Виктор Рябинин - Каждый умирает в своем отсеке
Это его, Андрея, кортик. Этот номер он запомнил с момента вручения и будет помнить всю жизнь. Его и уволили с флота с правом ношения военной формы одежды, атрибутом которой кортик и был. А как он сюда попал, прежде хранившийся в верхнем ящике отцовского комода, куда Андрей собственноручно его положил, приехав в родной город, оставалось загадкой. По логике организаторов "подставы", у него дома должны остаться ножны. Короче, ловушка для идиотов.
— Вишь, что творят, гады, — почему-то вслух проговорил Андрей. - Но ничего, Мусса, я за тебя с ними рассчитаюсь и выясню, кто тебя убил... Кто бы это не сделал! Пусть даже сам Пашка...
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. МУЖСКАЯ РАБОТА
28. НАСЛЕДНИКИ ЦАРЯ МИДАСА
Несколько дней Абражевич оценивал ситуацию. С одной стороны, ужасно хотелось денег. Денег больших, солидных, дающих независимость и реальную власть. Только в этом случае можно будет послать своих нынешних подельников, которых он тайно ненавидел, потому как всех их объединяла и связывала дружба тесная и беспощадная, основанная на временном взаимном интересе, к едрене-фене!
Но осторожный чиновник остерегался с головой нырять в омут проекта, так зримо и навязчиво маячившего перед глазами. В голове почему-то все время звучала любимая фраза Марьи Ивановны, несколько облагороженная претендующим на интеллигентность Василием Васильевичем: "Как бы и рыбку съесть, и на велосипеде прокатиться, и косточкой не подавиться".
Ясно было одно: нельзя брать на себя всю ответственность за предстоящий шаг. Да и пирог слишком жирен, чтобы осилить одному. Он уже подготовил более-менее сносное обоснование своих предложений, закамуфлировав в нем истинную уголовную суть проекта. Пусть все считают, что он печется не о собственном кармане, а о родном государстве. Днем и ночью только и думает о деяниях на пользу Отечества. Однако все им подготовленное нуждается в поддержке сверху. Скрепя сердце набрал номер своего покровителя. Из двух-трех междометий сразу смекнул, что тот примет его прямо сегодня, прямо сейчас.
Через час Абражевич уже стоял перед зданием, где разбиваются надежды и сердца. Нередко человек входил сюда полный сил, устремленный в помыслах в светлое будущее, как штопор в пробку, а вываливался из подъезда полутрупом, не ведающим, на кой хрен больше жить. Однако сам факт, что он вхож сюда, говорил о многом. Простым людям тут ходу не было. В этот дом попадали лишь избранные, образно говоря, сюда и приглашали лишь отдаленных потомков царя Мидаса, которые, как и их славный предшественник, умели превращать в золото все, к чему прикасались их руки.
Кабинет, в котором Абражевича принял покровитель, мало чем отличался от его собственного, был, пожалуй, даже поменьше и уставлен небогато, но эта видимая его малость была обманчивая: посетитель сразу же попадал в зону действия столь мощных, высоких, таинственных энергий, что с непривычки мог впасть в окаменение. Но Василий Васильевич тут бывал и потому знал, как себя вести в подобной ситуации. Он поспешно изобразил робкую почтительность перед сидящим за столом странным существом, похожим на раскормленную жабу, но в его поведении все же чувствовалось веселое озорство, и воспринималось это покровителем нормально.
— Ну, чего еще придумал, бесенок? - осведомился тучный господин с жирным лицом. - Небось, какую-нибудь большую пакость?
Абражевич подобострастно хихихнул и не садился, пока покровитель, выждав минуту-другую, милостиво не ткнул пальцем в стул.
— Рад видеть вас в добром здравии, уважаемый Никифор Семенович, — произнес Абражевич с такой сокровенной искренностью и глубиной, что было понятно: окажись по-другому, застань он благодетеля хотя бы с легким насморком, то и сам в ту же секунду околел от горя. Вот так далеко простиралась его преданность.
— Говори дело, — пренебрежительно буркнул хозяин кабинета. - Чего понадобилось от старика?
Заранее приготовленные фразы гладко посыпались изо рта Абражевича. Быстро и внятно изложил суть, словно докладывал о каком-то забавном пустяке. Покровитель любил, чтобы именно так подавали новую информацию. Если же кто-то пыжился, изображая значительность, — сердился, мог отругать и выгнать. Однажды во время выборов, когда к власти рвался опытный партократ, а в противовес липовым социологическим опросам вместо него победил молодой и пользующийся поддержкой народа новый лидер, Абражевич на такое нарвался. Покровитель в тот раз обошелся с ним мягко, не пренебрег его молодым азартом, доходчиво растолковал: "Чем сложнее ситуация, тем меньше эмоций. Иначе сгоришь. А жаль, дистанция в тебе имеется".
Когда Абражевич назвал цифры, покровитель расплылся в приятной улыбке, отчего щеки, надувшись, поползли к вискам.
— Не подавишься, сынок?
Абражевич уклончиво ответил, мол, провести можно по гуманитарным программам, пустить через наши банки.
— Через какие банки?
У странного жирного существа голова была устроена, как миноискатель. В глубине души Абражевич восхищался именно этим его качеством. В любой информации он мгновенно выцеживал самую сердцевину, потаенный, единственно важный смысл, а все остальное пренебрежительно отметал. Наверное, про таких, как он, и было сказано: "Кто его обманет, тот два дня не проживет!" Впрочем таких, кто пытался обмануть, давно уже не было видно вокруг: отсеялись, истлели, распылены по ветру.
Карьера покровителя приводила Абражевича в трепет. Малообразованный, вышедший, как говорится, из гущи народной, он вознесся так высоко, что для него больше не существовало каких-либо запретов, моральных норм и всей прочей чепухи, которая порой вяжет по рукам и ногам даже самого умного, предприимчивого человека, что Василий Васильевич хорошо знал по себе. На той вершине, куда покровитель поднялся, у него не было равных собеседников, и, главное, он воспринимал такое свое положение как обыденную, чуть обременительную непреложность.
— Вот что я тебе скажу, милок, — скучая, произнес патрон, не дождавшись ответа на вопрос про банки. - Задумка у тебя хорошая, потому как вытекает из всей логики происходящих в стране реформ. Но как раз на этом, полагаю, ты и сломаешь себе шею.
— Если не поддержите, не дадите "добро", я и не возьмусь, — глядя в глаза, спокойно заявил Абражевич.
— Какой же мне резон тебя поддерживать? — ухмыльнулся тот, чем-то, похоже, чрезвычайно довольный.
— Не мне вам советовать, уважаемый Никифор Семенович, но думается, в этом деле самое главное не экономический аспект, а политический. Многовекторность нашей внешней политики обязывает к тесному сотрудничеству с европейскими партнерами и заокеанскими инвесторами...
— Ах ты, бесенок! - гулко хохотнул покровитель, и наконец-то его щеки соединились с висками и проницательные глазки утонули в складках розово-пухлого жира, а когда вынырнули оттуда, то засветились ровным, ясным светом, точно омытые живой водой. - Складно излагаешь! Навострились, перевертыши, на Запад и в Америку. Какая политика? Да ты в ней никогда и не был, милок. Тебя дальше лакейской никуда не пускали.
— А тебя? - хотел спросить Абражевич, но, разумеется, промолчал, удерживая подобострастную гримасу.
— Ваша беда в том, — грустно продолжал благодетель, — что одним днем живете. Урвать норовите сегодня побольше, а там хоть трава не расти. Глупо, конечно, но ничего не поделаешь. Так уж вы устроены. Нормальное поведение холопа, выскочившего из грязи в князи. Ох, грехи наши тяжкие! И зачем это я с вами связался, с шантрапой!
Уставясь на Абражевича, по-деревенски почесал щеку, проваливаясь пальцем в уютный жирок.
— Ну, чего молчишь, сказать нечего?
— Вы же знаете, уважаемый Никифор Семенович, вы для меня больше, чем отец, — очи Абражевича натурально увлажнились. Старик, хоть и мнил себя всемогущим, был падок на лесть. Этот козырь умный Абражевич всегда приберегал напоследок и редко попадал впросак. Чем лесть была наивней, тем вернее действовала. - Если в чем ошибся, простите великодушно.
— В чем же ошибся, сынок?
— Не знаю, риск, наверное, слишком большой и не оправдан.
—Если б был мал, ты сюда не пришел, верно?
Абражевич совсем уж закручинился и голоском журчал, как водой из крана. Но почувствовал: маятник качнулся в нужную сторону.
— Да, верно. Когда одолевают сомнения, стремлюсь к вам. Стыдно, отнимаю ваше драгоценное время, но куда денешься. Люди мелки, тщеславны, злы, а ВЫ!... Вы даже не представляете, что вы для меня значите... Добрым советом, расположением, да что там... Иной раз - смута, мрак, но припомню какое-нибудь ваше точное словцо, шутку мудрую - и снова солнышко взошло, можно жить дальше, работать... Эх, уважаемый Никифор Семенович, одно могу сказать: коли моя жизнь хоть копейку стоит, то она ваша. Да вы же сами знаете. Распоряжайтесь, приказывайте. Не угожу - растопчите. Уже одним счастлив, что беседовал с вами вот так запросто, внимал...
