Джон Макдональд - Оранжевый для савана
Это вывело ее из состояния гипноза и заставило сделать то, что свойственно убийце-дилетанту, не оставляя ей никакого выбора. Произошло то, что я и ожидал обнаружить.
Почувствовав сзади подозрительное молчание, я обернулся и увидал Артура, стоящего спиной к телу, зажав рот руками. Я оттолкнул его, сказав:
— Прекрати! Только не здесь, дурак ты безмозглый.
Невероятными усилиями он обрел контроль над собой. Я отправил его ждать по ту сторону веранды. Потом побрел на кухню и ногтем большого пальца выключил свет. Обычно так делают, когда входят сюда ночью. Может, это было какое-то скрытое печальное желание вернуть темноту. Но даже если бы они включили все лампочки на свете, это бы их не спасло. Я знал, где, скорее всего, найду ее. Она лежала в ванне, склонив голову на плечо. На ней было длинное, до пола, оранжевое домашнее платье с белым воротничком и пуговками на манжетах, аккуратно, без пропусков застегнутое сверху до низу. Этот цвет прекрасно оттенял ее смуглую красоту. Вивиан причесала волосы, подкрасила губы. Темное пятно посреди груди, может быть, чуть левее, было неправильной формы, размером с чашку для чая, с крохотным островком еще оставшегося влажного блеска. Я наклонился и тыльной частью руки коснулся спокойного лба, но тепла не почувствовал. Оружие, кольт 22-го калибра с длинным дулом, лежало у нее на животе, рукояткой к талии, справа. Она была босой. Хотя Ви и приготовила себя к смерти, были такие отметины, которые она оказалась не в силах уничтожить: опухшие губы, синяк на щеке, длинная ссадина на горле, свидетельствующие о том, как тяжело и долго ее пользовали.
Я сел на край ванны. Обесчещена перед смертью. И еще более эффективно с помощью этого пугача, чем она предполагала. Два выстрела, один из них, направленный прямо в мишень, редко убивают двух людей. Сердечные раны приводят к тяжелым последствиям. Чтобы подтвердить свои догадки, я подошел к душевой кабинке. Большое, влажное желтое полотенце аккуратно повешено на крючок. Капельки воды на стенках. Мокрое мыло. Значит, услыхав, что Бу Уаксвелл уехал, она заставила себя встать с кровати, побрела сюда и приняла душ, наверно такой горячий, какой только могла вытерпеть, безжалостно отскребая кожу. Вытереться. Пойти и вытащить из шкафа хорошенькое платьице. Сесть у туалетного столика, красиво причесаться, подкрасить избитые губы. В голове пусто. Встать, пройти через весь дом, из комнаты в комнату, везде зажигая свет. Остановиться посмотреть на храпящего мужа. Кормилец, мужчина, защитник. Пройти еще немного. Привести для себя побольше доводов. Женщин и раньше насиловали. Но их это не убивало. Есть законный способ. Пусть этим занимается полиция. Пусть его посадят.
Тут она представила разговор в полиции. «Так, давайте излагайте прямо, миссис Уаттс. Уаксвелл был у вас прошлой ночью с десяти с чем-то до трех утра? И вы утверждаете, что все это время вас непрерывно насиловали, а ваш муж храпел перед телевизором? И Уаксвелл был клиентом вашего мужа? И вы встречались раньше? И он оставил свою машину, очень подозрительную машину, припаркованной у вашего дома?»
Итак, она ходит и старается собраться с мыслями. И уже знает, что если она ничего не предпримет, то Уаксвелл вернется. Через неделю или через месяц, но будет возвращаться снова и снова, как обещал.
Это-то и привело ее к мысли, которую она так отчаянно пыталась вытеснить из своего сознания. Если бы он взял ее быстро, она бы просто вытерпела его, оставаясь беспомощным суденышком. Но он был таким чертовски хитрым и опытным, таким ученым и терпеливым, что каждый раз, даже в самый последний, ему удавалось пробудить предательское тело вздыхать и напрягаться в его властных объятиях, вопреки требованиям души и к его грязной радости.
Так что она ходила и останавливалась поглядеть на мужа, который позволил этому голоду нормальной сексуальной женщины вырасти до таких размеров, что она предала саму себя. И тогда...
Я нашел ее записку на туалетном столике. Ее личная бумага с монограммой. Косым почерком, карандашом для всех. «Прости меня, Господи. У меня нет другого выхода. Мой милый спал и ничего не почувствовал. Искренне, Вивиан Харни Уаттс».
На другой стороне комнаты, за всклокоченной постелью, был открыт самый нижний ящик в его шкафчике. Из красно-зеленой патронной коробки высыпались патроны. Еще одна обойма. Маленький футляр с оружейной смазкой и специальной складной щеточкой для чистки. Гильзы были среднего размера, со впадиной. Так что, будем надеяться, та, что осталась от ее патрона, не застряла в теле и не провалилась в отверстие ванной. Я вернулся, приподнял ее голову сзади и отогнул настолько, чтобы посмотреть. На спинке оранжевого платья не было никаких следов. Я вышел к двери на веранду своей занудной, прыгающей походкой.
— Она тоже мертва. Мне нужно кое-что сделать. Я постараюсь справиться побыстрее.
— Т-тебе пом-мочь?
Я сказал, что нет. Потом вернулся и поискал следы Уаксвелла. Он не мог уйти, не оставив их. Он должен был, как собака, пометить новую область, на которую претендовал. Однако, ничего не обнаружив, я решил, что мне ничего и не нужно. Прежде всего, я сложил на туалетном столике в спальне горку вещей, которые следовало унести. Записку, пистолет и его принадлежности из ящика. К тому времени, как я наполовину вытащил ее из ванной, я пожалел, что не мог рассчитывать на помощь Артура. Вивиан была очень тяжелой женщиной. Она еще не окоченела. Смерть сделала ее тело еще увесистей. В конце концов, мне удалось встать, держа ее на руках. Ее мертвая головка скатилась мне на грудь. Осторожно опираясь на больную ногу и надеясь, что правая рука выдержит причитающийся ей вес, я добрел с ней до комнаты. Положил на кровать. За окном на заднем дворе висела жемчужно-серая утренняя дымка. Она лежала на спине поверх кровати. Я ухватился одной рукой за подол платья и одним движением руки разорвал до талии. Материя треснула, белые пуговки застучали в стены и потолок. Я подоткнул под нее подол и подтянул под талию. Все говорило о зверском насилии, закончившемся смертью. На белых ногах и ребрах виднелись сотни голубых синячков, оставленных пальцами Уаксвелла. Молча моля о прощении, я задумчиво растрепал темные волосы и стер большим пальцем свежую помаду с мертвых губ. Она так прихорашивалась перед смертью. В полумраке спальни я видел крохотные сегменты темно-голубых глаз там, где веки были не до конца опущены. Прости, что я испортил твое платье. Прости, что они увидят тебя в таком виде, Вивиан. Но тебе понравится то, как это сработает. Обещаю тебе, милая. Они снова наведут красоту перед тем, как похоронить тебя. Но не в оранжевом. Этот цвет для того, чтобы оставаться живой. Любимой. Смеющейся. Они не похоронят тебя в нем.
Я опрокинул пуфик перед туалетным столиком. Взяв, через ткань банку с кремом для лица, разбил ею зеркало. Выключил свет всюду, кроме одного из двух одинаковых светильников у столика и повернул его так, чтобы свет падал прямо на нее, высвечивая пятна и оставляя глубокие тени на беспорядке, царившем вокруг мертвой женщины.
Я сгреб вещицы со столика к себе в карманы, оставил в гостиной одну лампу, угловой торшер с непрозрачным абажуром. День уже затмевал электрический свет. Ногтем большого пальца я повернул регулятор звука на телевизоре, и мы ушли под громкий свист, означающий конец трансляции. Я не заметил никого ни по дороге к машине, ни во время езды по Клематис Драйв.
— Что ты делал? — спросил Артур.
— Она не успела воспользоваться своим шансом устроить такую декорацию, чтобы его нашли. Я дал ей этот шанс посмертно.
На северной окраине города, у шоссе, я велел Артуру притормозить и остановиться у телефонной кабинки у обочины, около бензозаправки, где горел лишь фонарь ночного обслуживания. У меня была только одна монетка. Но и ее вполне достаточно.
Сержант ответил, назвав свое имя.
Я говорил более низким голосом, чем обычно.
— Слушайте, если хотите сделать мне одолжение, запишите номер машины, ладно?
— Пожалуйста, только скажите сначала, как вас зовут.
— Мне следовало позвонить вам несколько часов назад. Слушайте, я не могу уснуть. Может, это и ерунда. Но дело в том, что я не хочу быть в чем-нибудь замешан. Не хочу ни во что быть впутанным, понимаете?
— Если вы мне скажете, откуда звоните.
— Бросьте, сержант. Запишите номер машины, ладно?
— Хорошо. Машина номер...
Я продиктовал и сказал:
— Белый «линкольн» с опущенным верхом, наверно, этого года выпуска. А две другие машины, как я думаю, принадлежат хозяевам, понимаете.
— Принадлежат кому?
— Ну, в этом доме, о котором я вам говорю. «Линкольн» стоял на газоне, сбоку. Слушайте, я просто проходил мимо и не хочу чтобы меня во что-нибудь впутывали. Просто вышел проветриться. Когда у меня слегка в голове загудело, ладно? Так что я ехал, ехал и выехал на какую-то проклятую заднюю улочку. Я потом посмотрел на табличку. Не то Клематис-стрит, не то Клематис-Драйв, что-то в этом роде. Да, скорее всего Драйв. Я поставил машину и вышел прогуляться. Знаете, пройдешь с утра пару квартальчиков и почувствуешь себя лучше? Верно?
