Арнальд Индридасон - Пересыхающее озеро
Дети ощущали озлобленность матери по отношению к их отцу, но Ева не верила тому, что та говорила, и придумала свой собственный образ папочки, который меняла сообразно ситуации. Выдуманный ею характер поворачивался совсем другими гранями, нежели портрет, нарисованный матерью. Дважды Ева сбегала из дома, чтобы найти отца. В девять и одиннадцать лет. Она врала подругам, рассказывая, что ее настоящий папа вовсе не один из тех типов, которые ошиваются около ее матери, и что он живет за границей и всегда, когда возвращается домой, привозит ей дорогущие подарки. Но она не может их показать, потому что папа не разрешает хвастаться. Другим она врала, что у отца огромный особняк и что иногда она ездит погостить туда и получает все, что хочет, потому что он настоящий богач.
По мере взросления и созревания истории об отце становились более реалистичными. Как-то раз мама упомянула, что, насколько ей известно, их папаша по-прежнему работает в полиции. Вопреки всем трудностям в школе и напряженной обстановке дома после того, как Ева лет с тринадцати-четырнадцати стала пить пиво, пристрастилась к табаку и попробовала гашиш, она всегда знала, что отец где-то в городе. Со временем желание разыскать его ослабло.
Возможно, лучше просто фантазировать по поводу дорогого папочки, поделилась она как-то с братом. Ева думала, что встреча с отцом может стать еще одним разочарованием.
— Само собой разумеется, так и получилось, — подвел итог Эрленд.
Он уселся в кресло. Синдри забрал свою пачку сигарет.
— Вряд ли она такая уж ранимая со своим боевым раскрасом на лице, — заметил Эрленд. — Ева все время наступает на одни и те же грабли. У нее никогда нет денег, поэтому она вешается на дилеров, болтается вместе с ними, и даже несмотря на то что они вытирают об нее ноги, ее тянет к ним.
— Я попытаюсь поговорить с ней, — пообещал Синдри. — Но думаю, что Ева все еще надеется на то, что ты придешь и спасешь ее. Сдается мне, она на последнем издыхании. Сестра часто попадала в переделки, но такой, как сейчас, я ее никогда не видел.
— Почему она подстриглась в двенадцать лет? — спросил Эрленд.
— Ее кто-то поймал и гладил по волосам, делая недвусмысленные предложения, — объяснил Синдри.
Он выпалил это не раздумывая, точно в его памяти скопилась куча подобных примеров.
Синдри скользнул взглядом по библиотеке в гостиной. Квартира была просто завалена книгами.
Эрленд застыл, как статуя с холодными мраморными глазами.
— Ева говорила, что ты все время копаешься в историях, связанных с исчезновениями людей, — перевел разговор Синдри.
— Да, — отозвался Эрленд.
— Это из-за твоего брата?
— Возможно.
— Ева мне как-то сказала, что твое исчезновение из ее жизни многое определило для нее.
— Мда, — сказал Эрленд. — Даже если люди исчезают, они не обязательно умирают.
В его мыслях всплыл черный «Форд-Фолкэн», припаркованный перед центральным автовокзалом Рейкьявика. На одном из колес машины не хватало колпака.
Синдри не собирался оставаться на ночь у отца. Эрленд предложил постелить ему на диване, но сын отказался и попрощался. После его ухода Эрленд еще долго сидел в кресле, размышляя о своем брате и Еве Линд, о том немногом, что он помнил о ней, когда она была еще ребенком. Ей было всего два года, когда он ушел от них. Слова Синдри о дочерней любви к отцу задели его за живое, и его тяжелые отношения с Евой представились ему в новом и печальном свете.
Даже после того как после полуночи он погрузился в сон, его брат, Ева, Синдри и он сам не выходили у него из головы. Ему приснился удивительный сон. Он и его дети, втроем, ехали в машине. Дети сидели на заднем сиденье, а он за рулем, но Эрленд не знал, где они находятся, поскольку все вокруг было залито таким ярким светом, что он не узнавал местность. Вместе с тем ему казалось, что машина вроде бы движется вперед и ему нужно управлять ею как можно осторожнее, поскольку вокруг ничего не видно. Эрленд поглядывал в зеркало заднего вида на детей, сидящих на заднем сиденье, но не мог различить их черт. Он понимал, что там Синдри и Ева, но их лица были размытыми, как будто он смотрел через ткань. Эрленд уверял самого себя, что это не могут быть никакие другие дети. Еве, должно быть, не больше четырех лет. Он заметил, что брат и сестра держатся за руки.
Из включенного радио раздался завораживающий женский голос, который пел:
Знаю, ты придешь ко мне под вечер…
Вдруг перед ним возник гигантский грузовик. Эрленд попытался просигналить и нажать на тормоз, но ничего не вышло. Он посмотрел в зеркало заднего вида — дети исчезли. С него как гора с плеч свалилась. Эрленд взглянул на дорогу. Грузовик приближался с неимоверной быстротой. Столкновение было неизбежно.
И тут он с удивлением ощутил чье-то присутствие у себя под боком. Эрленд посмотрел на пассажирское кресло и увидел Еву Линд, которая там сидела и, улыбаясь, смотрела на него. Она уже больше не была маленькой девочкой, но оказалась молодой женщиной отталкивающего вида в замызганном синем плаще, с сальными волосами, синяками под глазами, впалыми щеками и черными губами. Она улыбалась, широко открыв рот, и Эрленд заметил, что у нее не хватает зубов.
Он хотел ей что-то сказать, но не мог ничего из себя выдавить. Хотелось крикнуть ей, чтобы она убиралась из машины, но что-то удерживало его. В ней чувствовалось какое-то спокойствие. Полное равнодушие и умиротворение. Ева Линд посмотрела на отца, потом на грузовик и принялась хохотать.
До того как произошло столкновение, Эрленд вынырнул из сна, выкрикивая имя дочери. Какое-то время он не мог прийти в себя, а потом снова опустил голову на подушку, и удивительно печальная песня проводила его в сон без сновидений.
Знаю, ты придешь ко мне под вечер…
25
Нильс плохо помнил Йоуханна, брата Харальда, и не понимал, почему Эрленд так разгорячился из-за того, что тот не упомянут в отчетах полиции по делу об исчезновении мужчины с «Фолкэном». Он говорил по телефону, когда Эрленд вошел в кабинет. На проводе была дочь Нильса. Она училась в одном из университетов США на медицинском факультете, точнее, специализировалась на педиатрии, сообщил Нильс с гордостью после того, как повесил трубку, как будто никогда раньше об этом не говорил. На самом деле он только и делал, что разглагольствовал о своих детях. Эрленд же больше не мог толочь воду в ступе. Нильс достиг пенсионного возраста и занимался по большей части незначительными правонарушениями типа угона машин и взломов с мелкой кражей. Как правило, он старался уговорить людей не подавать иск, поскольку расследование таких дел — пустая трата времени и ни к чему не ведет. Если воришку задержат, полицейские составят отчет, но все равно никакого результата не будет. Взломщики выходят сразу же после допроса и никогда не получают никаких обвинительных приговоров. А если вдруг произойдет такое чудо и на рецидивиста будет собрано досье, приговор все равно вынесут легкий, а это просто настоящее пренебрежение по отношению к пострадавшим людям.
— Что ты помнишь об этом Йоуханне? — спросил Эрленд. — Ты встречался с ним? Ты вообще ездил на хутор у Мшистой горы?
— Разве ты больше не занимаешься расследованием дела с русским аппаратом прослушивания? — отмахнулся Нильс, достав щипчики для ногтей из кармана пиджака. Он посмотрел на часы и начал подрезать себе ногти. Приближалось время большого обеденного перерыва.
— Занимаюсь, — ответил Эрленд. — Там есть чем заняться.
Нильс перестал стричь ногти и взглянул на коллегу. Ему не понравился его тон.
— Этот Йоуханн, или Йоуи, как его называл брат, был со странностями, — произнес Нильс. — Простодушный или, как говорили в былые дни, убогий. До того как речевая норма была отутюжена политкорректностью.
— В каком смысле простодушный? — уточнил Эрленд, который разделял мнение Нильса насчет способов выражения. Из-за желания угодить всевозможным социальным меньшинствам язык стал совершенно неестественным.
— Он был дурачком, — пояснил Нильс и снова принялся за свои ногти. — Я съездил туда дважды, чтобы побеседовать с братьями. Старший говорил за обоих. Йоуханн мало чего мог сказать. Братья сильно разнились. Один — кожа да кости, впалые щеки, другой — пухлый, с детским выражением лица, кротким как у ягненка.
— Я так и не понял по поводу этого Йоуханна, — гнул свое Эрленд. — Что ты имеешь в виду, говоря, что он был простодушным?
— Я уже многого не помню, Эрленд. Он зависел от брата, ну, как маленький ребенок, и все время спрашивал, кто мы такие. Плохо говорил, заикался. Представь себе крестьянина из какой-нибудь дыры — две рукавицы и дурацкий колпак. Вот таким он и был.
— И Харальду удалось убедить тебя, что Леопольд никогда не приезжал к ним на хутор?
