство над Томом не в счет. За любое из этих безумств вам полагается пуля. А вместо этого, как вы видели, я деликатнейшим образом освободил вашего мальчишку и дошел даже до того в своем мягкосердечии, что торчу вот здесь в лесу и беседую с вами. Нет, мое великодушие действительно выходит за рамки здравого смысла. Но что поделаешь характер.
- Я так растроган, Бэнтон, что готов уступить. Ладно, вы даете мне негативы в качестве скромного задатка, и будем считать, что мы договорились.
- Никаких задатков, - качает головой американец. - Вы получите копии в тот самый момент, когда я получу брильянты. - Он снова смотрит на меня, но теперь его взгляд приобрел свою обычную сонливость. - Тем не менее в этой сделке задаток наличествует. И это - вы. Не воображайте, что хоть в какой-то мере можете рассчитывать на бегство. Или на какие-нибудь безумства. С этого вечера на вас наложен карантин, Лоран. И хотя вы, возможно, не замечаете этого, но карантин и в данный момент имеет место.
Я не стану озираться - я почти уверен, что где-то рядом его верный Тим или кто-либо еще затаился с пистолетом в руке, заранее снабженным глушителем, или зажал в кулаке один из тех ножей, какие так часто в последнее время вонзаются в спины моих соседей.
- Как вам угодно, Бэнтон, - примирительно говорю я. - Только не забывайте того, о чем мы уже, кажется, договорились: чтобы наложить руку на брильянты, мы должны попасть в тайник. А чтобы я мог скорее до него добраться, не создавайте мне помех. Налагайте карантин, но не чините препятствий и не втравливайте меня в состязания по боксу. Вы, конечно, вряд ли сможете отказаться от подобных старомодных приемов, так как они - ваша вторая натура, но, ради бога, не обременяйте меня этим хотя бы ближайшие несколько дней.
- Я человек покладистый, - неохотно признает Ральф, как будто с сожалением обнаруживая свою ахиллесову пяту. - Я особенно не жажду, чтобы вам расквасили физиономию. Но это зависит и от вас. Придерживайтесь правил, чтобы никто не чинил вам препятствий. - Он нажимает на кнопку своих кварцевых часов и говорит: - Испортили мне вечер своим торгом. А ведь могли составить хорошую предпраздничную партию с теми двумя гадюками.
- О, "гадюки"! Вы слишком несправедливы к слабым женщинам.
- У вас есть основания щадить их, - соглашается американец. - Если бы не они, если бы не их дикие выходки, вы давно бы числились в графе покойников.
- Не огорчайтесь, - советую я, вставая. - Всему свое время. Всему и всем.
И мы медленно шествуем обратно, в наш тихий мирный квартал, где, может быть, сейчас эти женщины видят прекрасные и страшные сны, полные сияющих брильянтов и жутких кошмаров.
Глава девятая
Розмари не спится. Она сидит на диване, на своем обычном месте, в своей обычной позе, скрестив голые ноги, и ее лицо с напряженным выражением обращено к двери, откуда появляюсь я.
- О Пьер! Как вы меня напугали"
- Не ждали?
- Весь вечер только тем и занимаюсь. И дико нервничаю. Мне все казалось, на вас снова напали... и, может быть, я вас больше не увижу.
Пять или шесть недокуренных сигарет, лежащих в пепельнице, подтверждают ее слова. Обычно она выкуривает такое количество за день.
- Зря вы беспокоитесь, милая. Каждый вечер покушения не совершают. Даже в нашем мирном Берне.
- Вы, Пьер, единственный человек, в ком я могу найти опору! Эта жалкая Виолета оказалась неблагодарной...
Я предупреждающе вскидываю руку, предлагая ей сменить пластинку, и без всякой связи спрашиваю:
- А как там ваши друзья импрессионисты? По-прежнему схватывают мгновения, или как это у них называется? Неуловимое и вечно переменчивое...
- В последнее время перемен хватает и тут, вокруг нас, - отвечает Розмари. - Жаль только, что все они не слишком приятны.
- Мы сами виноваты: не умеем радоваться жизни, - глубокомысленно замечаю я. - А что, если нам на днях прогуляться в Женеву?
Она смотрит на меня удивленно, пытаясь расшифровать мой настойчивый взгляд, и отвечает:
- Почему бы нет? Хоть с папашей повидаюсь. С "папашей Грабером", уточняю я мысленно и ухожу на кухню. Однако Розмари следует за мной, и, чувствуя, что ей не терпится сказать мне о чем-то, я, миновав кухню, выхожу через заднюю дверь в сад, заговорщически кивнув Розмари.
- Что-то вы сегодня так странно себя ведете? - спрашивает Розмари, понизив голос. - И что означает эта ваша мимика? Неужели думаете, нас подслушивают?
- Уверен.
- И с каких пор?
- Вероятно, со дня смерти Пенефа. Положение заметно ухудшилось.
- А чем вызвана ваша поездка в Женеву?
- Не могу сказать, пока не выяснится одно важное обстоятельство.
