Екатерина Лесина - Волшебный пояс Жанны д’Арк
Как ни странно, но остаток дня прошел спокойно.
И ночь.
Снилось всякое, мама с отцом, молодые, как с той свадебной фотографии, которая единственная. Согласно семейной легенде, ее сделал папин товарищ. У него была камера и пленка на двадцать четыре кадра. Но товарищ был пьян, а может, просто обделен талантом, а потому из двадцати четырех нормально получился лишь тот…
…Снился мамин портрет, бросать который Жанне было жаль.
И пояс, что по-змеиному ворочался, ползал, пробуя на прочность стеклянные стены.
Проснулась Жанна с больной головой и пониманием, что катастрофически проспала на работу. Правда, тут же вспомнила, что не так давно уволилась.
На часах было половина двенадцатого.
Ужас!
Жанна выбралась из постели и только тогда услышала веселую музыку, доносившуюся с кухни.
Кирилл!
Точно. Жанна вчера предложила ему остаться, а он взял и согласился… и теперь радио включил. Радио принес отец, а маму оно раздражало, потому что веселые песенки отвлекали ее от работы. Почему-то работать мама предпочитала именно на кухне.
— Привет! — Кирилл стоял у плиты и выглядел на редкость гармонично. — Сырники будешь?
— Буду, — согласилась Жанна.
Пахло сырниками.
И кофе.
И еще чем-то сладко-конфетным, сытным.
— Вообще-то я готовлю не очень. — Кирилл поставил тарелку с круглыми аккуратными сырниками. У Жанны такие никогда не получались. У нее в принципе сырники отказывались получаться, пусть и делала их Жанна по рецепту. — Но вот сырники приноровился.
Кофе.
И джем. И сметана. И, наверное, утро это не такое уж и тяжелое, как ей казалось.
— Вкусно, спасибо. — Она подумала, что никто никогда прежде ей сырников не жарил. Нет, мама жарила, по воскресеньям. А папа плов делал хорошо. И макароны по-флотски.
— План такой. Сейчас ты завтракаешь, и мы едем гулять. То есть по магазинам. А то я понял, что все-таки немного погорячился, когда вещи собирал. И посудомойку купить надо. — Кирилл сел напротив.
Мамин фартук взял.
Жанна его не трогала, оставила, как было, и фартук висел на крючке… висел и висел… а Кирилл его взял…
— Заодно заглянем в мастерскую Игорька… и к девице Николая.
— Зачем?
— Честно говоря, не знаю. Я ведь о ней вчера случайно вспомнил. Уж больно проходной эпизод… но вот вспомнил, и всю ночь она у меня из головы не выходила. Просто съездим. Встретимся. Поговорите…
— Мы?
— Как девушка с девушкой. Меня, полагаю, не особо рады будут видеть. А ты сырники ешь. Зря я, что ли, жарил?
Не зря. Совершенно не зря.
Жанна ела и думала, пытаясь представить себе невесту Николая. Воображение рисовало худенькую хрупкую девушку с огромными глазами…
Воображение ошиблось.
Глаза у Стаси и вправду были огромными, да и сама она отличалась немалыми габаритами.
— В деда пошла, — не без гордости сказала Стася. Собственной стати она не стеснялась. — Дед у нас силачом в цирке выступал, полмира изъездил. Рассказывать любил, как выпьет, так и начинал языком чесать про то, где был, чего видел… а мы слушаем. А ты, значит, из этих…
Стася скривилась.
Хорошо хоть не погнала.
Жанна точно не нашла бы в себе сил встретиться с кем-то из семьи, столь ее обидевшей. И наверное, эти мысли отразились на Жаннином лице, потому как Стася хмыкнула и, махнув рукой, велела:
— Проходи. Чего на пороге топтаться. Да и… вот чего, скажи, нам с тобой делить?
В однокомнатной квартире было чисто. Сияющий пол. Яркие циновки. Белые стены. И картины на стенах. Старый лес. И лес молодой. Пруд. Церквушка у пруда…
— Это мои, — призналась Стася с затаенной гордостью. — Всегда любила рисовать. Конечно, таланту у меня не сказать чтоб много, но я ж на выставку и не стремлюсь. Мне бы для души… Вот, бывало, настроение поганое-препоганое, а сядешь у мольбертика, глядишь, через полчасика и полегчало. Эту вот я написала, когда мы с Николашей… ну, разошлись.
Бутылка и роза. Бутылка из-под молока, с мутной зеленоватой водицей, а роза увядает. Лепестки ее уже потемнели, потеряли былую глянцевую гладкость. Да и сам цветок перекосился, растрепался.
Картина была живой.
— Мне тогда погано было, конечно, — сказала Стася. — Зато теперь понимаю, что правильно все сделала. Я его не любила.
— Расскажете?
— А вам-то зачем?
— Хочу его понять.
Стася приподняла бровь.
— Понимаете… — Жанна вдруг осознала, что не сумеет соврать, точнее, она может попытаться, но тогда эта женщина, которая притворялась простой, увидит ложь и тоже соврет. — Кто-то убивает наследников.
— Даже так… — Стася дернула себя за косу, а коса у нее была знатной, светло-русой, толщиной в руку Жанны. — Я, конечно, видела, что семейка поганая, но вот чтобы так… На Николашу думаете?
— Я уже не знаю, на кого и думать… Я недавно с ними познакомилась.
— Понятненько. Ну тогда пойдем.
Не на кухню — в гостиную, которая была и спальней, и мастерской. Комната просторная и светлая, с высоким потолком, с белым тюлем и белым же ковром, не утратившим и толики своей белизны. У этой чистоты был запах хлорки и лимона, но Жанне он показался уютным.
— Садись, — велела Стася. — Чаю не предлагаю… извини, не люблю незваных гостей.
— Я понимаю.
— Николаша… про него особо и рассказать нечего. Мы в универе познакомились.
Стася вздохнула.
Она поступила не иначе как чудом. И, поступив, сама своему счастью не верила, правда, счастьем сие событие родственники Стасины не считали.
— Работать иди, — велела мамаша, отерев полотенцем вспотевший лоб. — Денег в доме нету, а она в ученые…
Папаша ничего не сказал: он уже успел отметить Стасино поступление и тихонько сопел на матраце. Матрац стелили в коридоре, но отец привык.
— Во-во, работать, — поддержал мамашу старший брат, который работал давно, но получку свою просаживал на дешевое плодово-ягодное пойло. Им он лечил нервы, по собственным уверениям, вконец расстроенные.
— Я выучусь и тогда…
Мамаша слушать не стала, огрела влажным полотенцем.
Она уже устроила Стасю на рынок, к приличному человеку, вдовому, между прочим, обещавшему, что за Стасей приглядит.
А тут учеба…
— Из дому выгоню.
Стася дожидаться не стала, ушла сама, здраво рассудив, что здесь ей все равно жизни не дадут. Она и не хотела такой, с ежевечерними посиделками, склизкой картошкой, выпивкой, как единственным средством разогнать душевную тоску.
Второе чудо случилось, когда она сумела сговориться с комендантом и найти место в общаге. Комнатушка на четверых, в которой и не повернуться, соседки, не особо довольные этаким добавлением. И почетная должность уборщицы. Впрочем, работы Стася никогда не боялась. Она держалась и за комнатушку, и за панцирную кровать, и за полки в шкафу. Главное — доучиться. Она не знала, что будет, когда она доучится, но не сомневалась, что собственная ее жизнь преобразится.
С Николашей она познакомилась на третьем курсе.
Нет, не совсем верно.
Они учились в параллельных группах, только Николаша, полностью погруженный в учебу, в собственные многомудрые мысли, на Стасю внимания не обращал. Оно и к лучшему, внимание ей было без надобности, ей и так его хватало.
Особенно тяжело приходилось в первые полгода.
Однокурсники удивлялись и брезговали, преподаватели… хвалили Стасину старательность, от этого становилось только хуже. Наверное, не будь Стася такой упертой, сбежала бы.
Но она стискивала зубы.
Держалась.
И ничего, привыкли… Девчонки обнаружили, что Стася шьет прилично, и раздобыли машинку. Ее пришлось отрабатывать, но Стася справилась, и если поначалу шила задаром, то позже стала брать деньги. Она ловко управлялась и с блузками, юбками, платьями, и пальто могла перелицевать, и пуховик прострочить, чтобы пух не сбивался.
Стасю оценили.
Собственно говоря, машинка и привела к ней Николая.
— Говорят, ты брюки подшить можешь. — Он появился в комнатушке, где к третьему курсу остались лишь двое, и Стасина соседка брезгливо фыркнула. С ее точки зрения, Николаша был заучкой.
Беспомощный и бесперспективный.
Иначе почему, местный, живет в общаге? Одевается в какие-то обноски?
Николаша был нелюдим, не специально, но исключительно из особенностей собственной натуры, которая требовала тишины и покоя.
— Подошью, — сказала Стася, прикидывая, что взять с Николаши нечего. — Давай сюда.
Она справилась и с брюками, и с рубашкой, слишком большой, а оттого висевшей парусом. И, повинуясь смутному чувству жалости, накормила Николашу свежесваренными щами.
Так завязалось знакомство.
Недели не прошло, как Николаша предложил переехать к нему. Он жил один, и Стася с радостью предложение приняла. Комната его была больше и окно имела во всю стену. Здесь не хватало уюта и женской руки, и Стася с удовольствием эту самую руку приложила.
